Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей». Том 5

Прометей

Вот и последняя пожелтевшая от времени страница одного из следственных дел, начатых в 1830 году. Округлым почерком канцелярского чиновника старательно выведено: «...Приговорить к смертной казни через повешение».

Кто же он — этот преступник? За что так сурово карает его царский суд? И снова загадка: осужденного не казнили, осужденного нет.  Новая запись на странице: в связи с отсутствием осужденного подвергнуть его заочной казни — «выставить имя и фамилию» на позорных досках «в обеих столицах», «письма его сжечь». Этот приговор был объявлен в феврале 1831 года. Значит, этим бумагам, хранящимся в одном из центральных архивов нашей страны, уже более 135 лет. И за все прошедшее время только очень немногие знали имя, «преступление» и судьбу осужденного.

Долог и не прост путь от одного архива к другому, от дела к делу, от листа к листу... И вот уже многое становится ясным. Он не один — их двое. Нет, уже трое, пятеро, семеро, нет... больше. И опять мелькает страница за страницей: тревожные донесения посла из революционного Парижа, письма из различных французских городов, где на конвертах русские, уже ставшие знакомыми фамилии, донесения шефа жандармов А. X. Бенкендорфа царю Николаю I. Вот рукою царя надпись наискосок: «Расследовать связи в России, узнать о происхождении, семье». А вот и другая: «Объявить политическим преступником...»

Кто же были эти русские, чьи имена оказались связанными с историей Франции и которые столь возмутили Николая I и его окружение?

Шел 1830 год, один из мрачных годов николаевской реакции. И вдруг волнующая неожиданная весть: «Во Франции революция!» Свергнута власть ненавистного народу отпрыска Бурбонов — короля Карла X. Раскаты июльских революционных боев во Франции громко отозвались за рубежом. Нашли они свой отзвук и в России, там, где в памяти еще были свежи декабрьские дни 1825 года и где вновь и вновь втайне продумывались возможные пути свержения самодержавия. Передовые представители России даже в глухую николаевскую эпоху сумели откликнуться на революцию во Франции, приветствовать победу французского народа. Наиболее сильное впечатление революция произвела на самых молодых представителей передовой русской интеллигенции, воспитанной на героических традициях 1812 года и на свободолюбивых идеях декабристов.

Ну, а те сыны России, которые оказались во время революции во Франции, как восприняли революцию они, что стало с ними? До сих пор это оставалось почти неизвестным.

В гуще революционных событий Франции 1830 года находилось, даже по далеко  не  полным  сведениям,  около  сорока российских подданных1. И некоторые из них стали не только сторонниками революции, но и ее активными участниками. Среди них М. А. Кологривов, С. Д. Полторацкий, В. П, Росси, М. М. Кирьяков, С. А. Соболевский, Л. Л. Ходзько, А. И. Тургенев, Мирецкий и др. Это их имена так часто появлялись в донесениях царю, в сообщениях жандармских агентов из провинции, в частной переписке многих известных людей того времени.

История каждого из них полна романтики и героизма. Вот 18-летний Михаил Кологривов. На родине, в его доме, часто бывали декабристы и А. С. . Грибоедов, верные друзья отца, героя Отечественной войны 1812 года. Тяжелые дни расправы с декабристами болью отозвались ив их семье: были осуждены два двоюродных брата Михаила — декабристы Челищевы. Свободолюбивые настроения в семье рано пробудили в юноше ненависть к угнетению, стремление к борьбе. Эти настроения были не чужды и его воспитателю, бывшему наставнику и другу Грибоедова, швейцарцу Б. И. Иону. Однако, полагаясь на «ум, хладнокровие и опытность» этого человека, родные Кологривова решили отправить с ним Михаила для продолжения образования за границу.

Июльская революция застала Михаила Андреевича Кологривова в Париже. И сразу же, не колеблясь, он перешел на сторону восставших, сражался вместе с парижскими рабочими и студентами на баррикадах, готовый, по его словам, скорее погибнуть, нежели отступить. «Свобода или смерть!» становится его девизом в борьбе. Пребывание во Франции, участие в революционных событиях были для. Кологривова, как и для других его соотечественников, школой политического воспитания, укрепления духа интернациональной солидарности. Поэтому когда Николай I потребовал от всех российских подданных во Франции немедленного удаления за ее пределы, Михаил Кологривов, так же как и другие его соотечественники — участники революции сознательно не выполняют этого приказа и долго еще, а кто и навсегда, остаются в мятежной стране. Вот как объяснил М. Кологривов свое неподчинение в одном из писем в Россию, к матери: «Последняя революция меня утвердила окончательно в моих взглядах, в моей ненависти к тиранам. Принимая активное участие в этой революции в Париже, в борьбе против роялистов, жалких рабов, посвятив мою жизнь делу высокой свободы [считаю] невозможным возвращение в Россию по приказу императора»

Победа французской революции подняла боевой дух других народов. Усилилось революционное движение и в Испании. На территории Франции начал создаваться интернациональный корпус — «Священный легион» под командованием закаленного революционера генерала Ф.-Э. Мина.

Этот легион должен был у границ Испании соединиться с другими испанскими повстанцами и начать наступление на Мадрид — мрачную цитадель короля Фердинанда VII и его клевретов. И вот в этот корпус решает вступить Кологривов, в его рядах продолжать борьбу за освобождение народов «от деспотизма и тирании». Одним сентябрьским утром он направляется в Орман, где вступает в «Священный легион».

Вскоре Кологривов узнает, что по требованию Николая I его усиленно разыскивают во Франции. Он понимает, что его неповиновение, переход на сторону испанских борцов поведет к тяжкому обвинению царским правительством. Но преданность делу революции настолько сильна, что Михаил готов на все ради осуществления своих идеалов.

Преданный наставник пытается скрыть от русского посольства причины отсутствия своего воспитанника. Он заявляет в гостинице, где они жили, об их якобы спешном . отъезде, старательно прячет вещи и бумаги Михаила и сам выезжает из Парижа. «Я не объявлял о сем посольству (о местонахождении М. Кологривова. — О. Ор.), — писал он взволнованно и немного растерянно в сентябре в Воронеж опекуну Кологривова Д. Н. Бегичеву, — и когда будут спрашивать в нашей квартире, то скажут, что мы уехали, потому что мне хотелось бы, чтобы это оставалось в тайне и не дошло до сведения государя императора. Постарайтесь также со своей стороны, чтобы слух об этом не распространялся в Москве, может быть, я успею все это переделать 2.

Но слух о революционной борьбе русских .во Франции уже просочился в Россию. Важным источником сведений о ней были их же письма, перлюстрированные к тому же царской цензурой. А письма были смелыми и дерзкими! «Я клянусь... всем тем, что для меня самое святое, что никто, ни мать, ни родные, ни даже сам бог, ничто бы не могло изменить принятого мною решения», — заявлял Кологривов в одном из писем. «Я не колеблюсь... — продолжал он из Ормана, — лучше соглашусь бедствовать, даже умереть, чем жить в рабстве... Я ненавижу деспотизм»

Передовые представители России, особенно молодежь, рассуждая «с жаром» о французских событиях, говорили с восторгом об участии своих соотечественников в революционной борьбе. Реакционно настроенная часть общества была возмущена. Так, обласканный царем камергер А. Я. Булгаков писал тогда: «Кологривов, сын покойного генерала Андрея Семеновича, живущий в Париже... поехал служить адъютантом при известном бунтовщике Мине... Сей Кологривов написал сюда письмо, наполненное дерзостями, в коем говорит, что гнушается рабством... и что надеется, что все последуют его примеру. Таких дерзостей ни один русский никогда себе не позволял... Не было примера, чтобы русский служил какой-нибудь другой державе» 4.

Дела Михаила Кологривова оказались достойными его благородных помыслов. Вместе со «Священным легионом» он прошел тяжелый боевой путь вплоть до начала 1831 года. За смелость 18-летний русский юноша был не только произведен в лейтенанты испанской армии, но и отмечен генералом Мина. Кологривов был направлен в Главный штаб испанских повстанцев.

В «Священном легионе» сражался и другой русский — Валериан Петрович Росси, сын придворного художника в Петербурге. Проведя несколько лет в Италии и Франции, он должен был в 1830 году возвратиться в Россию. Однако французская революция изменила его планы. Валериан  Росси также  смело   сражался в рядах испанской армии и был за храбрость произведен в офицеры.

Активно участвовал в Июльской революции 20-летний Михаил Михайлович Кирьяков, чиновник канцелярии генерал-губернатора Новороссии М. С. Воронцова в Одессе. Там, в Одессе, еще в ранние юношеские годы он встречался с А. С. Пушкиным, который был почти «ежедневным посетителем» их дома. Дом Кирьяковых был вообще любимым местом сбора писателей, поэтов, ученых, проживавших тогда в Одессе. Так, с Пушкиным часто приходили А. Н. Раевский и П. С. Пущин, бывали поэт А. И. Подолинский, хирург В. П. Малахов, А. С. Стурдза, генерал И. Н. Инзов и многие другие. Михаил Кирьяков восторженно относился к Пушкину и находился под влиянием его вольнолюбивых стихов и передовых взглядов. Демократическая обстановка Московского университета, куда он поступил в 1825 году, довершила формирование общественно-политических взглядов юного Кирьянова.

Еще со студенческой скамьи Кирьяков мечтал о поездке во Францию. И вот в 1830 году его мечта сбылась! В Париж он попал в начале июля 1830 года и прожил там более семи недель2.. И сразу же этот «красивый, смуглый, темпераментный» юноша с головой ушел в изучение общественной и культурной жизни страны. Его можно было видеть то в Палате депутатов и Дворце юстиции, то в Королевской библиотеке, где он «разбирал редкие книги», то в ботаническом саду, в Пантеоне, Лувре, Люксембургском дворце... Ему вскоре удалось познакомиться с такими прогрессивно настроенными учеными Франции, как академик Сталь, будущий активный участник революции профессор Ремюза. О своих разнообразных впечатлениях о Паризке и парижанах Михаил писал друзьям на родину, но «продолжение, объяснение, дополнение и окончание» обещал «словесное в розовой гостиной» своего дома «в октябре». Однако революционные дни не только захлестнули его прежние впечатления, но и изменили дальнейшую судьбу.

В дни революционных боев М. Кирьяков также сражался на парижских баррикадах, был вместе с восставшими на площадях и улицах Парижа, там, где рядом с ним. «в двух шагах» падали убитые. Убитых в эти дни было так много, что подчас приходилось пробираться по улицам, спотыкаясь о трупы2. Кирьяков, видимо, боролся в рядах рабочих и студентов Политехнической школы, с помощью которых в ночь с 27 на 28 июля была освобождена большая часть города от войск короля и водружено трехцветное знамя — символ свободы. После победы вместе с ликующими горожанами он был на улицах и площадях, в театрах Парижа, где проходили многолюдные митинги. «На четвертый день важного события, — рассказывал позднее Кирьяков, — на всех театрах что-нибудь было помещено по сему предмету в критику. И народ... кричал и рассуждал в театрах свободно» 3.

Некоторые письма Кирьякова также попали в Третье отделение. Они послужили причиной установления за ним слежки уже за границей.

Подобно этим смелым соотечественникам, в Июльской революции принял активное участие Сергей Дмитриевич Полторацкий — известный в свое время в России и за границей талантливый журналист, друг Пушкина и многих декабристов.

Аристократическое происхождение Полторацкого, большие связи в обществе обещали ему успех в высшем свете, быструю карьеру в избранной им вначале военной службе. Но молодого прапорщика свиты царя Александра I, а затем поручика Киевского гренадерского полка давили пустота высшего света, гнетущая атмосфера николаевской армии. Поэтому в 1827 году, двадцати четырех лет, он вышел. в отставку. Но наряду с этими причинами были и другие —;- начавшиеся преследования по службе за связи с передовыми деятелями Франции, за статьи во французской прессе о русской литературе с высокой оценкой свободолюбивых, антикрепостнических настроений Пушкина4. Дружба Полторацкого с поэтом особенно крепла в тяжелое время после поражения декабристов, когда   они   оба потеряли много близких друзей. Пушкин тепло относился к молодому талантливому журналисту, двоюродному брату А. П. Керн. Он читал ему свои запрещенные произведения, списки с которых .Полторацкий бережно хранил у себя.

Царское правительство долго не разрешало Полторацкому выезд во Францию, куда он стремился для пополнения своих знаний, а также для упрочения личных контактов с французскими деятелями.. Только в июне 1830 года Сергею Дмитриевичу удалось выехать во Францию. В Париж он попал всего за несколько дней до начала революции. Как стало известно в России, Полторацкий тоже не только восторженно встретил революцию, но сражался на парижских баррикадах, выступал на митингах, принимал «участие в уличных криках и революционных заявлениях», призывая народ бороться до победы 5. После победы Полторацкий горячо поздравлял французов «с блестящим и величественным триумфом, который только что одержала их прекрасная нация», отмечал, что июльские дни 1830 года вписали «замечательные страницы» в историю Франции6. Затем он вступил в национальную _ гвардию под командованием генерала Йафайета. Как бывший офицер, Сергей Дмитриевич, несомненно, был очень полезен для молодой революционной армии. Его хорошо знали не только в революционной среде Франции, но и в Бельгии, революция в которой началась в конце августа того же года. Так, он был одним из участников патриотического банкета, устроенного бельгийскими революционерами-эмигрантами в Париже, на котором стоял вопрос о подготовке революции в Бельгии. Банкет проходил под девизом «Свобода — власть народу»

О революционной деятельности Полторацкого также зло писал 25 ноября 1830 года из Москвы в Петербург А. Я. Булгаков. Он подробно описывал, как Полторацкий «держал речь, ораторствовал» среди восставших, а потом вошел; не «в какое-нибудь ученое общество членом (ибо хороший литератор), нет, вошел солдатом в Парижскую национальную гвардию!» «Можно ли дожить до большего сраму?.. — заключал Булгаков. — Какое же будут иметь о русских понятие парижане?..»

Но парижане — участники Июльской революции отдали дань глубокого уважения этим сынам России, сражавшимся вместе с ними на баррикадах. До нас дошли восхищенные отзывы современников-французов о героизме, например, Леонарда Леонтьевича Ходзько и его друга Мирецкого, которые были названы «настоящими героями баррикад» 2. Ходзько, сын обедневшего помещика Виленской губернии, особенно отличился при взятии Тюильри. Он был дважды ранен, но продолжал сражаться. После победы Леонард Ходзько сразу же записался в ряды национальной гвардии и был приближен к Лафайету, отметившему его еще в дни революционных боев. Ходзько хорошо знал Полторацкого, вместе с которым служил в национальной гвардии3.

Рядом с именем Полторацкого в числе участников революции в письмах некоторых современников стоит имя известного общественного деятеля и литератора С. А. Соболевского. По проникшим в Россию слухам, Соболевский участвовал «в толпе народной, штурмовавшей здание парижского муниципалитета, и был ранен».

Какова же была дальнейшая судьба участников событий во Франции, что стало с ними? На все пограничные пункты был разослан приказ царя,   требовавший при появлении Ходзько, Росси или Кологривова «немедленно схватить их», «опечатать все найденные при них бумаги и за строжайшим надзором» отправить в Петербург. А вскоре в Петербурге над М. Кологривовым уже шел суд и был вынесен заочно приговор. Приговор необычный — казнили бумаги и письма. Эти письма казались царю столь же опасными, как и их автор, смелый вольнодумец и борец за дело освобождения народов.

В дальнейшем поражение испанских повстанцев сделало невозможным пребывание Кологривова во Франции, и он решил вернуться на родину. Боясь снова привлечь внимание общества к участию русских в революционных событиях на Западе, царский суд заменил в 1832 году первоначальное заочное осуждение Кологривова ссылкой на Кавказ, под строжайший надзор Третьего отделения. Тяжелая солдатчина подорвала силы и здоровье М. Кологривова. Он умер 38 лет.

В. Росси и Л. Ходзько не вернулись на родину. Они продолжали  во Франции активную борьбу за укрепление международной солидарности революционеров всех стран.

Полторацкий находился в течение долгих лет под надзором полиции2. Но во время февральской революции 1848 года он снова был во Франции. На закате же своих дней С. Д. Полторацкий стал очевидцем еще одной революции — Парижской коммуны.

М. Кирьяков, узнав о подозрениях Третьего отделения, сочинил для допроса версию о том, что якобы он был болен 26— 28 июля, а потому ничего о событиях не знал и в них не участвовал. Это помогло ему избежать царской тюрьмы. Он был отстранен от службы и выслан в глухую степную деревушку Ковалевку под надзор полиции. М. М. Кирьяков умер в 1839 году, 29 лет. И только накануне его смерти пришло «милостивейшее» решение Николая I снять надзор с умирающего.

Еще много интересных, столь же ярких и неожиданных фактов об участии наших соотечественников в революционных событиях 1830 года рассказали и другие листы старых следственных дел. И конечно, больше всего поведали нам письма самих очевидцев и участников революционных боев. Их письма были написаны подчас наспех, на обрывках бумаги, при тусклом огарке свечи, в перерывах между сражениями. Но они во многом помогли рассказать о неизвестной до сих пор странице истории, оживить имена ее героев.

Совсем недавно мною были найдены письма еще одного русского — очевидца Июльской революции во Франции, написанные в Париже в дни революционных боев, под свежим впечатлением событий. Это письма русского дипломата, тогда секретаря посольства России во Франции Николая Дмитриевича Киселева, адресованные брату — Сергею Дмитриевичу Киселеву в Москву'. Одно из них, публикуемое ниже, было начато в первый день революции и продолжало дополняться изо дня в день в течение двух недель, отражая ход революционных событий в Париже. Письмо было отправлено в Москву с дипломатической почтой, с просьбой передачи его «лично в руки» С. Д. Киселеву.

Н. Д. Киселев, в то время еще либерально настроенный и втайне разделявший некоторые вольнолюбивые мечты своих друзей — А. С. Пушкина и Д. В. Давыдова, во многом по-иному понял и оценил Июльскую революцию, чем другие официальные представители царской власти во Франции.

Как очевидец революции, он нарисовал в этом интереснейшем письме яркую картину революционного Парижа, раскрыл ход революционных боев, в которых смело участвовали некоторые его соотечественники, показал с симпатией, а порой и с восторгом энтузиазм и героизм восставших, а также ликование народа после победы революции.

Понимая, насколько, его отношение к революционному перевороту во Франции расходилось с отношением к этим событиям царизма, Киселев убедительно просил брата «никому не показывать этого письма». Сергей Дмитриевич был единственным человеком, кому Н. Д.  Киселев доверил свои взгляды на; французскую революцию. Написанные в те дни письма к матери и к другому брату — П. Д. Киселеву, генерал-адъютанту, тогда полномочному представителю России в Молдавии и Валахии, отличались большой сдержанностью в суждениях о революции.

Свидетельства очевидца французской революции Н. Д. Киселева — ценный источник о революционных событиях в Париже; в то же время они раскрывают отношение к Июльской революции 1830 года одного из представителей русского общества. Эти письма интересны также и тем, что становились, как это видно из заметок некоторых его друзей (несмотря на предосторожности Н. Д. Киселева), одним из неофициальных источников информации в России о происходящих событиях во Франции.

Публикуемое письмо Н. Д. Киселева к С. Д. Киселеву дается с некоторыми сокращениями. Опущены места, не относящиеся к рассматриваемым событиям.

Париж, 26 июля (7 августа) 1830

Неужели месяцы проходят, и ни курьеры, ни почта не приносят мне от вас никаких известий. Наконец сего дня я получил твое письмо, любезный друг, от 3 июля...

Известие о здешних возмущениях, верно, до вас уже дошло, но, не смотря на то, вкратце скажу тебе, что около нас происходило и что теперь происходит.

Карл X, окружив себя попами и дурными советами-, не переставал стараться во многом изменить Хартию, данную братом его усталым от угнетения французам 2 и по немногу уничтожить слишком неограниченные права их и восстановить прежнее правление самовластия. С этим . желанием и в полной уверенности успеть в своем предприятии изгнанный теперь король составил министерства свои из людей, противных правилами своими духу нации и возстановил против себя всех тех, которые отгадывали его намерения и которые начинали ощущать благое действие независимости.  Наконец вверил он бразды правления любимцу своему князю Полиньяку которой во всем разделял мысли короля, и вместе вздумали выдать новые указы (ordonnances)2 о цензуре и о выборах депутатов, совершенно противные духу Хартии. Эти противузаконные меры взволновали жителей Парижа, и на другой день обнародования новых повелений начался ропот, ослушание, а к вечеру — сборища народа, который вооружился против войска, посланного для усмирения бунтовщиков. Королевские повеления вышли в понедельник 26 июля; во вторник к ночи началась перестрелка между войском и народом; а в среду во всех улицах Парижа жители сражались с гвардиею, и пушечная пальба, звон колоколов и крики народа продолжались весь день и всю ночь. В четверг битва продолжалась, но к полдню войско не могло более держаться в узких улицах Парижа и принуждено было ретироваться. Народ занял Лувр и Тюльери и переменил белое знамя на трехцветное, которое теперь развевается по всей Франции. Все войско выбралось из города, и жители начали укрепляться барикадами. Король все время был в Сн.-Клу3 и не соглашался ни на какие предложения со стороны жителей Парижа; но в четверг после ретирады войска он сам хотел мириться, но победители отвергли его предложения и назначили временное правление. В пятницу 30-го числа депутаты, находившиеся в Париже, предложили герцогу Орлеанскому титул наместника (Lieutenant General du Royaume) 4 и тем принудили короля удалиться и сложить с себя корону. Теперь герцог Орлеанский всем правит, и, кажется, завтра Каммеры5 провозгласят его королем. Нещастный Карл X отправился в Шербург, оттуда переедет в Шотландию вместе с дофином, герцогинею Берийской и маленьким герцогом Бор-досским6. Он потерял свою корону вопреки всем советам добромыслящих людей, и, кажется, Бурбоны более не возвратятся во Францию. Ослепление короля и министров его было не понятно; но теперь дело зделано и остается только их жалеть и просить бога избавить Францию от больших возмущений и более всего от междоусобной войны.

Революция сделалась с непонятною скоростию и ознаменовалась удивительным единодушием и каким-то непостижимым порядком. Посреди кровопролития и всеобщего возмущения не было ни грабежей, ни насилий, ни даже малейшего воровства. Все заняты были одною мыслию: защищением своих прав и независимости. В день последнего сражения все к вечеру ходили по улицам без малейшего опасения и на другой день, хотя весь город был изувечен: дома избиты ядрами и картечью, на бульварах деревья срублены, мостовые испорчены для построения барикад и так далее, а все вместе походило на народный праздник, на котором друг друга поздравляли и всяк торжествовал всеобщею победою. Теперь приходит все в порядок; но умы так еще экзальтированы, что с каждым днем можно ожидать новые хлопоты. Я не имею времени описывать тебе с некоторою подробностью достопримечательные происшествия прошедшей недели и теперешнее положение Парижа и всей Франции; но краткой и нескладной мой разсказ даст тебе некоторое понятие о внезапной перемене целого государства. Прошу тебя, однако, любезный друг, никому не показывать этого письма. Малейшая нескромность с твоей стороны может мне быть очень вредна, и потому могу надеяться, что ты не оставишь моей просьбы без внимания. Если бы время позволило, я мог бы тебе вдесятеро более написать и порядочнее разсказать самые странные произшествия, но ты сам сжалишься надо мною и простишь мое нестройное повествование. Вот шестой день сряду, что я не перестаю писать и теперь почти 2 часа ночи, а я все еще мараю. Завтра не успею уделить ни минуты частной моей переписке , и потому тороплюсь сего дня окончить sfo письмо...

Прощай; ни место, ни силы не позволяют продолжать. Еще раз не сообщай никому моего письма и напиши поскорее к другу и брату Николаю К.

У матушки целую ручки. Я к ней на днях два слова написал, чтобы успокоить и на мой щет, если известие о здешних хлопотах дошло прежде моего письма. Сестер целую. Прощай.

 Приписка вдоль страницы:

8 августа: Посылаю тебе печатное повествование последних произшествий .в Париже. — Сегодня герцог Орлеанский провозглашен королем Палатою Депутатов. Прошу тебя не казать приложенной книжечки.

К сожалению, не о всех сынах России, ставших очевидцами или участниками революции во Франции, сохранились или пока найдены архивные документы. Но и то, что стало известно, ' позволяет осветить по-новому русско-французские революционные связи в 1830 году. А поиск продолжается...