Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей». Том 5

Прометей

 «...сердце Дэрроу было преисполнено сострадания и милосердия к угнетенным, к слабым, к заблуждающимся — к людям любой расы, любого цвета кожи, любого вероисповедания, разных человеческих качеств. Кларенс Дэрроу облегчил путь человечеству. Он проповедовал не доктрину, а любовь и милосердие — те единственные добродетели, которые могут улучшить мир».

(Из речи судьи Холмса на похоронах Дэрроу)

В маленьком американском городке Дайтоне летом 1925 года судили школьного учителя за то, что он излагал на уроках теорию Дарвина, за то, что рассказывал правду о происхождении человека, правду, которая противоречила библии. После первого заседания суда поздним вечером за городом собрались верующие.

Толпа бесновалась. На возвыщении стоял человек и размахивал руками, часто поднимая глаза кверху. Он обращался попеременно то к толпе, то к небу. А толпа тянулась к нему, к этому человеку, к проповеднику Джорджу Брайану.

Из толпы торчали плакаты — их принесли прямо из зала суда: «Библия против эволюции», «Мы не обезьяны!»

Эти же слова повторял Брайан, а за ним скандировала вся толпа. Был жаркий душный вечер, чадили факелы, и от них дышать становилось еще труднее.

В толпе стоял, адвокат С. Кларенс Дэрроу. Смотрел. Слушал.

Было много женщин. Растрепавшиеся, с безумными глазами, они тянулись к проповеднику, кричали, визжали.

Одна с плоским лицом, с поджатыми губами, щеки бледные, волосы гладко зачесаны, и она не кричит. Но она молчит истово, угрожающе.

У фермера знакомое лицо — его же утвердили сегодня присяжным. Он кричит безостановочно, уже даже не обращая внимания на трибуну, мешая Брайану. Тянет какую-то одну высокую ноту. Днем он был обычный, мирный, почти неприметный. А сейчас от темноты, от духоты, от красных отблесков все кажется нереальным, призрачным. И у фермера лицо звероподобное. Нет, напрасно, совсем напрасно его сосед воинственно размахивает плакатом: «Мы не обезьяны!» Только посмотришь на это лицо — усомнишься.

Дэрроу думает, что надо бы уйти, отдохнуть, сосредоточиться. Кончился только первый день процесса, впереди — долгая трудная борьба. Но он не может оторваться, его притягивает эта беснующаяся толпа, он должен понять: почему? Кто эти люди? Как они ведут себя дома? Они ведь почти ничем не отличаются от меня, от моих друзей. Так же одеты, так же говорят. На трибуне и я всегда размахиваю руками.

— Библия, библия, библия, — совсем уже истошно завопил кто-то. Даже Брайан пытается остановить его жестом, но толпа подхватила вопль, не слушая своего пророка.

Ближе всех к Дэрроу школьный учитель, кажется коллега обвиняемого Скоупса. Днем адвоката с ним знакомили. Интеллигентное лицо, напоминает пастора. А тоже вопит вместе со всеми. Как-то натужно, неумело вопит. Может, просто, подделывается. И так бывает.

Сколько их? Человек сто пятьдесят — двести. А в городе Дайтоне две тысячи жителей. Сейчас больше, понаехало со всей округи, из Чикаго, из Нью-Йорка, даже из Лондона.

В пятницу, десятого июля 1925 года все крупнейшие газеты мира вышли с заголовками: «Обезьяний процесс», «Штат Теннесси судит теорию эволюции». «Учитель Скоупс и Чарлз Дарвин под судом», «Кларенс Дэрроу против Джорджа Брайана». Нет, бесноватых гораздо меньше, чем нормальных людей. И во всем мире и здесь, в Дайтоне. Только вот эти шумны, деятельны. А нормальные люди сидят по домам, закрыли ставни. Не хотят вмешиваться.

Почти все население Дайтона — фермеры. Их жизнь зависит от урожая. А урожай — от погоды, а погода — от бога. Поэтому они так слушают проповедников, так чтят Брайана. Урожай — от бога. Бог им нужен, а Дарвин только мешает.

В зале суда установили радио. Впервые в истории судебный процесс передается по радио, могут слушать по всей Америке. Радио открыли, создали ученые. Люди становятся образованнее, грамотнее. А когда все они будут грамотными, образованными, что тогда? Эти исступленные фанатики тоже слушают радио, ездят на автомобилях, а вопят:

— Библия!    Библия!   Долой   Дэрроу! Дэрроу вон из Дайтона!!

Что здесь было раньше, до Колумба? Индейцы плясали у костра со скальпами побежденных врагов. Если бы кто-нибудь из них воскрес, прошел бы по Дайтону,— не по Чикаго, не по Нью-Йорку, а по маленькому провинциальному Дайтону, он попал бы в мир чудес. Электричество, телеграф, железная дорога, автомобили. Но сейчас любой дикарь чувствовал бы себя здесь много лучше, чем он, житель XX века, знаменитый адвокат Кларенс Дэрроу. Где же оно, благотворное воздействие цивилизации?

На заре американской истории были Сейлемские процессы. И не только в городе Сейлеме. Вот так же собирались толпы, может быть, даже на этом самом месте, —• очень уж долина подходящая, — так же бесновались. И, вероятно, проповедник, похожий на Брайана, так же заклинал, проклинал, и потом ни в чем не повинных женщин сжигали на кострах. Люди верили, что этим их спасают от ведьм. Дэрроу возит с собой книгу Лоуза, исследование по истории тюрем. Там сказано: «Ведьмы исчезли, как только их прекратили сжигать». Эти пока еще не сжигают. Но как легко им начать убивать. Стоит лишь Брайану или кому-нибудь другому показать на негра, на еврея, на коммуниста и крикнуть: «Вот он, враг бога и народа!» — и того разорвут в клочья. И будут убеждены, что делают важное, справедливое дело.

Проект закона, карающего за изучение теории эволюции, предложил фермер. Теперь это уже закон. Днем его оглашали: «Генеральная ассамблея штата Теннесси постановляет, что каждый преподаватель, который будет учить в университете, или в нормальной школе, или в ином учебном заведении, целиком или частично содержащемся на средства штата, любую теорию, которая отрицает божественное происхождение человека, как сказано в библии, и вместо этого утверждать, что человек произошел от животных низшего ряда, совершит противозаконный поступок». Джон Вашингтон Батлер — так зовут автора   законопроекта. О чем он думал, когда сочинял это произведение? О вере? О том, чтобы прославиться? Понимал или не понимал, что зажигает костер? Может быть, и не понимал. Ведь люди не умеют предвидеть последствия своих поступков. Даже самые опытные государственные деятели. Тем более невежественный фермер.

В первый день суда в зале сидели известные ученые. Лучшие умы Америки. Археологи, палеонтологи, зоологи. Им судья не позволил выступить.

Кое-что из их суждений Дэрроу все же огласил, разными правдами и неправдами. Часто прерывал его судья.

Когда он произносил слова «палеозой», «неандертальцы» — то ощущал: для большинства аудитории это чужие, раздражающие слова. Он опытный оратор, столько раз выступал успешно, знает, как начать, когда кончить, чем привлечь, как удержать внимание. Уверенно владеет голосом, жестами, умеет избрать одного из слушателей и говорить даже в огромной аудитории так, словно бы с одним собеседником.

Журналисты подсчитали, что именно он, Дэрроу, произнес самое большое количество речей в Америке. Он сам себе всегда :гавил отметки — как воспринимали? Осталось что-нибудь? Или так, скользнуло, следа и нет? И умел не только говорить, zo и слушать, слушать тех, кто перед нам.

Слушал, но не приспосабливался к слушателям. Стремился их поднять до трибуны и не просто уговорить. Рассказать известное ему и заставить самих думать, разбудить любознательность. Новое, незнакомое лучше всего усваивается через старое, знакомое. Это один из приемов, одно из средств опытного педагога, оратора.

Но сейчас на освещенных факелами лицах написано: мы не знаем и не хотим знать нового, потому что этого и не надо знать. Никто не должен знать. Дьявольщина, наваждение. И мы не только сами не будем знать, но и никому не позволим узнать. Ни сегодня, ни завтра, никогда. И то, что ты знаешь, ты, Дэрроу, и тебе подобные,   это подозрительно, опасно, ты не хочешь походить на нас, и, значит, ты враг.

Душно. Гроза собирается, небо заволокло. Опытный демагог Брайан тоже поглядывает на небо. Небось ждет, — так, чтобы словно в ответ на его призыв: боже милосердный, дай мне силы победить дьявола! — именно в это самое мгновение сверкнула бы молния и прогремел гром. Тогда совсем худо подсудимому. Когда электрическая лампочка в зале суда прямо над головой адвоката потухла, эти олухи ведь как божественное знамение восприняли.

Дэрроу знает Брайана почти тридцать лет. В былое время они дружили. Дэрроу самому уже скоро семьдесят. Пора бы на покой.

Иногда бывает — нельзя отказаться от защиты, уговаривают, умоляют. Но в этот раз он сам напросился в Дайтон. Впервые за всю жизнь.

Дайтон — обычный американский городок, такой же, как и его родной Кинсмен в штате Огайо. Но его детство было все же иным, чем у детей этих дайтонских ревнителей библии. Родители Дэр-роу резко отличались от многих своих соседей. Не стремились к богатству, к накоплению. У отца была столярная мастерская — делал стулья. Денег в семье всегда не хватало, зато были книги, лакомств доставалось мало, зато отец сам учил детей латыни. Юный Кларенс не хотел учиться. Предпочитал бейсбол, бокс. Но столяр Дэрроу добился, чтобы все его дети получили образование. Он и его жена были противниками рабства. В их доме действовала «станция подпольной дороги», по которой беглых рабов отправляли на Север. Кларенс этого не помнил, но ему столько раз в детстве рассказывали, что ему казалось, будто сам все видел. Его героическими легендами с самого раннего детства стали предания борьбы против рабства. Ведь назвали его Кларенсом Сюардом — в память аболициониста Сюарда из штата Огайо.

Наверно, поэтому ему так трудно понять исступленных гонителей Дарвина. Он адвокат, защитник, всегда старался понять любого преступника. Как же иначе защищать? Он мысленно становился на место воров, убийц. Но этого стадного неистовства, этого массового психоза не может понять. И не понимает, как ему поддаются умные, трезвые люди.

На тихой улице Дайтона старинное здание белеет среди густых деревьев. Все в городе его называли «особняк». До гражданской войны дом принадлежал владельцам большой рабовладельческой усадьбы. С тех пор прошло шестьдесят лет. Сменялись случайные хозяева, дом приходил в упадок. Колонны еще величественны, а крыши гниют. В Дайтоне говорят, что в особняке водятся привидения. Здесь-то и расположился штаб защиты, здесь поселился Дэрроу с женой и с помощниками, сюда возвращается.

Из мрака появилась тень. Неужели убийца? Холодный ужас сковывает. Старый адвокат безоружен.

—        Господин Дэрроу, вы меня не пом

ните?

Всматривается. Вспоминает. Чикаго. Дело об убийстве. Подсудимому грозил электрический стул. Он защищал горячо, убежденно. Приговор: двадцать лет.

—        Помню, помню, Джон Кестнер. Не

ужто двадцать лет прошло?

—        Не... Я удрал... Но вот прослышал,

что вам плохо. Приехал, а тут против вас

плакаты носят, хотят выгнать, а может, и

линчевать. Вы мне спасли жизнь, теперь и я вам должен помочь. Хотите — прикончу этого их главного, Брайана?

Тогда в Чикаго на процессе Дэрроу казалось, что он убедительно доказал, как жестоко и бессмысленно убийство человека. Всякое убийство, в том числе хладнокровное, расчетливое убийство по суду, по закону, то, которое зовется смертной казнью. Все слушали напряженно, внимательно: и судьи, и публика, и подсудимый. И вот теперь опять Джон Кестнер готов убивать.

—        Что ты, Джон, разве я похож на че

ловека, который может послать убивать?

—        А как же с ними по-другому? Под

ставляться, что ли, как скотина мяснику?

Они   же   убийцы...   Ладно,   не   хотите,

как хотите.  Но охранять я вас все равно

буду.

Так Дэрроу получил телохранителя.

Процесс «Штат Теннесси против Скоупса» продолжался. Защитник и обвинитель, как боксеры на ринге, примеривались друг к другу, сближались, сшибались и вновь расходились.

Дэрроу обращается к судье:

— Ваша милость, прошу, чтобы свидетельские показания по библии дал эксперт Джордж Брайан.

Шум в зале. Обвинители громко протестуют. Такого еще никогда не было — вызывать обвинителя в качестве эксперта. Но сам Брайан согласен. Все удивлены. Все, кроме Дэрроу. Его расчет безошибочен. Брайан — человек непомерного, неудовлетворенного честолюбия. Трижды он едва не вступил в Белый дом президентом. Он хватается за все, что может потешить его ненасытное тщеславие. Весьма эффектна такая необычайная ситуация — обвинитель в роли свидетеля защиты. Он уверен, что и со свидетельского места разобьет Дэрроу в пух и прах.

Действует в обоих и простой азарт. Словно спали с плеч по шести десятков лет и двое мальчишек, яростно пыхтя, произносят формулы едва ли не столь же сакраментальные,   что  и  формулы  судопроизводства:   «А ну вдарь...» — «А вот и вдарю...»

Судья запретил Дэрроу обсуждать произведения Дарвина. Что же, будем обсуждать библию.

—        Полковник Брайан, надо ли букваль

но понимать каждое место библии?

—        В  священном  писании  все  должно

быть понято точно так, как написано.

—        Ну,   скажем,   когда   рыба   глотает

Иону, это и вправду так было?

—        В библии сказано — не рыба, а кит.

Легкое движение в зале. Брайан дейст

вительно назубок знает библию.

—        Принимаю     поправку.     Так     мог

кит проглотить Иону,  а Иона — остать

ся жить?

—        Бог создал и человека и кита, бог

может   заставить их делать все, что ему

угодно.

—        Вы помните,  как Иисус Навин за

ставил Солнце остановиться. Вы представ

ляете, что было бы с Землей, если   бы

Солнце действительно остановилось?

—        На   этот   вопрос вы ответите, господин Дэрроу, когда я вас вызову как свидетеля обвинения.

Смех. Дешевая шутка, а все же это выигрыш Брайана. Надо отвечать на том же уровне. На эту аудиторию нельзя повлиять одной логикой, еще менее данными науки.

Дэрроу снова листает библию и читает вслух: «И пошел Каин от лица господня и поселился в земле Нод, на восток от Эдема. И познал Каин жену свою».

—        Откуда, черт возьми, она взялась?

—        Кто? — Брайан испуган.

—  Миссис Каин. Откуда эта лишняя дама, когда никого, кроме Евы, не было?

Снова смех в зале. Это маленькая победа Дэрроу. Но он понимает, что радоваться нечему. Он ведь не цирковой фокусник. Надо, чтобы у них мозги заработали.

Все равно подзащитного осудят. Тем, кто за судейским столом, тем просто необходимо, чтобы бог, а не разум правил миром. Во всяком случае, в Дайтоне.

Но Дэрроу продолжает и продолжает, не думая о ближайших результатах. Это нужно и подсудимому, и ему самому, и всем, всем людям в этом зале, в этом городе, стране, во всем мире. Правда не должна отступать, не должна сдаваться, даже если бой безнадежен.

—        Полковник Брайан, сколько    часов

было в первых, созданных богом сутках?

—        Библия говорит, что это был день.

Даже    наивные богомольцы понимают,

что Брайан избегает ответа.

—        Что вы имеете в виду? С утра до ве

чера или сутки,    двадцатичетырехчасовой

день?

—        Я не знаю.

—        А что вы думаете?

Брайан не успел подумать. Медлительность мысли — его слабость; новый раунд выигрывает Дэрроу. Но обычно именно на этом выигрывает Брайан. Ведь и невежественные фермеры не думают, их никогда не учили думать. Поэтому тугодум Брайан им сродни.

А Дэрроу думает непрестанно. Думает — значит, ищет и сомневается. Иной раз это ослабляет, мешает действию. Но он не может не думать. Мысль — не библейское солнце, ее не остановить.

День показаний Брайана — победа Дэрроу.

Дело «Штат Теннесси против Скоупса» Дэрроу формально проиграл. Обвиняемый приговорен к стодолларовому штрафу. По обычаям штата Скоупсу предоставляется последнее слово после приговора:  «Ваша честь, я знаю, что был осужден за нарушение несправедливого закона. Я буду и в дальнейшем бороться против этого закона, как боролся и раньше, любыми способами. Другой образ действий противоречит моему идеалу академической свободы, который состоит в том, чтобы учить искать истину. Это право гарантировано нашей конституцией».

Нет, значит, дело не проиграно. Значит, не зря боролся старый адвокат. За одну эту фразу Дэрроу готов вновь начинать все сначала, говорить, и задавать вопросы, и волноваться, и задыхаться в этом пекле. Отвоеван миллиметр свободы. Нет, и штрафа платить не будем, будем протестовать.

Через год верховный суд штата Теннесси отменил приговор. Но в 1925 году такой же закон, как тот, по которому судили учителя Скоупса, был принят в штатах Миссисипи и Арканзас'.

От здания суда до особняка — миля. Утром Дэрроу и не заметил, как она пролетела. Весь был сосредоточен на предстоящем, почти бежал. А сейчас — дорога длиною с год. Его провожает корреспондент «Геральд трибюн». Интервью на ходу. Сколько их уже было?

—        Господин    Дэрроу,  какие  судебные

процессы,   какие ваши защитительные ре

чи кажутся вам  самыми  значительными?

Чаще всего в таких случаях острит сразу на газетный курсив, чтобы назавтра все повторяли. А сейчас почему-то острить не хочется.

Перелистывает память.

—        В 1894 году я шел по окраине Чи

каго. Я люблю этот город, а может, при

вык, там начиналась моя настоящая ра

бота.  Был в  это время  юрисконсультом

железнодорожной    корпорации, спокойная

должность, впервые мог не заботиться о

деньгах — так с тех пор и не вернулось

это    блаженное состояние. Перехожу по

лотно и вижу — пожар. Железнодорожни

ки жгут вагоны. Забастовка. Большая за

бастовка, вошла потом в историю. Горько

было смотреть. Вагоны эти тоже ведь ра-

бочими сделаны. Да и когда люди поджи

гают,  они пьянеют,  поддаются    психозу.

И быстро,  пугающе быстро меняются.

А все-таки сомнений у меня не было, на чьей стороне правда. Они ведь не от хорошей жизни поджигать вагоны стали. Из корпорации, конечно, пришлось уйти, хотя и очень уговаривали меня остаться. Не мог же я служить и вашим и нашим, надо было выбирать.

Я согласился защищать дело профсоюза, а тогда членов профсоюза иначе как заговорщиками не называли. Познакомился с Юджином Дебсом — его я защищал, — потом мы очень подружились. Может быть, где-либо, когда-либо и жил человек добрее, мягче, благороднее Деб-са, но я такого не встречал.

Выло и так: сразу же после того, как Дэрроу защищал, ему пришлось предстать перед тем же судом в роли обвиняемого. Шел знаменитый процесс двух рабочих, братьев Мак-Намара в Лос-Анже-лосе. Их обвиняли в том, что они заложили в здание динамит. Рабочих и профсоюзы в газетах обливали грязью, адвоката обвинили в «оскорблении суда».

Тогда он получил телеграмму, подписанную неизвестным именем: Фредерик Гарденер. «Я слышал, что всю вашу жизнь вы посвятили защите бедняков, а теперь вы сами сидите на мели и предстоит второй процесс. Я дам вам необходимые для суда деньги. Пока перевожу чек на тысячу долларов».

Теперь он вспомнил и об этом.

—        Одна телеграмма, один добрый го

лос, а сколько сил прибавляется!

—        Что   вы думаете   о своей профес

сии? — спрашивает корреспондент.

—        Если бы мне сейчас выбирать, я не

стал бы защитником. Я стал бы ученым.

-Великое дело — наука. Если есть способности и трудолюбие, можно совершить такое открытие, что на века останется. И главное — наука меньше зависит от людского неразумия. Математика, физика, биология — точнее, непреложнее, чем юриспруденция. Слишком часто в нашем деле все выворачивается наизнанку.

Корреспондент поражен, даже опускает блокнот. Это говорит Дэрроу, знаменитый Дэрроу, не менее прославленный, чем любая кинозвезда, чем боксеры, чем мастера бейсбола.

—        Помните двадцатый год? Проклятый

год, позорный закон о шпионаже, «страх

перед красными»,    пальмеровские рейды?

Пальмер   был   генеральным прокурором,

везде говорил, что утверждает законность,

а ни в чем не повинных людей бросали в тюрьмы, высылали из Штатов. Тогда же, в двадцатом году, судили коммунистов. Их обвиняли в том, что они готовили государственный переворот. Глупая брехня. Я не разделяю их взглядов, я против всякого насилия. Но никогда нельзя отстаивать правду ложью и право беззаконием. И нельзя судить людей за то, что они думают по-иному, чем мы. Только изуверы-фанатики считают, что они одни владеют единственной и непреложной истиной, а инакомыслящих надо уничтожать. Неправда это. Никого нельзя уничтожать.

—        А может быть, именно сегодня за

кончился   самый   значительный   процесс

вашей жизни?

Дэрроу улыбается.

—        Вот   уйду,   наконец,   на покой, —

давно пора,    буду писать воспоминания.

Тогда выяснится, какой процесс был глав

ным.  Впрочем, ведь вы знаете, что такое

«lost cause»?

—        Дело,» проигранное  заранее.

—        Вот такое дело может быть самым

значительном. Проигрывают дела ведь то

же по-разному. Вот сегодня проиграли, а

я не чувствую поражения. Правда, моих

подзащитных еще ни разу не приговари

вали к смертной казни.

—        А если бы приговорили?

—        Я в тот же день ушел бы из адво

катуры.

—        А как же врач? Даже у самых за

мечательных врачей умирают больные.

—        Это дело другое.  Законы природы.

А тут человек отнимает жизнь у другого

человека. На это никто не имеет права.

Всю жизнь боролся и буду бороться про

тив этого.

У входа в особняк стоят несколько человек, явно приезжие, белые и негры. Они преградили путь Дэрроу, говорят наперебой, и сперва он мог разобрать только: «Пожалуйста, не отказывайтесь», «Очень просим вас не отказываться», «Конечно, дело, может, и заранее проигранное, но...»

Негритянская семья поселилась в Детройте,1 в квартале «Только для белых». Им объявили бойкот. Потом устроили погром. Негры оборонялись. В перестрелке убили одного белого. Дело и впрямь заранее проиграно.

А Дэрроу устал. Очень устал. Но они говорят: «Кроме вас, никто и не возьмется». И они правы.