Русская история

 Россия в 1839 году

Маркиз Астольф Де Кюстин 

Политическое суеверие.- Последствия абсолютной власти.- Ответственность императора. - Число утонувших в Петергофе. - Гибель двух англичан. - Их мать. - Отрывок из одного письма.- Рассказ живописца об происшествии.- Извлечение из "Журналь де Деба" за октябрь 1842 года. - Пагубная осмотрительность. - Беспорядок на пароходе. - Судно, спасенное одним англичанином. - Что означает в России вести себя тактично. - Чего России недостает. - Следствие здешнего образа правления: что должен испытывать из-за него император.- Дух русской полиции.- Исчезновение горничной.- Замалчивание подобных фактов. - Учтивость простолюдинов. - Что она означает. - Два кучера. - Жестокость фельдъегеря.- Для чего в подобной стране нужно христианство.- Обманчивое спокойствие. - Ссора грузчиков на судне, груженном дровами. -  Проливается кровь. - Как действуют полицейские. - Возмутительная жестокость. – Подобное обращение унизительно для всех. - Как смотрят на это русские. - Острота архиепископа Торонтского. - О религии в России. - Два вида цивилизации. - Общество, движимое тщеславием. - Император Николай возводит Александрову колонну.- Реформа языка.- Как придворные дамы обходят повеления императора.- Собор Святого Исаака.- Его необъятность.- Дух греческой веры.- Различие между католической церковью и церквями схизматическими.- Порабощенность греческой церкви - плод насилия, учиненного над нею Петром I. - Беседа с одним французом. - Арестантская повозка.- Какая существует связь между политикой и богословием.- Бунт, вызванный одной фразой императора. - Кровавые сцены на берегу Волги. - Лицемерие русского правительства. - История поэта Пушкина. - Особое положение его как поэта. - Его ревность. - Дуэль со свояком. - Пушкин убит. - Действие, произведенное его смертью. - Как император отдал дань всеобщей скорби.- Юный энтузиаст.- Ода к императору.- Какого вознаграждения она удостоилась. - Кавказ. - Характер пушкинского дарования. - Язык великосветских особ в России. - Злоупотребление иностранными языками. - Последствия маниакального пристрастия к английским гувернанткам во Франции.- Превосходство китайцев. - Смешение языков. - Руссо. - Революция, грозящая французскому вкусу.

Петербург, 29 июля 1839 года

     Сегодня утром сумел я получить последние сведения о бедствиях,

случившихся во время празднества в Петергофе, и они превзошли все мои

ожидания. Впрочем, мы никогда не узнаем точно истинных обстоятельств этого

происшествия. Всякий несчастный случай считается здесь делом государственной важности - ведь это значит, что господь Бог забыл свой долг перед императором.

Душа этого общества есть политическое суеверие, которое возлагает на

государя заботу обо всех невзгодах слабых, терпящих от сильных, обо всех земных

жалобах на то, что ниспослано небесами;

     когда мой пес поранится, он приходит за исцелением ко мне; когда Господь карает

русских, они взывают к царю. Государь здесь ни за что не несет ответственности

как политик, зато играет роль провидения, которое отвечает за все: таково

естественное следствие узурпации человеком прав Бога. Если монарх соглашается,

чтобы его считали кем-то большим, нежели простым смертным, он принимает на

себя все то зло, какое небо может ниспослать на землю во время его правления;

подобного рода политический фанатизм порождает такие щекотливые ситуации,

такую мрачную подозрительность, о каких не имеют представления ни в одной

другой стране. В довершение всего тайна, которой здешняя полиция почитает

нужным окружать несчастья, ни в коей мере не зависящие от воли человека,

бесполезна постольку, поскольку оставляет свободу воображению;

всякий рассказывает об одних и тех же событиях по-разному, в соответствии со

своими интересами, опасениями, в зависимости от своего тщеславия или нрава, от

того, какого мнения велит ему держаться должность при дворе и положение в

свете; происходит из этого то, что истина в Петербурге становится чем-то

умозрительным - тем же, чем стала она во Франции по причинам прямо

противоположным: и произвол цензуры, и ничем не ограниченная свобода

способны привести к сходным результатам и сделать невозможной проверку

простейших фактов.

     Так, одни говорят, что позавчера погибло всего лишь тринадцать человек, в то

время как другие называют цифру в тысячу двести, две тысячи, а третьи - в сто

пятьдесят: судите сами, насколько неуверены мы во всем, если уж обстоятельства

происшествия, случившегося, можно сказать, на наших глазах, навсегда останутся

неясными даже для нас самих.

     Я не перестаю удивляться, видя, что существует на свете народ настолько

беззаботный, чтобы спокойно жить и умирать в этой полутьме, дарованной ему

неусыпным надзором повелителей. До сих пор я полагал, что дух человека уже не

может больше обходиться без истины, как тело его не может обходиться без

солнца и воздуха; путешествие в Россию вывело меня из этого заблуждения.

Истина - потребность лишь избранных душ либо самых передовых наций;

простонародье довольствуется ложью, потворствующей его страстям и

привычкам; лгать в этой стране означает охранять общество, сказать же правду

значит совершить государственный переворот '".

     Вот два эпизода, за достоверность которых я ручаюсь. Семейство, недавно

перебравшееся из провинции в Петербург,- господа, прислуга, женщины, дети, в

общей сложности девять человек,- опрометчиво погрузились в беспалубную

лодку, слишком хрупкую, чтобы выдержать морские волны; налетел град - и

больше никого из них не видели; поиски на побережье продолжаются уже три дня,

но сегодня утром еще не обнаружено никаких следов этих несчастных, у которых

нет родни в Петербурге, и потому заявили об их исчезновении только соседи. В

конце концов нашли челнок, на котором они плыли: он перевернулся и был

выброшен на песчаную косу недалеко от берега, в трех милях от Петергофа и

шести от Петербурга; люди же, и матросы, и пассажиры, исчезли бесследно. Вот

уже бесспорных девять погибших, не считая моряков,- а число маленьких

лодочек, затонувших, подобно этой, весьма велико. Нынче утром пришли

опечатывать двери пустого дома. Он расположен по соседству с моим - когда бы

не это обстоятельство, я бы не стал вам рассказывать об этом факте, ибо ничего не

знал бы о нем, как ничего не знаю о множестве других. Потемки политики

непригляднее черноты полярного неба. А между тем, если все как следует

взвесить, гораздо выгоднее было бы сказать правду, ибо когда от меня скрывают

хоть малость, мне видится уже не малость, а нечто гораздо большее. Вот еще один

эпизод петергофской катастрофы. Несколько дней назад в Петербург приехали

трое молодых англичан; я знаком со старшим из них; их отец сейчас в Англии, а

мать ожидает их в Карлсбаде. В день празднества в Петергофе двое младших

садятся в лодку, оставив на берегу старшего брата, который отвечает отказом на их

настойчивые приглашения, говоря, что нелюбопытен; и вот он твердо решает

остаться, а двое братьев на его глазах отплывают на утлом суденышке, крича ему:

"До завтра!"... Тремя часами позже оба погибли, и с ними множество женщин,

несколько детей и двое-трое мужчин, находившихся на том же судне; спасся

только один, матрос экипажа, отличный пловец. Несчастный брат, оставшийся в

живых, едва ли не стыдится того, что не умер, и пребывает в невыразимом

отчаянии; он готовится к отъезду - ему предстоит сообщить эту новость матери;

та написала им, чтобы они не отказывались взглянуть на празднество в Петергофе,

предоставила им полную свободу на тот случай, если им захочется продолжить

путешествие, и повторила, что станет терпеливо ожидать их в Карлсбаде. Будь она

требовательнее, возможно, она спасла бы им жизнь.

Вообразите, какое множество рассказов, споров, всяческого рода суждений,

предположений, воплей вызвало бы* подобное происшествие в любой другой

стране, и особенно в нашей! Сколько газет объявили бы, сколько голосов стали бы

повторять, что полиция никогда не исполняет своего долга, что лодки скверны,

лодочники

     а81

     Астольф де Кюстин

     Россия в 1839 WAY

жадны, что власти не только не избавляют от опасности, но, напротив, лишь

усиливают ее, то ли по легкомыслию, то ли по скаредности; наконец, что

замужество великой княжны праздновалось в недобрый час, как и многие браки

государей; и какой поток дат, намеков, цитат обрушился бы на наши головы!.. А

здесь- ничего!!! Царит молчание, которое страшнее самой беды!.. Так, пара

строчек в газетке, без всяких подробностей, а при дворе, в городе, в великосветских

салонах - ни слова;

     если же ничего не говорят здесь, то не говорят нигде: в Петербурге нет кафе, где

можно было бы обсуждать газетные статьи, да и самих газет не существует; мелкие

чиновники еще боязливее, чем вельможи, и если о чем-то не осмеливается говорить

начальство, об этом тем более не говорят подчиненные; остаются купцы да

лавочники: эти лукавы, как и все, кто хочет жить и благоденствовать в здешних

краях. Если они и говорят о вещах важных, а значит, небезопасных, то только на

ухо и с глазу на глаз *.

     Русские дали себе слово не произносить вслух ничего, что могло бы

разволновать императрицу; вот так ей и позволяют протанцевать всю жизнь до

самой смерти! "Замолчите, а то она расстроится!" И пускай тонут дети, друзья,

родные, любимые - никто не дерзнет плакать. Все слишком несчастны, чтобы

жаловаться.

     Русские - царедворцы во всем: в этой стране всякий - солдат казармы или

церкви, шпион, тюремщик, палач - делает нечто большее, чем просто исполняет

долг, он делает свое дело. Кто

     * Думаю, я должен привести здесь отрывок из письма, что написала мне в нынешнем

году одна женщина из числа моих друзей; рассказ ее ничего не добавит к тем деталям, о

которых вы только что прочли,- разве только невероятная осторожность живописца-

иностранца, который, оказавшись в парижском салоне, поведал о событии, случившемся в

Петербурге тремя годами ранее, даст вам лучшее представление о подавлении умов в Ррссии,

нежели мои слова. "Один итальянский живописец, что находился одновременно с вами в

Санкт-Петербурге, живет теперь в Париже. Он, как и вы, рассказывал мне о катастрофе, в

которой погибло около четырехсот человек. Говорил живописец шепотом. "Что ж, я знаю об

этом, - отвечала я, - но отчего вы говорите шепотом?" - "О! оттого что император

запретил мне об этом рассказывать". Я восхитилась подобным послушанием, не ведающим

ни времени, ни расстояний. Но когда же вы, человек, не способный держать истину под

спудом, напечатаете свои путевые заметки?"

     Прилагаю к этому также выдержку из прекрасной статьи, напечатанной 13 октября 1842

года в "Журналь де Деба" по поводу книги, озаглавленной "Преследования и муки

католической церкви в России".

     "В октябре 1840 года машинисты двух поездов, шедших по железной дороге между

Санкт-Петербургом и Царским Селом в противоположных направлениях, не смогли заметить

друг друга в густом тумане, и поезда столкнулись. Все разлетелось вдребезги. Говорят, что

пятьсот человек полегли на месте - убитыми, искалеченными, либо более или менее тяжело

раненными. В Санкт-Петербурге же почти ничего не было об этом известно. Назавтра с

самого раннего утра лишь несколько любопытных дерзнули отправиться к месту катастрофы;

они обнаружили, что все обломки расчищены, погибшие и раненые увезены, и о случившемся

напоминают лишь несколько полицейских, которые, допросив любопытных о причине

визита, отчитали их за любопытство и грубо приказали разойтись по домам".

282

     Письмо семнадцатое

скажет мне, до чего может дойти общество, в основании которого не заложено

человеческое достоинство?

     Я не устаю повторять: чтобы вывести здешний народ из ничтожества,

требуется все уничтожить и пересоздать заново.

На сей раз благочинное молчание вызвано было не просто лестью, но и

страхом. Раб боится дурного настроения своего господина и изо всех сил старается,

чтобы тот пребывал в спасительной веселости. Под рукой у взбешенного царя -

кандалы, темница, кнут, Сибирь либо по крайней мере Кавказ, смягченный вариант

Сибири, вполне удобный для деспотизма, каковой, в согласии с веком, день ото дня

становится умереннее.

     Нельзя отрицать, что в подобных обстоятельствах главной причиной беды

стала беспечность властей: когда бы санкт-петербургским лодочникам не

позволяли перегружать лодки или пускаться в плавание по заливу на слишком

легких, не выдерживающих морских волн судах, все остались бы живы... а

впрочем, кто знает? Русские вообще скверные моряки, с ними никогда нельзя

чувствовать себя в безопасности. Сначала набирают длиннобородых азиатов в

длиннополых одеждах, делают из них матросов, а потом удивляются, отчего

корабли тонут!

     В день празднества в Петергоф отплыл пароход, курсирующий обыкновенно

между Петербургом и Кронштадтом. Несмотря на свои весьма основательные

размеры и устойчивость, он едва не перевернулся, словно самый утлый челнок, и

затонул бы, когда бы не один иностранец, находившийся среди пассажиров. Этот

человек (англичанин), видя, как гибнет множество лодок совсем рядом с кораблем,

и чувствуя, какой опасности подвергается и сам он, и весь экипаж, понял, что

капитан толком не командует кораблем, и ему пришла счастливая мысль

перерезать собственным ножом канаты тента, натянутого на верхней палубе для

приятности и удобства пассажиров. Первая вещь, которую надобно сделать при ма-

лейшей угрозе непогоды,- это убрать тент, но русские не подумали о такой

простой предосторожности, и, не прояви иностранец присутствия духа, судно бы

неизбежно перевернулось. Оно уцелело, но потерпело аварию и вынуждено было, к

великому счастью пассажиров, отказаться от дальнейшего плавания и спешно

возвратилось в Петербург. Если бы англичанин, что спас его от крушения, не водил

знакомства с другим англичанином, из числа моих друзей, я бы никогда не узнал,

что этому судну грозила опасность. Я обмолвился о происшествии нескольким

весьма осведомленным лицам:

     они подтвердили мне самый факт, но очень просили держать его в тайне!..

Когда бы в царствование российского императора случился всемирный потоп,

то и тогда обсуждать сию катастрофу сочли бы неудобным.

Единственная из умственных способностей, какая здесь

283

     Астольф де Кюстин

Россия в 1839 ГОДУ

     в чести,- это такт. Вообразите: целая нация сгибается под бременем сей салонной

добродетели! Представьте себе народ, который весь сделался осторожен, будто

начинающий дипломат,- и вы поймете, во что превращается в России

удовольствие от беседы. Если придворный дух нам в тягость даже и при дворе -

насколько же мертвяще действует он, проникнув в тайники нашей души!

Россия - нация немых; какой-то чародей превратил шестьдесят миллионов

человек в механических кукол, и теперь для того, чтобы воскреснуть и снова

начать жить, они ожидают мановения волшебной палочки другого чародея. Страна

эта производит на меня впечатление дворца Спящей красавицы: все здесь блистает

позолотой и великолепием, здесь есть все... кроме свободы, то есть жизни.

Император не может не страдать от подобного положения вещей. Конечно,

тот, кто рожден, чтобы править другими, любит повиновение; однако повиновение

человека стоит большего, нежели повиновение машины: угодливость столь тесно

связана с ложью, что государь, окруженный холуями, никогда не будет знать того,

что они вознамерятся от него скрыть; тем самым он обречен сомневаться в каждом

слове, питать недоверие ко всякому человеку. Таков жребий абсолютного

властелина; тщетно будет он выказывать доброту и стараться жить, как обычный

человек,- силою обстоятельств он сделается нечувствительным помимо

собственной воли; место, которое он занимает, - место деспота, а значит, он

вынужден изведать его участь, проникнуться его чувствами либо, по крайней мере,

играть его роль.

     Злостная скрытность простирается здесь еще дальше, нежели вы думаете;

русская полиция, столь скорая на мучения людей, весьма неспешна, когда люди

эти обращаются к ней, дабы развеять свои сомнения относительно какого-нибудь

факта.

     Вот один образчик сей расчетливой неповоротливости. Одна моя знакомая во

время последнего карнавала разрешила своей горничной отлучиться в воскресенье,

на широкую масленицу; к ночи девушка не возвращается. Наутро хозяйка в

сильном беспокойстве посылает справиться о ней в полицию *.

Там отвечают, что прошлой ночью в Петербурге никаких несчастных случаев

не было и исчезнувшая девушка непременно в скором времени найдется, живая и

здоровая.

     В обманчивой этой уверенности проходит день - о ней ничего не слышно;

наконец через день одному родственнику девушки, молодому человеку, довольно

близко знакомому с тайными повадками местной полиции, приходит мысль

отправиться в анатомический театр, и кто-то из друзей проводит его туда. Едва

переступив порог, узнает он труп своей кузины, который ученики готовятся

препарировать.

     * Я счел своим долгом изменить некоторые обстоятельства и не называть имен, по

которым можно было бы опознать конкретных лиц; но суть событий сохранена в рассказе

самым тщательным образом.

     284

     Письмо семнадцатое

     Как истинный русский, он сохраняет довольно самообладания, чтобы не

выдать своего волнения.

     - Что это за тело?

     - Никто, не знает; тело этой девушки, уже мертвой, нашли в позапрошлую

ночь на такой-то улице; полагают, что она была задушена, когда решилась

обороняться против людей, пытавшихся учинить над нею насилие.

     - Кто эти люди?

     - Мы не знаем; можно лишь строить на сей счет предположения -

доказательств нет.

     - Как это тело попало к вам?

     - Нам его тайно продала полиция, так что помалкивайте об этом,- сей

непременный рефрен уже почти превратился в слово-паразит, которым

завершается каждая фраза, выговоренная русским либо усвоившим местные

обычаи иностранцем.

     Признаю, пример сей не столь возмутителен, как преступление Берка в

Англии, однако то охранительное молчание, какое свято блюдут здесь в

отношении подобного рода злодеяний,- отличительная черта России.

Кузен промолчал, хозяйка жертвы не осмелилась принести жалобу; и теперь,

полгода спустя, я, пожалуй, остаюсь единственным человеком, которому она

поведала о смерти своей горничной, ведь я иностранец... и далек от писательства-

так я ей сказал.

     Вот видите, как исполняют свой долг мелкие полицейские агенты в России.

Лживые эти чиновники извлекли двойную выгоду из торговли телом убитой: во-

первых, выручили за него несколько рублей, а во-вторых, скрыли убийство,

которое, когда бы о происшествии этом стало известно, навлекло бы на них

суровый выговор.

     Упреки же по адресу людей этого класса сопровождаются обычно, как мне

кажется, непомерно жестокими расправами, призванными навеки запечатлеть речи

упрекающего в памяти несчастного, который их выслушивает.

Русского простолюдина бьют в жизни так же часто, как и приветствуют. Для

общественного воспитания сего народа, не столько цивилизованного, сколько

приученного соблюдать этикет, в равных дозах и с равной действенностью

отвешиваются и розги (в России розги - это нарезанные длинные прутья), и

поклоны; быть битым может быть в России лишь человек, принадлежащий к

определенному классу, и бить его может лишь человек из другого, тоже

определенного класса. Дурное обхождение здесь упорядочено не хуже

таможенных тарифов; все это напоминает свод законов Ивана Грозного. Здесь

уважают кастовое достоинство, но до сих пор никто не подумал ввести ни в

законодательство, ни даже в обычай достоинство человеческое. Вспомните, что я

вам писал об учтивости русских из всех слоев общества. Предоставляю вам

самому поразмыслить над тем, чего стоит сия воспитанность, и ограничусь лишь

285

     Астольф де Кюстин

Россия в 1839 году

     пересказом нескольких сцен из тех, что всякий день разворачивают- 3 ся у меня на

глазах.                                            >

Идя по улице, я видел, как два кучера дрожек (этого русского \ фиакра) при

встрече церемонно сняли шляпы: здесь это общсприня- | то; если они сколько-

нибудь близко знакомы, то, проезжая мимо, ' прижимают с дружеским видом руку

к губам и целуют ее, под- ;

     мигивая весьма лукаво и выразительно,   такова тут вежливость, j А вот каково

правосудие: чуть дальше на той же улице увидел я конного курьера, фельдъегеря

либо какого-то иного ничтожней-1 шего правительственного чиновника; выскочив

из своей кареты, ' подбежал он к одному из тех самых воспитанных кучеров и стал'

жестоко избивать его кнутом, палкой и кулаками, удары которых безжалостно

сыпались тому на грудь, лицо и голову; несчастный же, якобы недостаточно

быстро посторонившийся, позволял колотить себя, не выказывая ни малейшего

протеста или сопротивления - из почтения к мундиру и касте своего палача; но

гнев последнего далеко не всегда утихает оттого, что провинившийся тотчас

выказывает полную покорность.

     Разве не на моих глазах один из подобных письмоносцев, курьер какого-

нибудь министра, а может быть, разукрашенный галунами камердинер какого-

нибудь императорского адъютанта, стащил с козел молодого кучера и прекратил

избивать его, лишь когда увидел, что лицо у того все залито кровью? Жертва сей

экзекуции претерпела ее с поистине ангельским терпением, без малейшего

сопротивления, так, как повинуются государеву приговору, как уступают какому-

нибудь возмущению в природе; прохожих' также нимало не взволновала подобная

жестокость, больше того,;

     один из товарищей потерпевшего, поивший своих лошадей в нескольких шагах

оттуда, по знаку разъяренного фельдъегеря под-:

бежал и держал поводья упряжки сего государственного мужа, покуда тот не

соизволил завершить экзекуцию. Попробуйте в какой-нибудь другой стране

попросить простолюдина помочь в расправе над его товарищем, которого

наказывают по чьему-то произволу!.. Но чин и одеяние человека, наносившего

удары, доставляли ему право избивать, не зная жалости, кучера фиакра, эти удары

получавшего; стало быть, наказание было законным; я же на это говорю:

тем хуже для страны, где узаконены подобные деяния.

Рассказанная мной сцена происходила в самом красивом квар- | тале города,

в час гулянья. Когда несчастного наконец отпустили, | он вытер кровь,

струившуюся по щекам, спокойно уселся обратно на козлы и снова пустился

отвешивать поклоны при каждой новой встрече со своими собратьями.

'

     Каков бы ни был его проступок, из-за него не случилось, 1 однако, никаких

серьезных происшествий. Вся эта мерзость, заметь" i те, здесь совершенно в

порядке вещей и происходила в присутствии | молчаливой толпы, которая не

только не думала защищать или

     286

     Письмо семнадцатое

     оправдывать виновного, но не осмеливалась даже задержаться надолго, чтобы

поглазеть на возмездие. Нация, которой управляют по-христиански, возмутилась

бы против подобной общественной дисциплины, уничтожающей всякую личную

свободу. Но здесь все влияние священника сводится к тому, чтобы добиваться и от

простого народа, и от знати крестного знамения и преклонения колен.

Несмотря на культ Святого Духа, нация эта всегда обнаруживает своего Бога

на земле. Российский император, подобно Батыю или Тамерлану, обожествляется

подданными; закон у русских - некрещеный.

     Всякий день я слышу, как все нахваливают кроткие повадки, мирный нрав,

вежливость санкт-петербургского люда. Где-нибудь в другом месте я бы

восхищался подобным покоем; здесь же мне видится в нем самый жуткий симптом

той болезни, о которой я скорблю. Все так дрожат от страха, что скрывают его за

внешним спокойствием, каковое приносит удовлетворение угнетателю и ободрение

угнетенному. Истинные тираны хотят, чтобы все кругом улыбались. Ужас,

нависающий над каждым, делает покорность удобной для всех: все, и жертвы, и

палачи, полагают, что не могут обойтись без повиновения, которое только

умножает зло - и то, что чинят палачи, и то, что терпят на собственной шкуре

жертвы.

     Всем известно, что вмешательство полиции в драку между простолюдинами

навлечет на забияк наказание гораздо более страшное, чем те удары, которыми они

обмениваются втихомолку; вот все и избегают поднимать шум, ибо вслед за

вспышкой гнева является карающий палач.

     Вот, кстати, одна бурная сцена, свидетелем которой мне по случайности

довелось стать нынче утром.

     Я шел по берегу канала; его сплошь покрывали груженные дровами лодки.

Какие-то люди перетаскивали дрова на землю, дабы возвести из них на своих

телегах целые стены - в другом месте я уже описывал это сооружение, нечто

вроде движущегося крепостного вала, который лошадь шагом тянет по улицам.

Один из грузчиков, носивший дрова из лодки в тачку, чтобы довезти их до телеги,

затевает ссору с товарищами; все бросаются в честную драку - точно так же, как

наши носильщики. Зачинщик драки, чувствуя, что сила не на его стороне,

обращается в бегство и с проворством белки взбирается на грот-мачту лодки; до

сих пор сцена казалась мне скорее забавной: беглец, усевшись на рее, дразнит

противников, менее ловких, чем он сам. Те же, видя, что их надежды отомстить не

оправдались, и забыв, что они в России, переходят все границы привычной

вежливости - иначе говоря, осторожности - и выражают свою ярость в

оглушительных криках и зверских угрозах.

     На всех улицах города стоят на известном расстоянии друг от друга

полицейские в мундирах; двое из них, привлеченные воплями

     драчунов, являются к месту ссоры и требуют, чтобы зачинщик ее слез с реи. Тот

отказывается, один из городовых прыгает на борт лодки, бунтовщик вцепляется в

мачту, представитель власти повторяет свои требования, мятежник по-прежнему

сопротивляется. Полицейский в ярости пытается залезть на мачту сам, и ему

удается схватить строптивца за ногу. И что он делает, как вы думаете? он изо всех

сил тянет противника вниз - без всяких предосторожностей, нимало не заботясь о

том, как бедняга будет спускаться; тот же, отчаявшись избежать наказания,

отдается наконец на волю судьбы:

     перевернувшись, он падает навзничь, головой вниз, с высоты в два человеческих

роста, на поленницу дров, и тело его распластывается на ней, словно куль.

Судите сами, насколько жестоким было падение! Голова несчастного

подскочила на поленьях, и звук удара достиг даже моего слуха, хотя я стоял в

полусотне шагов. Я считал, что этот человек убит; кровь заливала его лицо; однако

ж, оправившись от первого потрясения, бедный, попавший в ловушку дикарь

встает на ноги;

     лицо его, насколько видно под пятнами крови, ужасающе бледно; он принимается

реветь, как бык; жуткие эти крики ослабляли отчасти мое сострадание - мне

казалось, что теперь это всего лишь зверь, и напрасно я переживал за него, словно

за себе подобного. Чем громче выл этот человек, тем сильнее ожесточалось мое

сердце - ибо нельзя отрицать, что по-настоящему сочувствовать живому существу

и разделять его муки можно, только если существо это хоть отчасти сохраняет

чувство собственного достоинства!.. жалость есть сопереживание - а какой

человек, сколь бы ни был он сострадателен, захочет сопереживать тому, кого он

презирает?

     Грузчик сопротивляется отчаянно и довольно долго, но наконец сдается;

быстро подплывает маленькая лодчонка, пригнанная в тот же миг другими

полицейскими, арестанта связывают и, стянув ему руки за спиной, швыряют

ничком на дно лодки; за этим вторым падением, не менее жестоким, следует целый

град ударов; но и это еще не все, предварительная пытка не кончилась -

городовой, поймавший его, едва увидев свою жертву поверженной, вспрыгивает на

нее ногами; я подошел ближе и потому рассказываю о том, что видел своими

глазами. Палач спустился в лодку и, ступив на спину несчастному, стал пинать

ногами этого беднягу пуще прежнего и топтать его так, словно это были

виноградные гроздья в давильне. Поначалу дикие вопли узника возобновились с

удвоенной силой; но когда по ходу сей ужасающей экзекуции они стали слабеть, я

почув" ствовал, что силы оставляют и меня самого, и поспешно удалился;;

я не мог ничему помешать, но видел слишком много... Вот чтч'ет Батюш-ка, он нас вознаградит.

     - Подойдите, если посмеете, - тоже кричит Федор в припадке отчаяния,- она

же позволила мне обнять ее и не сопротивлялась. Вы сами видите, что она сошла с

ума!! Но она что-то говорит:

     слушайте!

Все подступают ближе и слышат одну только фразу:

     - Так значит, он любил меня!

     Лишь Федор понимает смысл ее слов; возблагодарив Бога, он падает на колени

и разражается рыданиями.

     Палачи с невольной почтительностью отступают от Ксении. "Сошла с ума!" -

шепотом твердят они...

     С того дня она каждую минуту все повторяла одни и те же слова: "Так значит,

он любил меня!.."

     Многие, видя, как она спокойна, сомневаются в ее безумии: они полагают, что

любовь Федора, в которой тот невольно признался, пробудила в сердце сестры

невинную и страстную нежность, которую бедная девушка давно уже питала к

нему, хоть они оба о том и не ведали, и что это запоздалое прозрение разбило ей

сердце.

     И поныне никакие увещевания не в силах помешать ей повторять эти слова,

механически слетающие с ее уст с поразительной легкостью и без передышки: "Так

значит, он любил меня!"

     Ее мысль, ее жизнь остановилась, сосредоточившись на невольном любовном

признании Федора, и мозг, продолжающий, так сказать, по инерции свою

деятельность, повинуется, словно во сне, тому последнему остатку воли, что

повелевает ему снова и снова повторять загадочную, священную фразу, которая

продлевает ей жизнь.

Федора не убили вслед за Теленевым, но спасение пришло к нему не из-за

усталости палачей, а из-за усталости зрителей, ибо человек бездействующий

утомляется преступлением быстрее, нежели человек, который его совершает: толпа,

насытившись кровью, потребовала, чтобы пытка юноши была отложена до

завтрашней ночи. За это время со всех сторон подоспели значительные военные

силы. Уже с раннего утра уезд, где зародилось восстание, был окружен; по всем

деревням наказывали каждого десятого; наиболее виновных приговаривали не к

смерти, а к ста двадцати ударам кнута, и они погибали; остальных затем сослали в

Сибирь. Однако ж обитатели соседних с Вологдой краев не смирились; всякий день

мы видим, как крестьян, из разных губерний в массовом порядке, целыми сотнями

отправляют в сибирскую ссылку. Помещики, владеющие этими опустошенными

деревнями, теперь разорены, ибо здесь богатство хозяев измеряется количеством их

крестьян. Богатые владения князя *** превратились в пустыню.

Федору с матерью и женой пришлось вслед за другими жителями своей

обезлюдевшей деревни отправиться в Сибирь.

     Ксения присутствовала при отправке ссыльных, но даже не попрощалась, ибо новая

эта беда ни на миг не вернула ей рассудка.

В ту роковую минуту жестокие страдания Федора и его семьи еще усилились

из-за неожиданного происшествия. Жена его и мать уже сидели на телеге; он готов

был вот-вот присоединиться к ним и навсегда покинуть Вологду; однако он ничего

не видел, кроме Ксении, его сердце обливалось кровью из-за сестры, сироты, кото-

рая утратила все чувства, или по крайней мере память, и которую он вынужден был

оставить одну на нсостывшем пепелище родной деревни. Ей теперь все время

нужна помощь, думал он, а защиты искать будет не у кого, кроме чужих людей; и

слезы его иссякали от отчаяния. Тут с телеги доносится душераздирающий крик,

Федор бросается к жене и находит ее без чувств: кто-то из солдат охраны только

что унес его ребенка.

     - Что ты делаешь? - кричит отец, обезумев от боли.

     - Хочу положить его тут, у дороги, пусть кто-нибудь похоро* нит; он же

умер, ты что, не видишь? - отвечает казак.

     - А я хочу увезти его с собой!

     - Нечего.

     В эту минуту сбегаются на шум другие солдаты и хватают Федора; уступая

насилию, он поначалу впадает в оцепенение, потом плачет, умоляет:

     - Он не умер, он просто в забытьи, позвольте мне его поцеловать,- твердит

он, рыдая,- обещаю, что если сердце у него не бьется, я не возьму его с собой.

Может быть, и у вас есть сын, и у вас есть отец, так сжальтесь надо мною,- просит

несчастный юноша, сраженный столькими ударами судьбы. Смягчившись, казак

отдаст ему ребенка; но стоит отцу прикоснуться к его ледяному телу, как волосы

его встают дыбом; он оглядывается крутом, взгляд его встречается с одушевленным

свыше взором Ксении - ничто на свете, ни горе, ни несправедливость, ни смерть,

ни безумие не в силе воздвигнуть преграду между двумя сердцами, рожденными,

чтобы понимать друг друга: то Божья воля.

     Федор делает Ксении знак, солдаты почтительно расступаются перед бедной

сумасшедшей, та подходит и принимает из рук отца тельце ребенка, но по-

прежнему не произносит ни слова. Дочь Теленева молча снимает с себя платок,

отдает его Федору, а потом сжимает в объятиях младенца. Благоговейно держа

свою ношу, она стоит неподвижно до тех пор, покуда ее возлюбленный брат, сидя-

щий между плачущей матерью и умирающей женой, не скрывается из виду

навсегда. Она долго провожает глазами обоз ссыльных мужиков; наконец, когда

последняя повозка исчезает на дороге, ведущей в Сибирь, и она остается одна, она

уносит с собой ребенка и принимается играть с его хладными останками и

ухаживать з",| ними с величайшей изобретательностью и нежностью.

     - Значит, он не умер! - говорили окружающие. - Он воскреснет, она его

воскресит!..

     .0 сила любви!.. кто положит тебе предел?

Мать Федора не уставала винить себя за то, что не сумела удержать Ксению в

хижине сумасшедшего старика.

     - По крайней мере ей бы не пришлось смотреть на казнь отца, - твердила

добрая Елизавета.

     - Вы бы сохранили ей рассудок, и она страдала бы еще больше,- отвечал

матери Федор, и оба снова погружались в угрюмое молчание.

Бедная старуха долго и, казалось, безропотно сносила все;

ни резня, ни пожар не исторгли из груди ее ни единой жалобы;

но когда ей, вместе с другими жителями Вологды, пришлось в наказание ехать в

ссылку, покинув избу, где родился ее сын, где умер отец ее сына, когда ее

разлучили с умалишенным братом, мужество оставило ее: вконец обессилев, она

цеплялась за бревна избы, целовала их, в отчаянии вырывала из щелей

пропитанный дегтем мох. Женщина эта, не жалуясь, потеряла все, но разлука с

семейным очагом сделала ее безутешной. В конце концов ее оттащили и привязали

к телеге, где, как мы видели, оплакала она новорожденного сына своего дорогого

Федора.

     Трудно поверить, но заботы Ксении, ее животворное дыхание, быть может, ее

молитва вернули к жизни ребенка, которого Федор считал погибшим. Благодаря

этому чуду нежности или набожности чужаки-северяне, присланные, чтобы

заселить пустынные развалины Вологды, почитают Ксению как святую.

Даже те, кто считает ее сумасшедшей, никогда бы не осмелились забрать у нее

ребенка брата; никому и в голову не приходит отнимать у нее драгоценную, у

смерти похищенную добычу. Это чудо, сотворенное любовью, послужит

утешением ссыльному отцу, и сердце его еще откроется для счастья, когда он

узнает, что сын его спасен, и спасен ею!!

     По пятам за Ксенией ходит коза; она кормит ребенка. Иногда можно видеть

словно ожившую картину: дева-мать сидит на солнышке близ черных развалин

родной усадьбы и братски улыбается сыну своей души, ребенку ссыльного.

С чисто девичьей грацией она качает малыша на коленях, и воскресшее дитя с

ангельской радостью обращает к ней свою непередаваемую улыбку. Сама о том не

подозревая, она перешла от милосердия к любви, от любви к безумию, а от безумия

к материнству; Бог хранит ее; ангел и безумная целуются, паря над юдолью плача

     - так перелетные птицы встречаются за облаками.

Иногда вдруг чудится, что ее посещает какое-то мягкое печальное

воспоминание: тогда уста ее, бесчувственное эхо минувшего, машинально шепчут

загадочные слова, единственное и высшее выражение ее жизни, и смысла этих слов

не постичь никому из новых обитателей Вологды: "Так значит, он любил меня!"

... дошел до Франкфурта-на-Майне. Дюмурье в это ... отца знаменитого путешественника маркиза Астольфа де Кюстина, ...
www.bibliotekar.ru/encW/100/66.htm