История Советского Союза. Перестройка. Гласность

Михаил Горбачёв

Разделы:  Рефераты по истории СССР

Биографии известных людей

Всемирная История

История России

     Так и  произошло. Уже  в самом  начале 1988  года,  когда  Горбачев был

поглощен  сведением  счетов  с   консерваторами  и   расчерчиванием  графика

последующих этапов своей реформы-революции, едва поднявшееся над фундаментом

строение  Перестройки  оказалось  подожженным  сразу с двух  противоположных

краев:  вспыхнувшей ярким пламенем проблемой Нагорного  Карабаха, за которой

последовал  армянский  погром в  Сумгаите, и  набиравшим  силы  движением за

независимость  в Прибалтийских республиках. Вновь пролилась кровь, появились

первые сотни и тысячи "беженцев  перестройки", начались "этнические  чистки"

(бегство армян  из Азербайджана  и выдавливание  азербайджанцев из Армении).

Фасад декоративного панно,  изображавшего "ленинскую дружбу народов",  пошел

крупными трещинами.  Но самое страшное, как  понимал выросший  в  предгорьях

Кавказа Горбачев, состояло в том, что, едва отчалив от пристани, его корабль

напоролся на рифы по существу неразрешимых вековых предрассудков и страстей.

     Буквально  накануне сумгаитского  погрома 26 февраля он  предпринял еще

одну  отчаянную попытку урезонить армянских  национал-демократов,  приняв  в

Кремле  вдохновителей  карабахского  движения  поэтессу Сильву  Капутикян  и

журналиста  Зория Балаяна. Их  привел к нему  А.Яковлев.  Горбачев  распекал

националистов, которые "наносят удар ножом в спину перестройке". Уговаривал,

заклинал  не   поднимать  вопрос  о   присоединении   Карабаха  к   Армении.

Предупреждал: "Представляете, что  будет с армянами в Азербайджане, - их там

500 тысяч!" Грозил:  "Если погрузимся в омут распрей и недоверия, история не

простит".  Напирал  на  особую  моральную ответственность интеллигенции  как

духовного пастыря каждой нации.

     В  ту  пору  и  сам  Горбачев, и  в  еще  большей  степени  Раиса почти

религиозно верили в интеллигенцию, ее облагораживающую миссию и политический

потенциал,  считая   ее   представителей   своими   верными   союзниками  по

демократической   реформе.    Не   случайно   в    самые    острые   моменты

армяно-азербайджанского конфликта он предлагал  призвать на помощь политикам

авторитет  Самеда  Вургуна, Расула Гамзатова, академика Виктора Амбарцумяна.

Дальнейшее развитие этого, как и многих других межнациональных конфликтов на

советском  пространстве показало,  насколько  романтическими и даже наивными

были  представления Горбачева о поведении  интеллектуальных элит. Как только

речь заходила о межнациональных  спорах,  "рафинированные"  интеллектуалы  и

убежденные демократы становились в бойцовскую стойку.

     Как  это  часто  бывало  с  собеседниками Горбачева,  после двухчасовой

беседы  по  душам  Капутикян  и  Балаян  поддались  его  обаянию,  напору  и

аргументам.  Прощаясь,  уверяли, что преданы  перестройке,  верят  слову  ее

лидера и обещали  не обострять карабахскую  проблему -  в обмен  на гарантии

прав  армян  Карабаха.  "Только  не поднимайте  территориальный  вопрос",  -

прощаясь  на  пороге  кабинета,  повторял  Горбачев.  Удачно,  завершившийся

разговор, как это бывало, создал у  него ощущение разрешенной проблемы. 27 и

28 февраля в Сумгаите произошел армянский погром.

     "Кровораздел" Сумгаита (за  два  дня  в городе были  зверски  убиты  32

человека, из  них 26 армян) багровым рубцом  перечеркнул моральную репутацию

перестройки  -  несколько  западных  газет поместили  рисунок,  изображавший

Горбачева с кровавым родимым пятном на лбу.  Подобно боксеру, оказавшемуся в

нокдауне,  но  устоявшему  на  ногах, он  пытался  сделать  вид,  что ничего

непоправимого не произошло,  призывал  сохранять хладнокровие, предостерегал

от расправ, предложил направить обращение к обоим народам. "Убийц необходимо

привлечь к  ответу, - говорил  он на  Политбюро.  -  Однако действовать надо

уважительно и деликатно. Мы не должны нервничать". За сумгаитскими событиями

он усматривал направленный лично против него заговор антиперестроечных сил и

местной мафии, "проверку Горбачева".

     Если  на  самом  деле это  и было  так,  то  эту проверку  его политика

национального  умиротворения  явно не прошла. Годы  спустя два  разных и  по

характерам, и по политическим позициям человека, оба бывшие министры, один -

обороны -  Д.Язов, другой - внутренних  дел - В.Бакатин  независимо друг  от

друга высказались по  этому поводу одинаково: безнаказанность  погромщиков в

сочетании с безответственностью и  подстрекательскими призывами экстремистов

и   националистически  настроенной  интеллигенции  вызвали   в   последующем

эскалацию насилия и новые, еще более многочисленные жертвы.

     Чтобы развести враждующие стороны, Горбачев прибег к  своей излюбленной

игре в "двойку", отправив от своего  имени  одновременно  в  Баку  и  Ереван

Е.Лигачева  и  А.Яковлева.  Поскольку  каждый  из  них продолжал  воевать  с

соперником,  изложенные ими позиции Москвы  оказались взаимоисключающими.  В

результате в той  и  в другой  республике Горбачева  стали воспринимать  как

человека, не способного держать слово. Чтобы избежать перерастания конфликта

в вооруженное  противостояние, глава  государства  принял  решение ввести  с

августа  1988  года  в  Нагорном Карабахе прямое правление  Центра, назначив

своим "наместником" в Степанакерте Аркадия Вольского.

     Был  ли  у него  реальный план  развязывания  карабахского узла или  он

просто,  как  и  в других  случаях,  надеялся,  что страсти утихнут, горячие

головы образумятся и все как-нибудь "рассосется"? Да и существовал ли вообще

рациональный   выход  из   карабахского  тупика,   "третий  путь"  -   между

возвращением  к  традиционным  советским  методам  искоренения  "буржуазного

национализма" и  горбачевским обещанием  принять "любую формулу",  о которой

договорятся между  собой лидеры двух республик? Вольский считает,  что такой

шанс  был и, упустив  его,  Горбачев отдал  инициативу в руки  экстремистов.

Сравнивая Горбачева и  Андропова,  он отмечает:  "Михаил  Сергеевич  чудный,

порядочный человек, сильный политик, но слабый государственный  деятель. Ему

не хватало духу стукнуть кулаком. Когда я обращался к  нему  из Степанакерта

за помощью в кризисной ситуации, он мог  в ответ сказать:  "Решай сам насчет

чрезвычайного положения"".

     В ноябре  1989 года, безрезультатно  завершив свою  миссию,  А.Вольский

возвратился  в Москву. Для  Центра  ее  итог был  равнозначен  политическому

фиаско.

     К тому  времени  на  национальной союзной карте тревожно мигали уже  не

только  Карабах, а  целая  гирлянда  красных лампочек. В ночь с 8-го на  9-е

апреля   1989  года   взорвалась  ситуация   в   Тбилиси.   Разгон  войсками

Закавказского военного  округа и силами  МВД демонстрации сторонников Звиада

Гамсахурдиа, требовавших  выхода Грузии  из СССР и  одновременно  ликвидации

автономии Абхазии, привел  к  многочисленным  жертвам  (19 погибших, главным

образом  женщин,  и  сотни раненых). Тбилисская трагедия  переросла в острый

московский политический кризис.

     О  том, что обстановка в  грузинской столице  накалена, Горбачев узнал,

прилетев  в  Москву в 10  часов  вечера  из Лондона.  Во  время  ритуального

"выездного"  заседания  ПБ  в  здании  "Внуково-2"   он   принял  рапорт  от

председателя  КГБ  В.Чебрикова,  в  мрачных  тонах  обрисовавшего ситуацию и

сообщившего о  мерах,  включавших директивы  военным,  которые  в отсутствие

генсека  договорились  предпринять собравшиеся  днем  у  Лигачева члены  ПБ.

Выслушав "триумвират" в составе Е.Лигачева,  В.Медведева и В.Чебрикова - "на

хозяйстве"  во  время своего  отсутствия Горбачев никого не  оставлял,  - он

велел  Э.Шеварднадзе   и   секретарю   ЦК  Г.Разумовскому,   сговорившись  с

Д.Патиашвили,  вылететь в Тбилиси.  Поговорив  со своим преемником,  который

явно  не  хотел,  чтобы  ему  "на  помощь"  летел московский  десант, Эдуард

Амбросиевич свой отъезд отложил  и отговорил  ехать Разумовского. Патиашвили

решил  использовать  "выторгованную"  отсрочку, чтобы урегулировать конфликт

"своими силами".  Ночью на площади перед  Домом  правительства,  заполненной

митингующими, пролилась кровь.

     Счет  за  нее  предъявлять оказалось некому: вернувшийся из-за  границы

Горбачев был не  причастен к принятым в его отсутствие решениям. Уехавший на

следующий  день в отпуск Лигачев имел стопроцентное  алиби. Шеварднадзе  "не

успел"  к роковому  часу.  Спрашивать  оставалось  с  орудовавших  саперными

лопатками солдат и их командиров.

     Тем  не менее случившееся нанесло авторитету Горбачева  огромный ущерб.

Начать с того, что тень тбилисских событий легла на торжественное открытие I

Съезда  народных  депутатов  СССР,  собравшегося  несколько  недель  спустя,

омрачив  его  политический   триумф.  В  самой  Грузии  апрельская  трагедия

перечеркнула  политическую  биографию  Д.Патиашвили,  оттенив   лишний   раз

достоинства его предшественника Э.Шеварднадзе, но проложив при этом дорогу к

власти  его  заклятому  врагу и противнику союза  с  Москвой  З.Гамсахурдиа.

(Примерно так  же  два  года спустя вильнюсские события превратят в героя  и

неоспоримого лидера литовской нации В.Ландсбергиса.)

     В ближайшем окружении  Горбачева  тяжелый личный конфликт  окончательно

противопоставит   Е.Лигачева,  на   которого  как  на   одного  из   главных

ответственных  за   эту  трагедию   укажет  доклад  парламентской   комиссии

Э.Шеварднадзе.  Да   и  взаимоотношения  главы   государства   с   армейским

начальством, посчитавшим, что  он  "подставил" армию, несправедливо возложив

на  нее ответственность за кризис,  спровоцированный политиками, с этой поры

серьезно испортились...

     Тернистый путь Горбачева по  Кавказским горам не был бы  завершен, если

бы после Сумгаита, Степанакерта, Еревана и Тбилиси он не  привел его в Баку.

К драме  января 1990 года Москву и  Баку  подталкивали и  покинувшие Армению

тысячи беженцев, осевших в бакинских предместьях в школах и пионерлагерях, и

углублявшийся конфликт  вокруг Нагорно-Карабахской  автономной  области,  и,

разумеется, азербайджанские националисты,  упрекавшие своих сограждан в том,

что  те отстают от армян  и  грузин, являясь  послушными  вассалами  Кремля.

Примерно за год до  бакинских событий в мае 89-го под свежим впечатлением от

тбилисской  драмы генсек говорил на заседании Политбюро: "Мы признали, что и

во внешней политике  сила ничего не  дает. А уж внутри тем более не должны и

не  будем к  ней  обращаться". Оповещая таким  образом национал-экстремистов

Кавказа,  что "отныне применение силы со стороны Центра исключается", он, не

желая  того, поощрял, чтобы  его ловили на  слове или заставляли опровергать

самого себя...

     С  конца 1989 года в бакинском воздухе пахло  кровью. Кровь  -  издавна

разменная монета политики. Когда  на  нее появляется спрос,  за предложением

дело  не станет.  Слишком  многим  в  тогдашнем  Азербайджане  (и, видимо, в

Москве) требовалось, чтобы пролилась кровь, появились  жертвы. Одним - чтобы

всколыхнуть  таким  образом  общественное  мнение  и  повернуть  его  против

"репрессивного Центра".  Примеры "Народных фронтов" в Грузии и Прибалтийских

республиках  показывали,  что,  чем  острее  и драматичнее  противостояние с

Москвой, тем больше  возможностей  у национальных элит  рекрутировать  новых

сторонников.  Другим  было  важно  спровоцировать  союзные власти на силовую

акцию,  чтобы  смыть  с  азербайджанских  националистов  пятно  сумгаитского

погрома.  Третьим  хотелось   преподать  урок  "серьезной"   государственной

политики Горбачеву,  дать ему понять,  что нерешительность и  "слабовластие"

(термин, пущенный в оборот Е.Лигачевым) в управлении таким государством, как

Советский  Союз,  недопустимы  и  непростительны.  Когда столь  разные  силы

приходят  к  выводу,  что завязавшийся политический узел способно  разрубить

только  насилие,  ждать  его  вспышки  недолго -  к  услугам и политиков,  и

экстремистов всегда  вдоволь фанатиков,  всевозможных  "фундаменталистов"  и

провокаторов.

     Начиная с  ноября почти по всему Азербайджану,  и  в особенности в  его

столице,  шли  нескончаемые  митинги,   организованные   Народным   фронтом.

Противостояние с союзной властью принимало  все более вызывающие формы. Было

предпринято   несколько   попыток   разрушить   пограничные  сооружения   на

советско-иранской  границе,  начались  перехваты   дальнобойных  грузовиков,

курсировавших по дорогам, и остановки поездов. Власть, и местная, и союзная,

взирала на происходящее, не двигаясь, как  загипнотизированная. Бесчисленные

заседания,  шифровки  в  Центр  и  обратные  звонки, призывы договариваться,

"профилактические"  увещевания  лидеров Народного фронта, которые уже и сами

теряли  контроль  над  событиями. Переброшенный  на  всякий случай, в помощь

местной  милиции,  дополнительный  контингент   войск  МВД  СССР  (11  тысяч

человек), не реагировал на происходящее:  то ли из-за отсутствия  команд, то

ли из-за того,  что  азербайджанское руководство разделилось между теми, кто

сочувствовал  националистам,  и теми, кто  ждал,  чем  все  кончится. Как  и

нетрудно было предугадать, все кончилось скверно.

     13-15  января  по  Баку прокатилась лавина антиармянских  и антирусских

погромов.  Но  даже после  этого Горбачев  продолжал колебаться и оттягивать

принятие, как он предчувствовал,  рокового  решения о введении армии. Д.Язов

считает,  что  генсек хотел "отсидеться", "остаться незамазанным". Вероятнее

другое:  чем больше нажимали министры-"силовики",  чем отчаяннее становились

сводки  заброшенного в Баку политического десанта  во главе  с Е.Примаковым,

тем  отчетливее он сознавал, что  переход "Рубикона насилия"  будет означать

для  него  и  для  перестройки пересечение не  только  политического,  но  и

психологического рубежа.

     Только когда  из Баку пошли сообщения о зверствах разбушевавшейся толпы

(людей выбрасывали с верхних этажей многоэтажных зданий, обливали бензином и

поджигали), когда перед  осажденными зданиями ЦК  и правительства  воздвигли

(символические?)  виселицы, Горбачев покорился традиционной участи правителя

империи  - в Баку  на усмирение  беспорядков были  откомандированы Д.Язов  и

В.Бакатин.   Напутствуя   их,  В.Крючков   и  даже  А.Яковлев   говорили   о

необходимости преодолеть "синдром Тбилиси"  и проявить "твердость". Министры

потребовали не только устного поручения главы государства, но и юридического

мандата: указа о введении чрезвычайного положения. Горбачев попробовал было,

как  в случае  с  Карабахом,  укрыться  за  фразой  "будете  действовать  по

обстановке", но, когда оба  министра  отказались без указа вводить войска, а

из Баку, как с палубы  тонущего корабля, раздался очередной SOS Е.Примакова,

сообщившего  о  подготовке толпы  к штурму, он решился: "Летите, указ придет

следом". И,  сняв  телефонную  трубку,  сказал  Лукьянову:  "Анатолий, давай

текст".

     Прежде  чем  его подписать,  сделал еще один, видимо,  отчаянный шаг  -

позвонил человеку,  от  которого не мог ждать  помощи, скорее имел основания

подозревать, что тот не без злорадства наблюдает за происходящим, -  Гейдару

Алиеву. По  словам самого Алиева, который в то время жил в Москве фактически

под  домашним  арестом  и  присмотром   КГБ,  Горбачев,   возложив  на  него

ответственность за беспорядки в Баку, потребовал повлиять на события. Бывший

член Политбюро,  естественно,  ответил, что не  имеет никакого  отношения  к

происходящему. Вряд ли отправивший его вслед за  Кунаевым в  отставку генсек

мог ждать другого ответа.

     Вечером 19 января  в Баку  был взорван  энергоблок  телецентра, и  даже

умеренные руководители Народного фронта, собиравшиеся призвать население,  и

прежде всего  женщин  и детей, уйти с улиц и площадей, утратили контроль над

происходящим. Город остался во власти наступавшей армии  и... стихии.  Новая

кровь  забрызгала  штандарт Перестройки и ее лидера. Кровь, которую желали и

провоцировали наиболее экстремистские силы в разных политических лагерях и в

которой  отмылся от своих прошлых  прегрешений Алиев, получивший возможность

списать  на  "преступления"  новых правителей  накопленные  за  многие  годы

собственные  грехи  и  открыть  тем самым  себе  перспективу  возвращения во

власть.

     В своих мемуарах Михаил Сергеевич пишет: "Урок, который я вынес из всей

этой трагической истории: власть не в состоянии обойтись без применения силы

в экстремальных  обстоятельствах..."  Эти  слова в тексте книги подчеркнуты.

Цена  усвоенного  им  урока - по  официальным  сводкам -  121  погибший, 700

раненых и десятки "пропавших без вести".

Из доклада Генерального секретаря КПСС Михаила Сергеевича Горбачева (р. 1931) на Пленуме ЦК КПСС (27 января 1987 г.) о годах, когда партию возглавляли его ...

Сергей Федорович надеялся изменить отношение Горбачева к армии. ... Сергей Федорович понимал, что политика Горбачева приведет к развалу ...

директоров, а 15 января состоялась встреча с М. С. Горбачевым (заранее .... Горбачев ответил: "Я очень рад, что вы связали эти два. слова". Мы прошли в зал. ...

советские и хозяйственные руководящие должности (доклад Горбачева на ... Горбачев, и его ближайшие сторонники сами еще не полностью свободны от ...

телеграмму Горбачеву и Рыжкову с изложением нашей точки зрения. ... Горбачев смешивал две совершенно различные вещи - преступные акты убийств, ...

За этот период Лукьянов должен был переговорить с Горбачевым, который, как выяснилось, ... Дело в том, что вскоре Горбачев подписал с немцами соглашение, ...

«Это то зерно,— сказал М. С. Горбачев,— что мы сейчас закупаем за валюту, товарищи. ... Товарищ М. С. Горбачев, выступая с докладом на XXVII съезде КПСС, ...

К середине 80-х стала очевидна бесперспективность советского военного присутствия в Афганистане. В 1985 года после прихода Горбачева Кармаль был заменен на ...

Горбачев М. С. (за выдающийся вклад в процессы укрепления мира, которые происходят сейчас в важнейших областях жизни мирового сообщества) 1990 г. ...

Он никогда не шел против Горбачева. Я не раз был свидетелем того, как отец. одергивал подчиненных, позволявших нелестные или, вернее, фамильярные ...