История Советского Союза. Перестройка. Гласность

Михаил Горбачёв

Разделы:  Рефераты по истории СССР

Биографии известных людей

Всемирная История

История России

     В  апреле  91-го  в  Москву по согласованию с Дж.Бушем  приехал  Ричард

Никсон.   Ветеран  американской  политики,  испытавший   триумф  двукратного

победителя президентских выборов и унижение отставки, наверное, лучше других

мог  измерить  температуру  кипевшей  страстями  Москвы  и  шансы  Горбачева

удержать  в  руках  руль управления  государством.  Никсон побывал в Кремле,

встретился  с  президентом,  заверившим,  что перед  ним "прежний Горбачев",

прошелся  по  ключевым  фигурам  в  его  окружении,  пообщался  с  Ельциным.

Заключение от  "инспекционной поездки", переданное  им в Белый Дом,  звучало

неутешительно: "Советский Союз устал от Горбачева".

     Шесть  лет, прошедшие  со времени  его избрания  генсеком,  неузнаваемо

изменили  и  одновременно  изнурили  страну.  Ожидаемое  чудо процветания  и

стабильности постоянно откладывалось, магазины пустели,  а каркас Союза стал

угрожающе  трещать.  Состоявшийся 17  марта  референдум,  несмотря  на  свой

запрограммированный  успех,  служил  слабым  утешением  Горбачеву и был  уже

неспособен затормозить  процесс  начавшегося  распада советской  империи. От

участия во всенародном голосовании  отказались 6 из  15 союзных республик, а

непризнанный  Центром  "опрос"  населения,  проведенный   в  Прибалтике,  не

забывшей  январские события,  показал,  что число  сторонников независимости

превышает  там 90 процентов. Главное же, референдум не успокоил политический

шторм,  волны  которого  с  разных  сторон  захлестывали  капитанский мостик

государства, где одиноко возвышалась фигура внешне невозмутимого капитана.

     Никсон    увидел     чрезвычайно    запутанную     картину:    "голову"

генсека-президента  требовали  и  левые,  и правые, и  радикал-демократы,  и

консерваторы. Создавалось  впечатление, что его отставка позволит  не только

разрешить   основные  проблемы   страны,   но  и   примирить  противостоящие

политические  лагери. При  ближайшем рассмотрении  выяснялось,  что  это  не

совсем  так:  каждый из  них  связывал  с  уходом  Горбачева  такое развитие

событий, которое предполагало устранение соперников.

     Б.Ельцин,  уличавший  Президента  СССР  в  "диктаторских наклонностях",

настаивал, чтобы верховная  власть  была  передана  Совету  Федерации, иначе

говоря, синклиту республиканских президентов, главой которого,  естественно,

стал  бы  будущий  президент  тогда  еще  советской  России.   Буйный  лидер

парламентской группы "Союз"  полковник В.Алкснис, горделиво  называвший себя

"ястребом",  вдохновляясь опытом выступлений "здоровых  сил" в Литве и Риге,

требовал  введения  в  стране  чрезвычайного  положения  и  передачи  власти

Комитету национального спасения, где "не должно быть места ни для Горбачева,

ни для Ельцина".

     В.Крючков, встретившись  с  Никсоном, намекал американскому гостю,  что

Верховный Совет,  "уставший" от  споров  между  Ельциным и Горбачевым, может

взять  власть в  свои руки, и  давал непривычные  в  устах председателя  КГБ

советы  американцам  "присмотреться"  к  А.Лукьянову.  Словно  подслушав  их

разговор,  группа "Союз"  тоже вскоре  завела речь о том, чтобы "исчерпавший

себя" президент передал бразды правления либо А.Лукьянову, либо Г.Янаеву.

     Политическая  "интифада"  между  различными   лагерями  была  в  полном

разгаре, пропагандистские камни летели как бы через голову Горбачева в обоих

направлениях, попадая  главным  образом  в него.  Если  чикинская "Советская

Россия" публиковала статью, уличавшую Ельцина в связях с "чеченской мафией",

то  полторанинские СМИ  обвиняли Горбачева в  том,  что  он  рассчитывает  с

помощью   реакционного   союзного   парламента  и  генералитета   "задушить"

демократию и физически устранить Ельцина. Никсон, начитавшийся накануне этой

поездки в Москву русских философов и  справок о России, рассказывая  о своих

впечатлениях,  вспоминал  Н.Бердяева  и  искал   объяснения   увиденному   в

неодолимой  тяге к  "самоистреблению", захватившей  московскую  политическую

верхушку.

     Дело, однако,  объяснялось не  мистикой  русской души  или,  на  первый

взгляд,  иррациональным  поведением конфликтующих соперников. Осада союзного

президента  строилась  в  соответствии  с  вполне определенной  политической

логикой. Разбуженный-таки  им  процесс реформ, преобразуя страну,  привел  к

появлению  не  одних  только противостоящих друг  другу  "ястребов",  но и к

выходу   на   сцену   могущественных   политических   "семей",  отстаивавших

принципиально  разные   интересы.  С  одной   стороны,  речь  шла   о  клане

традиционной  партийной,  хозяйственной и  военной бюрократии, обслуживавшей

централизованное имперское государство и  жившей за его счет,  с другой -  о

новых, разбуженных трубами перестройки экономических и политических  игроках

и   республиканских   элитах.  Под  прикрытием  лозунгов  перестройки  в  ее

экономической и юридической "тени"  формировалась  социальная  и  финансовая

база  нового  постсоветского  общества.  Стихия  теневого  рынка  и  теневой

политики рвалась на поверхность и... во власть. Конфликт между этими разными

силами,  претендовавшими на монопольный контроль над гигантской  страной, от

власти над которой, по непонятным для них причинам, неожиданно и добровольно

отказывался московский "царь", становился неизбежным.

     Горбачев  мешал  и  одним, и  другим:  тем,  что,  как  мог,  затягивал

выяснение   отношений  между   ними,   надеясь  предотвратить  окончательную

"разборку", и избежать, увы, привычных  для России столкновений крайностей и

мордобоя. Как  рефери на ринге, он старался заставить  противников следовать

цивилизованным правилам  игры,  хотел  научить  их оглядываться  на закон  и

общественное   мнение.  Наконец,  уже  самим  своим  романтическим  проектом

очеловеченного,  "гуманного"  социализма,  чуждого   в  равной   степени   и

казарменной системе, и рыночной  анархии, поскольку этот идеальный "средний"

вариант не устраивал ни ту ни другую сторону: каждая, рассчитывая перетянуть

одеяло на себя, готова была его разорвать. Чтобы получить возможность свести

счеты  (а  может  быть,  и   договориться),  им  требовалось  избавиться  от

Горбачева, и ради этого они готовы были объединиться в атаках на него.

     Вслед  за радикал-демократами  и  Верховным  Советом  на своего генсека

пошла  войной  возглавляемая им партия. Нельзя сказать, что ему до  этого не

приходилось выслушивать  от  "товарищей" по Политбюро и  ЦК резких и обидных

слов,  а то и оскорблений. Первый  открытый бунт,  как вспоминает  Горбачев,

произошел на  заседании Политбюро весной  1989 года  после  выборов народных

депутатов СССР, на которых избиратели прокатили 35 членов ЦК. На последующих

пленумах  температура дебатов все  чаще  поднималась  до точки  кипения.  Но

верный  избранной тактике  укрощения  аппаратного  "монстра", генсек  терпел

нападки и находил всякий раз способ так "закруглить дискуссию", что единство

партийных  рядов, которое  Ильич завещал хранить как зеницу ока,  оставалось

хотя бы формально непоколебимым.

     Однако  24  апреля  1991 года,  когда  на  объединенном  Пленуме  ЦК  и

Центральной  контрольной  комиссии  КПСС   на  него   в   открытую   и  явно

спланированную атаку пошло едва ли  не большинство областных секретарей, он,

изменив  своей  привычной  линии,  неожиданно,  даже  не  попросив  слова  у

председательствующего, встал из-за стола президиума и,  пробормотав: "Ладно,

хватит,  сейчас  всем  отвечу!",  пошел  к  трибуне.  В  притихшем зале,  не

привыкшем  видеть генсека в ярости, раздались  возгласы: "Перерыв, перерыв!"

"Я коротко, - сказал Горбачев.  - Успеете пообедать". И отчеканил: "Я должен

констатировать, что  около 70 процентов выступивших на Пленуме заявляют, что

уровень популярности и авторитет  Генерального секретаря упали чуть ли не до

нуля. Считаю, что  в таком состоянии оставлять человека и партию нельзя. Это

просто  преступно.  Предлагаю  прекратить  прения и  решить вопрос  о замене

генсека и о том, кто займет его  место между съездами. И  кто смог бы к тому

же устроить те 2-3 или 4 партии, которые сидят сейчас в этом зале... Ухожу в

отставку!"

     Среди участников Пленума возникло замешательство. Был объявлен перерыв,

во время которого состоялось заседание Политбюро ЦК. О его решении - "Исходя

из высших интересов страны, народа, партии, снять  с рассмотрения выдвинутое

Михаилом  Сергеевичем   Горбачевым  предложение  о  его  отставке  с   поста

Генерального секретаря ЦК КПСС" - сообщил В.Ивашко. Пленум при 13 "против" и

14  воздержавшихся  согласился  с формулировкой  Политбюро.  Итак,  отставку

Горбачева   не  приняли,   а  он  сам  не  настаивал,  рассчитывая,  что  на

внеочередном съезде в ноябре, расколов  КПСС,  сможет изгнать из нее большую

часть  ретроградов.  Тем  не  менее тогда  он  действительно  созрел,  чтобы

"хлопнуть  дверью",  еще и  потому, что у него уже было  куда уйти. Накануне

Пленума,  23 апреля  в Ново-Огареве после  нескольких  неудачных попыток ему

удалось запустить механизм выработки нового Союзного договора, собрав вокруг

себя  лидеров  девяти  республик  (три   Прибалтийские  республики,  Грузия,

Молдавия  и  Армения,  не  участвовавшие  в референдуме  о  судьбе Союза,  в

Ново-Огарево не явились).

     Предложенная   им   формула  9+1  стала  его  последним  шансом  спасти

федерацию.   У   президента-генсека   оставался   нерастраченным   последний

политический капитал: властные  полномочия  единоличного правителя  союзного

государства.  Республиканские вожди, не решавшиеся бросить Москве  такой  же

открытый вызов, как прибалты и три другие "диссидентские" республики, готовы

были поторговаться относительно перераспределения власти  и собственности  в

рамках  "мягкой" федеративной структуры. В обмен на передачу им значительной

части  полномочий они  соглашались сохранить  контроль  Центра  над  внешней

политикой  и   обороной,  общесоюзный  двухпалатный  парламент  и  должность

президента. Главное  же, -  брали  на  себя  обязательство не  покушаться на

примат союзных законов над  республиканскими  и на священное  для  Горбачева

слово "Союз".

     Гораздо  меньше  козырей  оставалось  у  него  для  торгов с  западными

коллегами.  После  подписания  соглашений  по ядерному  разоружению,  вывода

советских  войск  из  Афганистана, разрушения Берлинской стены и объединения Германии  у  Запада  не  оставалось   сколь-нибудь  серьезных  требований  к

советскому президенту, а стало быть, и причин с ним торговаться и "входить в

его  трудное  положение".  Неожиданно   развалившийся  в   марте  1991  года

Варшавский  договор  -  на церемонию  его бесславных  похорон  он  послал  в

Будапешт вице-президента Г.Янаева - лишал едва ли не последнего аргумента, с

помощью которого еще можно было настаивать на снижении "на равных" с Западом

уровня военного противостояния и сдерживании экспансии НАТО.

     В новой  ситуации уже не Горбачев  был больше нужен западным друзьям, а

они  ему -  для спасения перестройки на главном фронте, где она  терпела все

более очевидное поражение, -  в экономике.  За прошедшие шесть лет ему так и

не удалось ни убедительными  аргументами, ни  подаваемым  примером  обратить

западных  политиков  в приверженцев  нового  политического  мышления.  Когда

советский  лидер приехал на заседание "большой семерки"  в Лондон в мае 1991

года,  с ним,  поскольку выступал  в роли просителя экономической помощи,  и

обошлись, как с просителем: любезно, но безразлично.

     Домой  он вернулся, в сущности,  с пустыми руками. Его утверждение, что

мир в целом  только  выиграет, если начатая им реформа получит экономическую

поддержку  Запада,  как  это  сделали  американцы  с  послевоенной  Европой,

предложив "план Маршалла",  не тронуло сердца прагматичных членов "семерки",

и в частности Дж.Буша, который, видимо, больше доверял впечатлениям Никсона,

чем обещаниям  "друга  Майкла". За  его  спиной  маячил  призрак  уже  новой

"русской угрозы", на этот  раз  не ядерной, а русского хаоса, и Запад отнюдь

не был  уверен, что Горбачев, в  значительной  степени спровоцировавший его,

способен даже при финансовой поддержке с ним справиться.

     После событий  в Прибалтике американцы, как бы демонстрируя появившиеся

на его счет  сомнения, отложили  советско-американский саммит. Это произошло

впервые с  1960 года, когда из-за сбитого над Советским Союзом американского

самолета-шпиона сорвалась запланированная  встреча Хрущева и Эйзенхауэра.  А

американский министр  обороны  Ричард Чейни  заявил,  что  "основная  угроза

соседям СССР  в  будущем может  исходить больше  от неспособности советского

руководства удержать под контролем события внутри страны, чем от  умышленных

попыток расширить  свое влияние за ее пределами  с помощью военной силы". Он

не  открывал  большого  секрета.  Не  говоря уже  о  том,  что  в  намерения

советского  президента,  естественно,  не  входило распространять  "доктрину

Горбачева" за рубеж, как "доктрину Брежнева": к тому времени у него не  было

возможностей   (и  прибалтийские,  и  московские  события   это  лишний  раз

подтвердили) опереться на  силу и для наведения элементарного порядка даже в

собственном, а не в изобретенном им "общеевропейском доме".

     Президент больше  не  апеллировал  к  творческой  инициативе масс  и не

призывал  вслед за Лениным "не  бояться хаоса". И того и другого оказалось в

избытке.   Ему  пришлось  переходить   на   совсем  другой,   непривычный  и

неубедительно звучавший  в  его устах словарь  "государственника".  "Реформа

возможна только в условиях порядка, а не анархии", - объяснял он, выступая в

Москве  в  "горячем"  январе  91-го.  "Дезинтеграция,  распад  связей,  срыв

производства  приведут к тому, что потребуются вообще крутые  меры. Этого мы

не можем допустить. Из хаоса будут вырастать уже диктаторские методы и формы

правления,  - предостерегал  в феврале в Минске.  "Надо  остановить процессы

митинговщины  и  стачек. Счет  времени идет буквально  на дни и  недели",  -

восклицал он в апреле в Хабаровске.

     Предупреждая  страну  (вслед  за  Шеварднадзе) о  "грозящей диктатуре",

Горбачев, по крайней мере после плачевного  опыта Вильнюса, ею уже никого не

шантажировал, - просто предостерегал и пытался найти выход из углублявшегося

противостояния. В Минске  предложил создать  "коалицию  центристских сил". В

Хабаровске, оценив к этому времени потенциал Ельцина,  быстро набиравшего (в

очередной  раз  не  без   его   помощи)  политические   очки,  заговорил   о

"советско-российской  коалиции": "Если  с российским руководством  наладится

нормальное  взаимодействие, все пойдет,  как надо, если же нет - последствия

будут опасными".

     Собранная  им в  Ново-Огареве "большая  девятка",  в которую согласился

войти Ельцин, давала возможность  попытаться вывести из пике союзный самолет

едва ли не у самой земли. Расчеты Горбачева, казалось, начали оправдываться.

Девять  республиканских  лидеров  плюс  один  советский президент  совместно

обратились  с призывом  к  бастующим  шахтерам  прекратить  забастовку.  Еще

недавно  призывавший к ней российский  лидер самолично отправился в Кузбасс,

чтобы  залить пожар,  в  который  до  этого  подливал горючее. Проект нового

Союзного договора после бесконечных препирательств в новоогаревском особняке

все-таки   удалось  согласовать.  И   еще   одно  свидетельство  виртуозного

тактического  мастерства  Горбачева:  он  смог  убедить  согласиться  с  ним

практически  всех. Союзные  республики  пришли,  казалось бы,  к немыслимому

компромиссу с  собственными автономиями.  Верховный  Совет СССР - А.Лукьянов

так же участвовал в "новоогаревских бдениях" - проголосовал в его поддержку,

поручив  своему  спикеру принять  участие  в  церемонии подписания.  И  даже

угрожающе зарычавший  было на  Генерального секретаря  Пленум  ЦК  вроде  бы

смирился с неизбежным, и,  повинуясь жезлу дрессировщика, послушно уселся на

указанную им  тумбу. Казалось, что  20  августа, в день подписания  Союзного

договора Горбачеву можно будет с чистой совестью выйти на поклоны к публике.

Видимо, этот  оказавшийся на расстоянии  вытянутой руки предстоящий  триумф,

породив  у  него  чувство наконец-то  обретенной безопасности,  и  привел  к

непростительной  потере  бдительности. Потому что к  своим  "хищникам" он не

должен был даже на мгновение поворачиваться спиной...

     Вполне оправданно  предупреждая страну (и мир, поскольку  делал это и в

своем выступлении на "семерке" в Лондоне) о возможной катастрофе и вероятной

(не своей)  диктатуре, Горбачев  в практическом плане вел себя  на удивление

беспечно,  ничего  не  предпринимая  для  того,  чтобы  обезопасить  себя от

неожиданностей. В очередной раз ему казалось, что чудесным образом найденное

политическое  решение  своей рациональностью  развеет  сгустившиеся  тучи  и

разрядит  ситуацию.  Иначе  не  объяснить,  почему он  не  следовал логичным

выводам   своего   же   анализа   и   отмахивался  от  поступавших   к  нему

предупреждений, сигналов и знамений.

     Еще в апреле, во  время визита  в  Японию, А.Яковлев передал ему личную

записку:  "Насколько  я  осведомлен,  да и  анализ  диктует  такой  прогноз,

готовится  государственный   переворот   справа.   Наступит  нечто  подобное

неофашистскому режиму. Идеи  1985 года будут растоптаны, Вы и Ваши соратники

-  преданы  анафеме.  Последствия  трагедии не поддаются  даже воображению".

Горбачев то ли не придал значения этому тревожному сигналу, то ли  посчитал,

что, заключив  сразу по возвращении  домой "пакт о ненападении" с Ельциным и

другими  республиканскими вождями,  он тем  самым  обезопасил  себя от любых

угроз.

     Однако в начале лета  он получил  от Дж.Буша через Дж.Мэтлока сигнал  о

сговоре за его спиной правых. Сам посол  Мэтлок говорит,  что, когда к  нему

поступила   от  Гавриила  Попова   эта  информация,   он,   как  и  положено

дисциплинированному  дипломату-чиновнику, передал ее "наверх",  присовокупив

свой комментарий,  в  котором сообщал,  что  не может  всерьез  воспринимать

угрозу переворота  - сама идея представлялась абсурдной, настолько очевидным

для него был провал подобной акции.

     Видимо,  этой же  рациональной  логикой  руководствовался  и  Горбачев,

воспринимавший как  "паникерство"  реакцию  своих помощников  на  вызывающую

демонстрацию, устроенную в  Верховном Совете Б.Пуго, Д.Язовым, В.Крючковым и

В.Павловым, которые  потребовали для правительства  чрезвычайных (в сущности

президентских) полномочий.  Вопреки советам публично  одернуть, а  еще лучше

уволить фрондеров,  он  произнес успокоительную  речь в  Верховном Совете  и

удовлетворился   поспешным   покаянием   премьера,   заявившего,   что   его

"неправильно поняли".

     Мысленно   Горбачев  уже  распрощался  со  всей  этой  досаждавшей  ему

командой:  в  соответствии  с  формулой обновленного  Союза после подписания

Договора сокращались сами должности, которые занимали вздумавшие ему дерзить

глава  правительства и  его  министры.  Как  видно на примере  Лигачева,  он

предпочитал избавляться  от  мешавших ему  людей  "мягко" -  не  увольняя, а

убирая из-под них стулья. По этой же причине небрежно отнесся и к последнему

политическому  "предупреждению", которое  направила  ему  правая  оппозиция,

опубликовав   опять-таки   в   "Советской  России"  написанное   Г.Зюгановым

коллективное  "Слово к  народу" с  призывом  к патриотам отобрать  власть  у

"безответственных" политиков и парламентариев.

     На последнем, июльском Пленуме ЦК, когда Горбачев представил  программу

своей будущей, уже явно не коммунистической  партии  и объявил о предстоящем

внеочередном съезде, который должен был оформить  ее развод с большевистским

крылом,  секретари  обкомов  уже  больше  не  спорили  с  ним и  не пытались

свергать.  Они тоже  мысленно уже распрощались с  ним  и  потому  вызывающей

овацией  приветствовали почти  что  тронную речь того,  кто в их глазах  был

достоин занять высший пост в  партии, - А.Лукьянова.  Сам  Анатолий Иванович

позднее подтвердил, что  "здоровые силы"  в партии  вовсе  не намерены  были

покорно идти  на  заклание  в ноябре  согласно  горбачевскому  календарю,  а

собирались "поставить вопрос о замене Генерального секретаря на внеочередном

Пленуме ЦК в сентябре. И  Горбачев, видимо,  знал  об этом".  Знал  или нет,

неизвестно, во всяком случае, уже находясь в Форосе, он  обсуждал  с тем  же

Лукьяновым по  телефону процедуру предстоящего подписания Союзного договора,

исходя из того, что тот примет в ней участие...

     Такими  позиционными  маневрами разных политических  "семей" завершался

июль  1991  года.  Экземпляры  будущего договора  отправили  в  переплетную.

Протокол торжественной церемонии, назначенной на 20 августа, был разработан,

и Горбачев,  считая, что главный, самый  трудный перевал преодолен и  дальше

начнется спуск в долину, решил, что он и  Раиса Максимовна заслужили хотя бы

пару недель отдыха. Перед самым отъездом он пригласил на ужин в Ново-Огареве

Б.Ельцина  и  Н.Назарбаева   для  обсуждения  будущей  совместной  жизни,  -

перевыборов  парламента  и президента, предстоящих назначений и, разумеется,

увольнений. Новая  "тройка" пребывала в эйфорическом настроении. Восклицания

и реплики  трех лидеров, а также эпитеты, которыми они награждали своих, как

им казалось, поверженных противников, разносились через открытые окна далеко

по территории госдачи. Хотя, надо думать,  даже если бы  окна были закрыты и

начальник охраны  Горбачева Ю.Плеханов не находился,  как ему  и положено, в

соседнем  помещении,  В.Крючков  с   В.Болдиным  все   равно   получили   бы

исчерпывающую  информацию об  их намерениях.  Как выяснилось потом,  в сейфе

руководителя   аппарата  Президента   СССР  хранились   пленки  подслушанных

разговоров.

     На самом деле воевать с генсеком  на Пленуме никто не собирался, потому

что  на   открытые   политические  бои   с  ним  его  противники  больше  не

отваживались. "Как те,  так и  другие,  - почти  как  победитель, вспоминает

Михаил Сергеевич  о неделях, предшествовавших путчу, -  соревновались друг с

другом, так как не могли в рамках легальности,  публично  перед  обществом и

миром избавиться от Горбачева. Он стал им поперек горла. Поэтому действовать

они могли только как интриганы".

     В  первую  очередь  именно  из-за  этого,  а  не  из-за  одного  только

благодушия  или беспечности  президента вся страна оказалась  обреченной  на

путч. А.Черняев считает, что в августовской катастрофе много случайного: "Не

поехал бы Горбачев в отпуск, не было  бы никакого путча". Возможно, было  бы

что-то другое  со сходным результатом.  Парадоксальным образом  именно путч,

дополненный  в  декабре  "беловежским  сговором",  сделав Горбачева  жертвой

человеческого  предательства и политической  несправедливости,  спас его как

подлинно историческую фигуру...

     Хотя,  конечно  же,  нельзя  не  согласиться  с  мнением  горбачевского

помощника: не стоило  ему в августе  уходить в отпуск при всей  накопившейся

усталости.  "Бросить бы все, - говорил он Черняеву. - Но на них ведь бросить

придется. Мелкая,  пошлая, провинциальная публика". В устах ставропольчанина

последний  эпитет  звучал особенно убийственно. Отдохнуть  от этой "публики"

ему удалось ровно две недели.

Из доклада Генерального секретаря КПСС Михаила Сергеевича Горбачева (р. 1931) на Пленуме ЦК КПСС (27 января 1987 г.) о годах, когда партию возглавляли его ...

Сергей Федорович надеялся изменить отношение Горбачева к армии. ... Сергей Федорович понимал, что политика Горбачева приведет к развалу ...

директоров, а 15 января состоялась встреча с М. С. Горбачевым (заранее .... Горбачев ответил: "Я очень рад, что вы связали эти два. слова". Мы прошли в зал. ...

советские и хозяйственные руководящие должности (доклад Горбачева на ... Горбачев, и его ближайшие сторонники сами еще не полностью свободны от ...

телеграмму Горбачеву и Рыжкову с изложением нашей точки зрения. ... Горбачев смешивал две совершенно различные вещи - преступные акты убийств, ...

За этот период Лукьянов должен был переговорить с Горбачевым, который, как выяснилось, ... Дело в том, что вскоре Горбачев подписал с немцами соглашение, ...

«Это то зерно,— сказал М. С. Горбачев,— что мы сейчас закупаем за валюту, товарищи. ... Товарищ М. С. Горбачев, выступая с докладом на XXVII съезде КПСС, ...

К середине 80-х стала очевидна бесперспективность советского военного присутствия в Афганистане. В 1985 года после прихода Горбачева Кармаль был заменен на ...

Горбачев М. С. (за выдающийся вклад в процессы укрепления мира, которые происходят сейчас в важнейших областях жизни мирового сообщества) 1990 г. ...

Он никогда не шел против Горбачева. Я не раз был свидетелем того, как отец. одергивал подчиненных, позволявших нелестные или, вернее, фамильярные ...