Орлята партизанских лесов

Яков ДАВИДЗОН

Неуловимый мститель. Володя Казначеев

Летом 1943 года партизаны очистили от фашистов большое село. После нескольких дней непрерывного движения, после бессонных ночей была объявлена дневка. Все, кто был свободен от службы, разошлись по хатам спать. Мне нужно было разыскать ведро для воды да пару стеклянных банок для реактивов.

Проходя из дома в дом, я наткнулся на Володю Казначеева, о котором уже слышал раньше. Мальчик пристроился на печи. Я сказал, что хочу сфотографировать его. Володя спрыгнул вниз, быстро умылся, причесался и стал к стене.

—        Спасибо,   товарищ   Давидзон! — поблагодарил он меня, когда я сделал свое дело.— Может, моя помощь нужна?

Паренек очень удивил меня: ведь только ночью вернулся с «железки», смертельно устал, а готов немедленно прийти на помощь.

—        Отдыхай,   Володя,   я  и   сам   справлюсь,— пришлось успокоить его.

Он забрался  на  печь  и  тут же уснул.

Госпиталь снялся неожиданно, и на утро в опустевших классах гулял осенний ветер, шевеля обрывки бумаг да раскачивая ленты забытых в спешке стираных бинтов. Немцы заехали в Соловьяновку на дзух мотоциклах, набрали в продолговатые фляги воды из колодца и убрались.

В доме, где жили Казначеевы, по вечерам собиралась вся семья: мама, братья Володя и Анатолий и старшая сестра Аня — секретарь комсомольской организации лесоучастка. Приходили соседи, товарищи. Сидели допоздна, обсуждая дела на фронте. Чаще и чаще возникал вопрос: как помочь Красной Армии. Аня, как обычно, вступала в разговор, когда страсти особенно накалялись.

—        Мы,   комсомольцы   и   пионеры,   должны создать подпольную группу,— говорила она,—

вести разведку...

— А сведения куда будешь девать? — обрывал ее Володя.— Нет, мы должны пробиваться на фронт.

—        Таких, как ты, в армию не берут,— осаживала его мать.

—        Помогать нужно, а не спокойненько записывать, где и сколько фашистов сидит на нашей земле! — горячился Володя.

—        Как хотите,— как-то вмешалась в общий спор мама,— только я бы вам посоветовала пойти в лес.  Много теперь красноармейцев и командиров пробирается к фронту. Вот им и помогайте!

В клетнянских лесах в те дни было немало выходивших из окружения бойцов. Группами и в одиночку пробирались они по запутанным лесным тропам, нередко попадая в расставленные полицией и жандармерией ловушки. Соловьяновские ребята установили круглосуточное дежурство на подходах к деревне. Они перехватывали утомленных, голодных, нередко раненых красноармейцев. Кормили, давали на дорогу припасы, собранные деревенскими женщинами, уводили от опасных дорог. Вскоре Володя и Аня уже знали, куда нужно направлять наших солдат. В глубине лесов, среди векового бора, жил лесник Коробцов с дочерью. Когда они впервые привели четырех бойцов, он встретил ребят не очень приветливо.

—        А ты уверена, что это хороший человек? — отозвав сестру в сторону, спросил Володя.— Не нравится он мне...

—        Успокойся, Володя. Побольше бы таких, как товарищ Коробцов,— ответила Аня.

Сколько раз Володя Казначеев ходил па хутор, он и счет потерял. Днем, ранним утром или поздней ночью, едва раздавался условный стук, Володя незаметно выскакивал из дому и спешил на «сборный пункт» — так они назвали заброшенную вырубку. Туда ребята из группы Ани Казначеевой и вели отовсюду солдат. А уж затем Володя или Аня показывали им дорогу к леснику.

Первые весточки о себе дали партизаны: на дороге, что вела на Быстрянский лесоучасток, разгромили обоз, побили полицаев и захватили два пулемета. Потом подверглись нападению жандармы. Вскоре средь бела дня взлетел на воздух мостик с немецким бронетранспортером... С удвоенной энергией взялся Володя за дело: не только отводил к Коробцову красноармейцев, но и собирал оружие. Для этого ему приходилось уходить далеко от дома. Он обшаривал окопы и полузаваленные блиндажи на местах недавних боев. Патроны, винтовки, автомат с расколотым ложем, гранаты он прятал в тайнике. «Придут партизаны, спросят: как вы тут, комсомольцы и пионеры, готовились к борьбе с врагом? — рассуждал Володя, возвращаясь в село.— Я выйду и доложу: «Пионер Казначеев Владимир собрал оружие для борьбы с фашистами и готов немедленно вступить в отряд!» Конечно, меня поблагодарят и примут в отряд. Пулеметчиком, на тачанку!»

Поглощенный этими мыслями, Володя не заметил, как навстречу ему выбежала сестра.

—        В селе — каратели! Приехали на машинах, обыскивают каждый дом.

А командиры — у нас... Их нужно немедленно увести к леснику.

—        Они и теперь у нас? — всполошился Володя.

—        Нет, я их успела вывести. Но это совсем рядом с домом, стоит немцам

начать прочесывать окрестности...

—        Так чего же мы стоим!

Не заходя в село, брат и сестра кружным путем поспешили к опушке. Под густым кустом орешника лежал пожилой мужчина в ватнике, из-под которого выглядывала командирская гимнастерка. Голова у пожилого была перевязана грязным бинтом. Второй был помоложе, в одной форме, хотя по ночам уже было холодно. Он встретил их с пистолетом в руке, но, узнав Аню, спрятал его.

—        Спасибо, девушка, за молоко,— сказал он.— Ему теперь легче.

Пожилой открыл глаза и попытался встать. Товарищ помог ему.

—        Нужно уходить? — спросил он у Ани.

—        Да, каратели близко...

Шли долго. Раненый командир часто отдыхал. Извинялся, что доставляет

столько хлопот.

Володя изо всех сил помогал ему идти, подставляя плечо.

—        Где-то горит,— вдруг насторожился командир.

—        Точно, горит,— подтвердил Володя.

—        Наверное, лесник хату топит,— предположила Аня.

—        Не похоже... Дым злой, глаза ест,— не согласился командир.

Когда они добрались до хутора, дом лесника догорал.

—        Каратели,— только и промолвила Аня.

...Они возвратились в Соловьяновку спустя два дня. Мамы не было, она ушла на лесоучасток — так назывался рабочий поселок в лесу. Аня слегла — простудилась во время ночевки на сожженном хуторе. Уже больная, она все-таки провожала командиров до соседнего села, в котором их ждали проводники-комсомольцы.

Вскоре у Ани поднялась температура,  начался  бред.  Володя опасался за ее жизнь и решил сходить к матери на лесоучасток. Чтобы выиграть время, он пошел через лес напрямик. Ориентировался Володя легко, потому что с детства знал тут каждое деревце. А темнота и непогода  не  пугали  его — в  лесу он с  раннего  детства  чувствовал  себя

уверенно.

...На  подходе  к поселку  Володю  перехватил  знакомый  бухгалтер — до

войны он работал вместе с Аней. Вид у него был ужасный: без шапки,

в пальто, наброшенном прямо поверх нижней рубахи. От холода и волнения

бухгалтер едва мог говорить.

—        Туда нельзя, Володя... Там каратели... Все сожгли, многих расстреляли...

Мамы у вас больше нет, Володя...

Когда в клетнянских лесах появились первые отряды соединения Федорова, Володя сказал окрепшей сестре, что уйдет к партизанам:

—        Мне надоело наблюдать за фашистами! Я хочу бить их!

—        Ты думаешь, мне легко делать вид, что я смирилась с новой властью?

Наша задача — разведка.

Трудно сказать, чем бы закончился разговор, не появись Геннадий Андреевич Мусиенко. Он поздоровался с Володей за руку. Снял телогрейку, аккуратно повесил ее на гвоздь в прихожей. Аня вытащила из печи теплый борщ и налила до краев глубокую миску. Мусиенко жадно ел и не переставал говорить.

—        Сегодня километров сорок уже намотал. Увязались за мной полицаи,

пришлось крюк дать. Думал, не дойду до вас. Рассказывай, Аня, как дела

в селе. Полицаи помнят, что поблизости партизаны?

—        Держатся нагло, уверены в своей силе,— сказала Аня.

—        Ну, ничего. Скоро они иначе запоют. Ваша задача сейчас — не упустить

ничего важного. А важно все: сколько их и когда меняют караулы, где

ночуют и куда ходят за самогоном, как часто наезжают немцы.

—        А Володя вот в лес собрался, к вам...

—        Правду сестра говорит? — заинтересовался Мусиенко.

—        Правду. Считать и Аня сумеет. Я хочу воевать с фашистами! — Володя был настроен воинственно. Мусиенко почувствовал это. Помолчал, обдумывая, как лучше возразить.

—        Ну, Володя, что же, желание у тебя законное.

—        А я о чем ей толкую! — обрадовался парнишка.

—        Теперь представь такое положение. Ты, твои товарищи, Аня, словом,

все, кого мы считаем нашими ушами и глазами в стане врага, уйдут в лес.

Готовим мы очередную операцию, ну, скажем, получили задание разгромить управу и комендатуру в селе Соловьягювка. Проверили оружие, построились  и  отправились  на   задание.   Подошли  к  селу,   развернулись

в цепь. Где находятся опорные пункты, мы не знаем. Когда меняются

часовые — тоже. Сколько вообще против нас немцев и полицаев — не имеем понятия. Пошли в атаку. А нас из пулеметов встретили! Так встретили,

что в живых никого не осталось. И все почему? Да потому, что такие, как

Володя Казначеев, делают лишь то, что им захочется!

Как ни горько было Володе отказываться от задуманного, но он согласился — прав, тысячу раз прав Мусиенко.

—        Завтра, Володя, пойдешь в Березовку. Там немцы что-то затевают, а сведений мы не имеем. Двое разведчиков оттуда не вернулись. Учти это...

В ту ночь Володя спал плохо, его мучили тревожные сны. Забылся перед самым рассветом. А когда Аня растолкала его, Мусиенко уже не было.

—        Геннадий Андреевич предупредил, чтобы ты был осторожен. Запомни:

ты сирота, ходишь по селам, побираешься, кормишься подаянием.

Володя молча кивал головой. Память у него была цепкая, легкая. Он еще

в школе, бывало, прослушает объяснение учительницы па уроке и дома

даже не заглядывает в учебник. Поэтому ему легко было запомнить, куда

и к кому обращаться в Березовке за помощью.

В партизанском дозоре

—        Будь осторожен, Володя,— попросила Аня и обняла брата.

—        И я с тобой,— запросился Толя.

Толя был на три года младше Володи, ему шел одиннадцатый год, но он уже ходил на встречи со связными и партизанскими разведчиками.

—        Ты   тут   Ане   помогай,   Толя,— сказал   Володя   брату.— Ты — резерв

главного командования!

—        Сам ты резерв,— обиделся брат.

Володе повезло. По дороге его догнала подвода. Пожилой возница придержал коня.

—        Садись, подвезу. Тебе куда?

—        Все равно,— ответил Володя.— Лишь бы к ночи в село попасть...

Больше возница ни о чем не спрашивал. Иногда лишь покрикивал на лошадь и помахивал в воздухе кнутом. Телега катила по большаку, подпрыгивала на выбоинах да рытвинах. Зарядил нудный осенний дождь. Возница

накинул на Володю толстую домотканную дерюгу. Володя согрелся и задремал.

На развилке Володя попросил остановить и сказал, что, пожалуй, зайдет в Березовку. Когда-то жили там родственники матери, может, примут.

—        Возьми, хлопец.— Возница сунул Володе кусок черного хлеба.

—        Спасибо, дядя! — поблагодарил Володя.

Хлеб он съел по дороге. Когда входил в село, опускались сумерки. Холодный ветер продувал насквозь его старенькое пальтишко. В воздухе кружились редкие снежинки. Улица, по которой он шел, словно вымерла — ни души. Кое-где на домах сохранились таблички. В этом большом селе Володя никогда не бывал, но от расспросов осмотрительно воздержался. Неприветливо чернели темные окошки. Ноги скользили в размокшей глине. В центре села размещалась управа — каменный добротный дом с намокшим фашистским флагом. Часовой торчал у крыльца. В окнах мелькали какие-то фигуры. Заглядевшись, Володя едва не наткнулся на патруль, но в последний момент успел юркнуть в чей-то двор. Он укрылся за сараем. Двое полицаев с винтовками не спеша прошли мимо.

Нужно было найти семьдесят первый номер. На доме, во дворе которого он спрятался, виднелся написанный прямо на бревенчатой стене номер «36».

«Значит, семьдесят один — на противоположной стороне. Вот только в какую сторону — вправо или влево от управы?»

Прижимаясь к заборам, Володя разведал обходы опасного места. Обрадо-ванно вздохнул, когда уяснил, что мимо управы ему пробираться не понадобится.

Но там, где должен был стоять указанный Мусиенко дом, он увидел старое пепелище.

«Что же теперь делать?» — растерялся Володя. Надвигалась ночь, снег усиливался. «Заберусь к кому-нибудь на сеновал или в сарай»,— решил Володя.

Осмотревшись по сторонам и не заметив ничего подозрительного, медленно побрел по улице. Он приглядывался, где получше можно укрыться. Конечно, проще всего было постучать в первые же двери и попроситься переночевать. А вдруг нарвешься на полицаев? Нет, он не мог рисковать: задание должно быть выполнено.

Еще издали Володя увидел дом под черепицей. В окнах света не было. В глубине двора стоял сарайчик с открытым чердаком.

Володя едва успел перекинуть ногу через забор, как его грубо дернули назад и сиплый голос произнес:

—        Стой! Куда прешь?

Бежать было поздно да и невозможно: полицай крепко держал в своих руках Володин воротник.

—        Отпустите, дяденька! — запросился Володя.— Сирота я...

—        Знаем мы вас, сирот! — рассмеялся полицай.— Ты слышь, Иван, еще

один сирота,— обратился он к невидимому напарнику.

—        Теперь  время такое,— сказал  тот  примирительно,  выходя  из-за  де

рева.

—        Ты мне про время басни не рассказывай — раз сирота, значит, партизанский выкормыш. Двигай в управу! — И он едва не задушил Володю,

покрепче схватив за воротник.

—        Отпустите, дяденька...— взмолился Володя.

—        Пошли, пошли,— потащил за собой парнишку полицай.

В управе было натоплено. В печи гудел огонь. Трое полицаев резались в карты и даже не повернулись к вошедшим.

—        Вот, привели,— сказал полицай, который поймал Володю. Но никто не

обратил внимания на его слова. Это разозлило полицая, и он закричал:

—        Партизана привел!

Полицаи, как по команде, резко подняли головы.

—        А... опять пацана приволок,— безо всякого интереса вырвалось у одного

из них.

И полицаи снова вернулись к картам.

Вот как встречали взрослые и ребятишки села Тельчи Алексея Федоровича Федорова! (Январь 1943 г.).

—        Вот мы сейчас поглядим, что тут у него,— сказал полицай, вытряхивая

котомку.

Не найдя ничего подозрительного, полицай рассвирепел.

—        Говори, к кому идешь! Кто послал тебя? — заорал он.

—        Сирота я... Хожу по селам... Есть ведь надо...

—        Ты у меня сейчас заговоришь! Заговоришь! — пригрозил полицай и под

нялся. Он вышел в соседнюю комнату и вернулся с резиновой плеткой.

Володя видел, как пороли такой же плеткой колхозного бригадира. При

размахе резина растягивалась, а при ударе сокращалась и рвала кожу.

—        Ну чего ты к парнишке пристал? — оторвавшись от карт, недовольно

сказал полицай в меховой безрукавке. Лицо  его показалось Володе не

таким жестоким и равнодушным, как у других.— Откуда ты идешь?

—        Из Соловьяновки я... Сирота.

Полицай пристально вгляделся в Володино лицо.

—        Из Соловьяиовки, говоришь? Отец у тебя па лесоучастке работал, в уро

чище «Красный дворец»? — спросил он.

—        Да, дяденька, работал...

—        Отпусти хлопца, Иван! — сказал полицай.— Не врет. Отец его умер

еще до войны. А мать где? — обратился он к Володе.

—        В прошлом году заболела и умерла,— отвечал Володя, чувствуя, как

в его сердце закипает ненависть.

—        Иди, парень! — разрешил полицай, и Володя кинулся собирать выта

щенные из котомки хлеб, старый женский платок, захваченный для обме

на, перочинный ножик, ручку, потрепанную книжку «Робинзон Крузо»,

куда юный разведчик собирался записывать сведения о враге.

—        Ну, гляди, добряк! — зло протянул полицай, поигрывая резиновой плет

кой.— Завтра   доложу   господину   коменданту.   Ответишь   за   нарушение

приказа! Ведь сказано: всех подозрительных задерживать...

—        Так ведь то подозрительных,— вяло возразил полицай в безрукавке.—

А этого я знаю. Сирота. Иди, иди, парень!

Володя не стал ждать, чем закончится перебранка между двумя полицаями, и выскочил на улицу. Побежал куда глаза глядят. Лишь вконец запыхавшись, остановился, прижался к забору. Конечно, самое правильное в его положении — немедленно покинуть село. А как же задание? Ведь даже беглые наблюдения свидетельствовали, что село наводнено немцами. Пока его вели в управу, он видел бронетранспортеры и грузовики, спрятанные во дворах, две пушки.

«Нет, уйти отсюда я не могу! — сказал Володя сам себе.— Будь что будет: попрошусь переночевать!» Он решительно свернул к калитке. Постучал. Кто-то подошел, спросил:

—        Чего надо?

—        Пустите, пожалуйста, переночевать... Сирота я...

—        Иди своей дорогой,— донеслось в ответ.— Мы не подаем!

Володю впустили только в третью хату. Пожилая крестьянка, закутанная в платок, молча поставила на стол миску с холодной картошкой, дала соленый огурец и кружку воды. Пока Володя ел, хозяйка постелила на лавке под окном.

Уставший, замерзший, Володя заснул мгновенно.

Утром он проснулся от того, что кто-то пристально смотрел на него. Володя открыл глаза и увидел мальчика приблизительно одних с ним лет. У мальчика были русые волосы, приветливое лицо.

—        Здоров ты спать,— сказал он, улыбаясь.— Я боялся — помер...

—        Не-е, устал я вчера очень. Меня зовут Володей. А тебя?

—        Дмитрием.

—        В какой класс перешел?

—        В шестой.

—        И я в шестой...

Мать позвала мальчишек завтракать.

—        Посиди, я тебе воротник пришью,— сказала крестьянка, взяла Володино

пальтишко и ушла в другую комнату.

—        Иди   сюда,— тихо   подозвал   Володя   Дмитрия.   Тот   послушно   встал

рядом.

—        Дай честное пионерское, что не проболтаешься!

—        Честное пионерское! — прошептал Дмитрий.— Клянусь!

—        Ты мне должен помочь,— решительно сказал Володя.— Нужно узнать,

что задумали немцы, в заодно сосчитать их силы...

—        Ты — партизан?

—        Пока нет,— честно признался Володя.

—        А меня возьмут, как ты думаешь?

—        Не всем идти в лес,— рассудительно начал Володя и слово в слово повторил то, что сказал ему Мусиенко. Дмитрий слушал внимательно и согласно кивал головой.

—        Что  немцы  задумали,  я  и  теперь   знаю,— сказал  Дмитрий.— Сосед

наш — полицай.  Так  его сын,  жаба,  хвастал,  что  скоро  партизанам —

каюк... Немцы каждый день прибывают. Даже два танка есть...

Они договорились, как действовать дальше. Огородами мальчики обошли все село. Книга «Робинзон Крузо» основательно пополнилась непонятными постороннему человеку значками.

Непроходимых мест для народных мстителей не существовало. Партизаны преодолевают трясину.

...Карательная экспедиция сорвалась. После боя, в котором гитлеровцы понесли большие потери, Мусиенко забрал Володю и Аню в отряд имени Щорса партизанского соединения А. Ф. Федорова. Аня стала медсестрой, секретарем комсомольской организации отряда.

—        Ну,  хлопец,— сказал,   познакомившись  с   Володей,  комиссар   отряда

Аким Захарович Михайлов,— пойдешь в связные. И еще одно: по всем во

просам обращайся ко мне лично.

Володя посмотрел на высокого, худого и очень сурового на вид человека в серой армейской шинели и ответил:

—        Слушаюсь, товарищ комиссар!

—        Э, да ты, оказывается, у нас военный! — рассмеялся Михайлов.

Не мог знать тогда юный партизан Володя Казначеев, что в его жизнь вошел человек, который заменит ему родителей. Человек, у которого он учился выдержке, честности и прямоте, умению отдавать предпочтение слову «нужно», а не слову «хочу».

Но тогда, с любопытством присматриваясь к непривычиой обстановке партизанского лагеря, Володя забыл и о комиссаре Михайлове, и о сестре. Его можно было увидеть среди бойцов пулеметного взвода — перемазанного ружейным маслом, с черными от пороховой копоти руками, самозабвенно  копающегося  во  внутренностях   «максима»   или   «дегтяря».   Помогал Володя ухаживать и за отрядными лошадьми. Но сильнее всего тянуло его к минерам. То ли потому, что подрывники были в отряде на особом положении, то ли потому, что они постоянно что-то мастерили, укладывая толовые шашки в деревянные корытца или в цинковые коробки из-под патронов. Правда, к своему делу они его не подпускали. Даже, случалось, прогоняли подальше. Скоро Володя был в курсе всего. Появились новые друзья. Ближе всего он сошелся с Леней, Мишей и Валей Гузненками. Их мать и двух братишек тоже расстреляли фашисты. Отец — Александр Федорович — ушел в отряд еще в сорок первом. Для него война в тылу врага была делом знакомым: он бил немцев еще в 1918 году, когда служил под началом Николая Щорса. Чтобы не разлучаться с детьми, бывший красноармеец организовал семейную пулеметную тачанку. Володя завидовал им — Гузненки участвовали в лихих атаках на вражеские гарнизоны. Вернувшись в лес, показывали товарищу свежие пулевые пробоины в бортах тачанки и рассказывали о схватке.

Чем дольше жил Володя в лесу, тем сильнее чувствовал неудовлетворенность. Он заскучал: перестал ходить к пулеметчикам, потерял интерес к лошадям.

—        Зайди ко мне вечером,— как-то вспомнил о нем комиссар.— Поговорить

нужно.

Михайлов встретил Володю приветливо, как равного. Пригласил за стол, напоил чаем. С разговорами не спешил. Подражая Акиму Захаровичу, Володя сдерживал выпиравшее из него желание нажаловаться на командира подрывного взвода, который пренебрегал им.

—        Вижу по глазам: кто-то пришелся тебе не по душе,— сказал комиссар.—

Выкладывай. Только по-военному: четко и без лишних эмоций. Мужчина

должен сдерживать себя.

—        Он меня послал борщ хлебать! — выпалил Володя.— А я уже взрослый,

я за мать должен мстить!

—        Подожди. По-порядку и без крика,— сурово осадил Володю Аким За

харович.

—        Хочу быть подрывником. Попросился к командиру, а он меня... борщ

хлебать послал... как он смеет!

— Смеет! Он — командир, и ему виднее, с кем идти на задание. Ты мне лучше скажи: твердо решил стать подрывником?

—        Да!

—        А знаешь, какая у подрывников работа? У каждого партизана смерть

за плечами стоит, а у подрывника — сразу две. И от вражеской пули, и от

собственной мины! Справишься? Не подведешь?

—        Не подведу! Честное пионерское!

Немало партизанской крови было пролито на подступах к железнодорожной магистрали Ковель — Брест. По обе стороны насыпи немцы вырубили не только лес, но даже мелкий кустарпик, через каждые пятьсот метров построили доты.

—        Я бы на твоем месте,— сказал Миша Гузненок, протирая чистой тряпицей матово поблескивавший пулемет,— не просился в группу, которая на «железку» идет.

—        Хоть один эшелон, да подорву,— упрямо стоял на своем Володя.— За маму!

—        Опыта у тебя нет на «железку» ходить! Вон сам Павлов вчера вернулся

ни с чем. Его ты знаешь — десантник, подрывник, каких поискать нужно.

Тезку своего, Героя Советского Союза Владимира Владимировича Павлова,

Володя знал хорошо. Старался издали увидеть, как он готовит мины. Вот

и вчера, когда вернулись подрывники, поспешил к их костру — послушать.

Заседание комсомольского бюро партизанского соединения Н. Н. Попудренко. На повестке дня — прием в комсомол раненного в бою товарища.

Хорошо запомнилось все, о чем говорил Павлов. «Подошли мы к железной дороге. В темноте вышли к насыпи,— рассказывал Павлов, прихлебывая кипяток из железной кружки. Края кружки обжигали, он морщился, но продолжал пить.— Тихо. Лишь справа на разъезде свистел маневровый паровоз. Вдруг над лесом поднялась ракета. За ней — другая. Над нами пролетели мины. Я приказал отходить. В темноте мы сбились с тропы и пошли напрямик через лес. Вскоре под ногами зачавкало болото... За нами гнались... Чудом выбрались на сухое...»

—        Если уж Павлов не смог,— сказал Миша,— то какой с тебя толк!

«Хороший парень Мишка, но слишком осторожный,— подумал Володя.—

Ну как он не понимает, что я в подрывники-диверсанты не для отдыха по

шел? Конечно, в «крокодилы» меня не скоро зачислят, но и в «аллигато

рах» ходить не хочу!»

Тут нужно объяснить, что с легкой руки Владимира Павлова эти клички широко бытовали в партизанском отряде имени Щорса. «Крокодилами» называли подрывников-диверсантов, которые, рискуя жизнью, незаметно пробирались к железнодорожному полотну и пускали поезд под откос. Для них невыполнимых заданий не существовало. А вот «аллигаторами» окрестили тех, кто под любым предлогом старался отсидеться в лагере или, на худой конец, пойти с группой, но остаться в прикрытии.

—        Что ты мне талдычишь? — не выдержал Володя.— На то у нас не один

днверсапт-подрывник, а воп сколько. Не пройдет Павлов, пройдет другой...

—        Уж не ты ли? — с подковыркой спросил Миша.

—        А чем я хуже других! И вообще, Мишка, не дразни меня...

Но Мишка не был бы Мишкой, если бы отступил.

—        Может, поборемся? — предложил Гузненок.

—        Ладно,— сказал Володя и поднялся.— Пойду лучше с Павловым поговорю, с умным человеком приятнее дело иметь...

Конечно, Володя понимал, что это очень непросто выйти на железнодорожное полотно. Ночью, в темноте, одному. Товарищи остались далеко, и ты должен забыть и о них, и об опасности, что поджидает тебя. Иначе одно неосторожное движение — и чуткий механизм взрывателя сработает. Разве мало было таких случаев!

Но не опасности страшили Володю Казначеева: больше всего он боялся не справиться с заданием. Не сомневался, что никто и слова плохого не скажет. Но не мог представить, что именно он, Володя Казначеев, сможет подвести.

—        Ты не думай, что фашисты — дураки,— остудил его пыл комиссар.—

Они тоже не лыком шиты. Когда ты ломаешь голову над тем, где бы понадежнее поставить мину, их специалисты думают, как помешать тебе это сделать! На рожон не лезь! Это не по-нашему, не по-партизански.

—        Понимаю,— ответил тогда Володя.

...Но прежде чем Казначеев получил самостоятельное задание, он много раз ходил с диверсионными группами. Они ставили мины-«ловушки» на дорогах, портили связь, оставляли мины-«сюрпризы» в местах, где жили полицаи. Выполняя приказ Михайлова, взрослые всячески оберегали юного подрывника. Володя все схватывал на лету и вскоре мог так поставить мину, что даже бывалые подрывники удивлялись, откуда у парнишки столь редкое умение.

И вот наконец Володя Казначеев отправился на «железку». ...Уже вторые сутки, как они вышли с базы. Их было восемь — пулеметчик, шесть автоматчиков и подрывник Володя Казначеев. Ночью группа заблудилась. Никто потом не мог вспомнить, как это получилось. Но только вместо того, чтобы выйти к железной дороге, они очутились в самом гиблом болоте. Партизаны вынуждены были остановиться, потому что стоило оступиться, как человек тут же проваливался по грудь.

Проводник — местный житель — чертыхался, но и сам не знал, куда идти. Партизаны приуныли: они знали коварство полесских болот. Собирался дождик. Стемнело, болото стало совсем черным.

Володя отдал мину ближайшему партизану. Тот молча взял ее и, как грудного ребенка, прижал к себе, боясь лишний раз пошевелиться. Володя осмотрелся.

Болото тянулось насколько хватал глаз. Но недаром Володя родился и вырос в этих местах: совсем малышом брал его в лес отец, показывал, где гнездо горлицы, учил читать следы, определять по муравейникам стороны света. Но даже не это было главным в той немудреной науке: Володя привык доверять лесу, чувствовать себя в нем, как дома.

Сквозь кисею дождя разглядел Володя мелкие кустики, растущие на кочках. К ним-то и направился юный партизан. Он шел и не оборачивался, словно ощущая молчаливую поддержку товарищей. Его беспокоило время — оно уходило бесполезно: пока они сидели в болоте, по железной дороге катили к фронту поезда. В вагонах были мины и снаряды, пушки и пулеметы, ехали солдаты и офицеры...

Ноги с трудом нащупывали опору. Володя прикидывал — пройдут ли за ним партизаны, ведь он среди них самый легкий. Дважды он проваливался по самое горло, и лишь каким-то чудом его не засосала трясина. Несмотря на ледяную воду, ему было жарко и пот заливал глаза. Он вспомнил, как однажды им пришлось с отцом заночевать на крошечном островке посреди болота. Отец держал его на руках, согревая собственным теплом. Сквозь тонкую рубашку он ощущал, как дрожит отец, ему стало страшно, и он заплакал. Отец сказал: «Никогда не плачь, сынок, когда тебе страшно! Когда человек плачет, он теряет силы п уверенность и не знает, что ему делать. А человек должен бороться п победить!» «Бороться и победить!»

Володя медленно приближался к берегу. Все чаще попадались твердые островки, на которых можно было передохнуть и слегка согреться. Когда он выбрался наконец из болота, силы оставили его, и Володя рухнул на мокрую траву. Она показалась ему такой теплой, такой мягкой, что он никак не мог подняться и отправиться в обратный путь.

—        Без тебя, хлопец, сидеть бы нам в болоте,— говорили партизаны, разводя костер.

—        Здесь  любой   заблудится,— вставил   слово   молчаливый   проводник.—

Особенно ночью.

—        Другой дороги что ли нет? — не унимался пулеметчик, высокий, красивый парень в кожаной куртке, перепоясанной крест-накрест пулеметными лентами. На голове у него была бескозырка — подарок выходившего из окружения матроса.

— Есть. Но мы снова пойдем через болото,— сказал Володя.

—        Гляди, парень, не зарвись. Как бы нам не утонуть в этой жиже,— со вздохом сказал пулеметчик и поправил сбившуюся бескозырку.

Появилось солнце, партизаны согрелись и обсохли. Жаркие июльские лучи

пробивались сквозь листву. Все вокруг преобразилось, ожило, поднялось

настроение и у партизан.

—        Теперь и отоспаться можно. А уж ночью пойдем к «железке». Кто же днем это делает?

—        Снимаемся через пять минут,— сказал Володя, командир группы.— Мы должны быть у дороги еще засветло.

Вскоре и проводник определился на местности, разыскал знакомые приметы и уверенно повел партизан.

Еще не видя железной дороги, они услышали далекий шум состава. Чем ближе, тем осторожнее ступали по земле партизаны. Немцы научились делать засады в самых неожиданных местах — сколько диверсионных групп так и не дошли из-за них до железной дороги! Страшная это штука, когда неожиданно, в упор, открывают огонь пулеметы. Редкому человеку удается в такие минуты сохранить самообладание, выдержку и не растеряться.

Партизаны часто останавливались, прислушивались и приглядывались к каждому подозрительному дереву. Им нравилась осторожность, с какой Володя Казначеев вел их к дороге. Но когда он снова предложил лезть в болото и пробираться по едва заметной тропке, даже самые терпеливые возроптали. На что уж проводник — человек ко всему привычный, но и оп обратился к Володе:

—        Тут есть обход, крюк всего в пяток километров, зато по суху. А здесь

намучимся, ой как намучимся!

—        Только через болото — фашисты перекрыли все подходы к дороге. Нет,

мы должны выйти наверняка.

...Вскоре они лежали в негустом подлеске. Высокая насыпь отчетливо рисовалась на фоне чистого голубого неба. Фигурки часовых маячили на расстоянии прямой видимости друг друга. Ряды колючей проволоки, подозрительно чистая полоса изумрудной зелени и темная громада дзота, глядящего мрачной квадратной «глазницей», из которой высунулся поблескивавший на солнце ствол пулемета. «Здесь идти — все равно что на расстрел»,— расстроенно произнес автоматчик. Он лежал рядом с Володей

и высматривал подходы к дороге в трофейный бинокль. «Именно здесь я и пойду!» — решил Володя Казначеев, подтягивая поближе громоздкую мину.

Они отползли в глубь леса, где их поджидали остальные партизаны. Настроение было невеселое: вымокшие до нитки, грязные и голодные, люди не могли обрадоваться предстоящей ночевке в лесу, без костра. Володя предложил не дожидаться ночи. На то было две причины. Во-первых, фашисты прекрасно знали, что партизаны обычно совершают диверсии под покровом темноты и потому в ночное время с особой тщательностью следили за дорогой. Во-вторых, пользуясь длинными июльскими днями, они пускали последние составы почти в сумерках. Именно этим обстоятельством и решил воспользоваться юный подрывник. «Главное в нашем деле,— любил повторять руководитель школы подрывников старший лейтенант Егоров,— неожиданность. Из тысячи вариантов выбирайте тот, которого меньше всего ожидает противник...»

«Самое время устанавливать мину — немцы меня сейчас не ждут,— решил Володя.— Еще достаточно светло, чтобы не допускать и мысли о возможной диверсии».

Путь к полотну он наметил еще раньше, когда изучал подходы к железнодорожной насыпи. Нужно было проползти под самым носом у фашистов, засевших в дзоте. Проползти, прижимаясь к его стенкам. Партизаны растянулись в цепочку, заняв позиции метрах в ста пятидесяти от дороги.

Изготовились к бою.

Казначеев засунул мину в старый мешок, чтоб не заскрежетал металл на камешках. Автомат отдал пулеметчику в бескозырке. Потуже затянул пояс, проверил карманы, выложил из них все. Партизаны молча наблюдали за его приготовлениями. Наступал тот момент в опасной жизни диверсанта-подрывника, когда он оставался один на один с врагом, и от того, насколько он ловок и предусмотрителен, зависела и его судьба, и судьба операции.

Маленький и юркий, волоча за собой пудовую мину, Володя пополз к дзоту. Солнце било немцам в глаза. Местность оказалась неровной, и Володя, умело маскируясь, пробирался вперед. Он вскоре миновал простреливаемое пространство и попал в «мертвую зону», куда уже не мог достать пулемет. Володя руками ощупывал впереди себя каждый сантиметр земли. Он отчетливо видел каждый сучок на толстых бревнах, из которых была сложена огневая точка. Из амбразуры доносились голоса немцев. Когда Володя достиг дзота, он остановился передохнуть. Прямо перед ним возвышалась насыпь железной дороги. Ветерок доносил приятный аромат нагретых солнцем шпал. Далеко-далеко виднелась фигура часового, уходившего в конец своего участка. Дверь в дзот была закрыта, но рядом — достаточно было протянуть руку — находилась амбразура. «Гранату не нужно было бы даже бросать, ее можно прямо втолкнуть туда»,— подумал Володя. Но тут же отбросил эту мысль: «лимонку» он захватил с собой лишь на случай, если его обнаружат фашисты... Чтобы не попасться им в руки живым...

Миновав дзот, Володя почувствовал себя уверенней. По насыпи он поднялся, лишь слегка пригибаясь. Его маленькая фигурка отчетливо была видна партизанам, и они держали под прицелом амбразуру.

Лежа грудью на рельсе, Володя быстро выгребал гравий из-под шпалы. Ногти на его руках давно обломались, и загрубевшие пальцы не чувствовали боли. Земля после дождей была мягкая, податливая. Мина удобно легла в углубление. Теперь важно было так приладить сорокасантиметровый прут, чтобы над ним свободно прошла ось вагона, но задела ось паровоза. Даже если фашисты пустят впереди платформы с песком, мина раньше времени не взорвется.

Вся работа заняла от силы две минуты, но Володе показалось, что миновала вечность. Он аккуратно уложил камешки поверх утрамбованной земли, да так, чтобы сырыми своими сторонами они уходили в грунт. Остатки земли ссыпал в мешок из-под мины и забрал с собой.

В последний раз осмотрев свою работу, Володя соскользнул с насыпи вниз. Теперь дело за поездом — лишь бы ничто не задержало его на станции. Он не сомневался, что часовой в ближайшее время, во всяком случае до темноты, не вернется: Володя изучил его «расписание». В дзоте немцы о чем-то громко спорили. Володя задержался на некоторое время, готовясь преодолеть пустошь, отделявшую его от леса. Он полз, каждую секунду ожидая пулеметной очереди в спину... Когда у него уже не оставалось сил, чьи-то руки подхватили Володю и втащили в кусты. Кто-то протянул флягу с водой, и Володя выпил ее до дна. Опускалось солнце. Сердце юного подрывника спешило, подгоняло время: «Где, где же этот проклятый состав? Неужто все напрасно?» И словно откликаясь на вопрос, вдали раздалось приглушенное шипение выпускаемого   пара — в   сторону   фронта   шел   состав.   Через   несколько минут партизаны увидели паровоз, платформы, накрытые брезентом, несколько теплушек и два пассажирских вагона посреди состава. — Ну, держись! — прошептал пулеметчик в бескозырке. Паровоз вдруг встал на дыбы и, окутавшись паром, рухнул с высокой насыпи... Взрыв, казалось, раздался позже.

Десять эшелонов пустил под откос Володя Казначеев. В пятнадцать мальчишеских лет он был награжден высшей правительственной наградой — орденом Ленина.

После войны Володя закончил мореходное училище, потом — Одесский институт инженеров морского транспорта. Мирный труд Владимира Каз-начеева тоже отмечен двумя орденами.