Орлята партизанских лесов

Яков ДАВИДЗОН

Красное знамя. Нина Созина

С Ниной Созиной я впервые встретился в Белоруссии, под деревней Оревичи. Партизаны Ковпака только что разгромили фашистскую карательную экспедицию. Настроение у всех было приподнятое. Комиссар соединения Семен Васильевич Руднев сказал: «Товарищ Давидзон, вы непременно сфотографируйте Нину Созину. Смелая девушка!» Вид у Нины был совсем не геройский. а самый что ни на есть обыкновенный. Даже автомат, казалось, случайно попал к ней в руки.

Но минуло не так уже много времени, и я убедился — Нина действительно отважная партизанка.

Отец ушел на фронт в последних числах июня 1941 года. В Путивле, где находился призывной пункт, было жарко, солнце раскалило, как сковороду, голую, без единого деревца площадь. Мать не плакала, но на нее страшно было смотреть. Нина как могла успокаивала ее. Да разве успокоишь, когда за матерью, как цыплята за наседкой, выстроилось четверо — родные братья и сестры Нины. Старшим среди них был двенадцатилетний Женька. Себя Нина считала взрослой: в комсомол поступила, правда, прибавив себе год. Отца Нина больше не видела. Когда гитлеровцы оккупировали Путивль и ее родное село Линово, докатился слух, что отец лежит в госпитале, в плену, на Хуторе-Михайловском. Мать мигом собралась туда, но вернулась едва живая — фашисты всех раненых сожгли... Лесник Георгий Иванович Замула, старинный друг отца, крепко обнял дрожавшую от потрясения Нину и сказал: — Отомстим и за него, доченька... Замула давал Нине Созиной и ее подруге — дочери сельского учителя из Юрьева Люсе Стоборовой — задания: разведать, где у немцев укрепленные точки, сколько в селах полицаев. Иногда девушки расклеивали листовки со сводками Совинформбюро — у лесника сохранился приемник, и он записывал последние известия с фронта.

Фашисты зверствовали, устанавливая «новый порядок». Расстреливали коммунистов и комсомольцев, жгли дома сельских активистов. Чувствуя свою безнаказанность, обнаглели полицаи — уголовники, изменники Родины, разный сброд.

Комсомольцы решили действовать. Кроме Нины Созиной в подпольную комсомольскую группу вошли Люся Стоборова, Соня Чаусова, Сергей Жулев, Гриша Юнык и двое молодых солдат из окруженцев. Собирались у кого-нибудь на квартире, обсуждали положение и намечали, где и как навредить оккупантам. Очередное заседание проходило в сарае у Юныка. Один из солдат наблюдал за улицей, а остальные расселись кто где. Первой взяла слово Нина. — Товарищи комсомольцы! Мы, конечно, кое-что делаем — листовки расклеиваем, портим фашистские автомобили, два дня назад подожгли склад с продовольствием. Но этого недостаточно, мы должны сделать что-то такое, чтобы и фашисты поняли: Советская власть живет и действует! Скоро 7 ноября, двадцать четвертая годовщина  Великой Октябрьской социалистической революции. Предлагаю вывесить красные знамена на школе и на здании правления колхоза.— Она сделала паузу, окинула взглядом товарищей и выпалила: — А также предлагаю, ввиду особых обстоятельств, поднять советский флаг над зданием управы! От удивления все словно онемели. До такой дерзости никто не додумался. Дом, где обосновались полицаи, люди старались обходить стороной, окольными улицами. А тут вывесить красный революционный флаг над фашистским логовом!

—        Это вы, Нина, загнули,— нарушил молчание солдат.

—        Ничего не загнула,— вспыхнула Нина.— Сама предложила, сама и буду выполнять.

—        Дело не в том, кому выполнять,— примирительно сказал Сергей Жулев.— Мы — не   диверсанты-индивидуалисты,   а   комсомольская   группа.

Будет выполнять тот, кому поручат. Правильно, товарищи?

—        Верно. Чего там! Мы здесь не безрассудным геройством бахвалиться собрались,— вмешался молчавший до сих пор Юнык.

—        Никто и не собирается хвастать,— обиделась Нина. Но спохватилась:

ведь так и впрямь могут запретить. Она поспешила сказать: — Ребята,

я все-все продумала, обязательно получится у нас!

И она быстро стала объяснять свой план.

У Нины дома хранилось большое бархатное полотнище — колхозное знамя с нарисованными золотой краской серпом и молотом. Отец принес его перед уходом на фронт.

Нина аккуратно сложила полотнище и спрятала под ватной курткой. Мама возилась с малышами, и только Женька, брат Нины, видел, как она готовилась.

—        Я пойду с тобой,— сказал он и принялся натягивать сапоги.

—        Сиди дома! Я скоро вернусь.

—        Нинка, не возьмешь — все равно подгляжу за тобой.

Нина знала характер брата — упрямства ему не занимать. Знала она и другое — на Женьку можно положиться, паренек он смышленый и не из трусливых.

—        Ладно, только выйди из дому незаметно от мамы. И, чур, слушаться

меня. Понял?

—        Чего проще,— рассмеялся Женька.— Ты и дома командуешь!

Ноябрьская   темень   поглотила   их,   едва   захлопнулась   дверь.   Моросил

дождь, в голых деревьях завывал ветер. Было так тихо, как будто все живое вымерло на сотни километров вокруг. Нина поежилась от неприятного ощущения одиночества. Задержалась на крыльце, прислушалась. Невольно  вспомнила мирное время: повсюду горят фонари, громко разговаривают люди, из клуба доносятся звуки баяна. Теперь даже собака не тявкнет — фашисты их постреляли в первый же день «нового порядка».

—        Иди за мной,— прошептала Нина.— Сначала к Соне Чаусовой.

Под ногами чавкала размякшая земля. Вдоль забора идти совсем плохо — ямы да бугорки, которых днем не замечаешь, попадаются на каждом шагу. Того и гляди ноги поломаешь.

—        Ой, Нинка,— запричитала Соня, впустив их в избу.— Я уж не знала, что и подумать, немцы и полицаи так и ходят, так и ходят.

В комнате уже собрались остальные участники операции. Договорились, как действовать на случай провала. В прикрытие назначались два красноармейца — у них были немецкий автомат и винтовка.

—        Стрелять в самом крайнем случае,— предупредила Нина,— Мы должны действовать  как  можно  тише.   Главное  для  нас — вывесить  знамя.

Гриша,— обратилась Нина к Юныку,— таблички написал?

—        Наилучшим образом,— рассмеялся юноша.— Даже череп с костями нарисовал.

К зданию полиции подобраться оказалось труднее, чем предполагали. В село прибыли важные «гости» из Путивля, и среди них — помощник коменданта города, который прославился жестокостью по отношению к мирному населению. Фашисты усилили охрану.

—        Вот так штука! — прошептал Сергей Жулев.— Кажись, нашла коса на камень. Ничего не выйдет!

—        Должно выйти! — сказала Нина.

—        Разве что пристукнуть часового,— предложил красноармеец.

—        И сразу раскрыть наши планы! Я пойду одна. Проберусь в соседний двор, там сарай примыкает к управе.

Спорить было некогда, и Нине отдали длинный — метров семь-восемь — кусок телефонного шнура,— Сергей отрезал его от линии немецкой связи,— фанерную табличку с надписью «Стой! Заминировано!» и перочинный нож — на всякий случай.

Нина направилась кружным путем. У сарая лежала поленница дров. По ней девушка забралась на крытую толем крышу, прислушалась, но ничего подозрительного не уловила. Осторожно ступая, Нина пошла к вырисовывавшемуся коньку крыши над зданием управы. Мешала проволока, но ее некуда было засунуть, и пришлось нести в руках. Еще днем Нина несколько раз подбиралась к дому с разных сторон. В одном месте она заметила плохо заделанный досками пролом в крыше, оставшийся после боев.

Нина дернула посильнее, доска скрипнула и оторвалась. Девушка даже присела от страха. Но часовой ничего не услышал, и Нина пробралась на чердак. Там было сухо, пахло пылью. Нина едва сдерживалась, чтобы не чихнуть. Снизу, из комнат, доносились пьяные голоса, звуки музыки — играл патефон.

Нина посмотрела в слуховое окошко и отпрянула назад — прямо под ней, внизу, переминался с ноги на ногу часовой. Ему было холодно под дождем. Немец, вытягивая шею, заглядывал в освещенное окно. «Если он подымет голову, я пропала»,— подумала Нина, выбираясь на крышу. Она крепко привязала красное знамя к металлической мачте на самом коньке крыши, расправила полотнище. Табличку с надписью «Стой! Заминировано!» привязала телефонным проводом к основанию мачты, а свободный конец провода потянула за собой на чердак. Долго шарила в темноте, пока наткнулась на обломок чугунной печки. Закрепила конец провода понадежнее, а обломок засунула под срез крыши и привалила разным хламом.

На следующий день только и разговоров было в селе о красном знамени. Люди передавали новость, и лица их светлели. Если поблизости не видно было полицаев, громко смеялись, рассказывая, как свалился с крыши незадачливый немецкий прислужник, собравшийся было сорвать флаг. Он не рассчитал рывка, не устоял на скользкой крыше и грохнулся вниз. Фашисты стали хватать людей прямо на улице. Пошли повальные обыски, всех подозрительных забирали и бросали в подвал, переоборудованный под тюремную камеру.

Арестовали и Нину. «Провал? — подумала она.— Но почему?» В подвале было много людей, но никого из комсомольской группы она не увидела. Нина догадалась: фашисты ничего не знают.

Допрашивал ее немец с серебряными нашивками. Спросил, где была в ночь на 7 ноября, комсомолка ли, где отец. Она отвечала, что ночь провела дома — где еще в такое время быть. До комсомола не доросла — еще только четырнадцать будет. Отец как ушел в конце июня, так ничего о нем и не известно. Наутро ее выпустили...

В отряд к Ковпаку Нина Созина попала в мае 1942 года. В селе оставаться ей было опасно — немцы арестовали двух членов подпольной группы. ...На лесной опушке, в стороне от расположившегося на отдых отряда, собрались командиры — Панин, Войцехович, Цымбал, оба брата Замула. Расспрашивали Нину придирчиво и внимательно выслушивали ответы. Нина рассказала, что стреляет из винтовки и ручного пулемета — научилась еще в школе в кружке Осоавиахима, умеет делать перевязки я не боится ночного леса.

—        Это   уж   точно,— подтвердил   лесник   Георгий   Иванович   Замула.—

Сколько раз, бывало, назначу встречу для передачи сведений,  а время Нина выбирает сама — глухую пору ночи. Ни разу не заблудилась, а чтоб опоздала или не явилась — такого не припомню. Жалко мне расставаться с таким верным и надежным помощником...

—        Это ты придумала под флагом табличку о минах укрепить? — спросил

Цымбал.

—        Я... так было надежнее.

—        Молодец! Ковпак до сих пор смеется, когда вспоминает, какой переполох твоя табличка среди полицаев наделала. Но, дивчина,— Цымбал стал серьезным,— помни: мы воюем не на жизнь, а на смерть. Самое важное для партизан — всегда и во всем помогать друг другу, быть уверенными друг в друге!

В большом селе Старая Гута был укрепленный пункт захватчиков: вооруженный до зубов немецкий гарнизон и полицаи. Отсюда, из Гуты, оккупанты и их пособники совершали карательные рейды по всему району. Ковпаковцы задумали разгромить это осиное гнездо.

Нину Созину брать не хотели. Ковпак, узнав в ней землячку, строго-настрого приказал:

—        Нечего детей в бой бросать. На то есть взрослые, чтобы таких, как она,

защищать.

Командир взвода только пожал плечами и ничего не ответил: был он, конечно, согласен с Ковпаком, но только не знал, как это сказать Нине. Девушка просто рвалась в бой. И на то была причина.

Во второй роте, куда определили Нину Созину, первой ее встретила молодая женщина с совершенно седыми волосами. Ульяна Голубкова, бывший председатель Чернобровского сельсовета, была молчалива и держалась особняком. От смерти ее спасли ковпаковцы во время рейда по районам Путивлынины. Историю этой женщины в отряде знал каждый. Голубкова не успела эвакуироваться. Когда пришли оккупанты, кто-то выдал ее. После пыток и надругательств фашисты бросили женщину в подвал путивльского монастыря и через несколько дней повели на расстрел. Пуля пробила ей грудь, но она осталась жива. Когда очнулась, вокруг были только мертвые. Голубкова напела в себе силы подняться. Монастырь стоял на самом берегу Сейма, замерзшую речку по льду босиком перешла. Возле Ильино-Суворовки ее подобрали колхозники, перевязали раны, спрятали...

Только успел взводный произнести первые слова: «Командир запретил тебя брать на операцию...», Нина вскочила па ноги. Она едва удерживала слезы, срывающимся голосом сказала:

—        Как вы не понимаете! Я поклялась отомстить за Голубкову. Отомстить фашистам!

—        Тогда иди сама к Ковпаку,— сказал взводный и отвернулся — он просто не мог видеть детских слез. А Нина так напоминала ему дочку, которая осталась в дальнем селе.

Нина бросилась искать Ковпака. Что она там говорила Сидору Артемьевичу, осталось тайной, но только Ковпак разрешил ей идти на Старую Гуту. На операцию отправились, едва стемнело. Впереди пробиралась разведка. Ночной лес глухо шумел. Партизаны старались ступать шаг в шаг — ночью легко потеряться.

К Гуте решено было подойти в предрассветный час, когда даже часовые теряют бдительность.

Рядом с Ниной шагала Люся Стоборова. Она попала в отряд двумя месяцами раньше, и подруги не расставались теперь ни на минуту. Люся, как опытная партизанка, помогала Нине, познакомила с бойцами второй роты. По цепочке передали приказ остановиться. Командиры пошли в голову колонны на совещание. Нина и Люся присели рядышком. Ныли уставшие ноги. Нину слегка знобило — то ли от предутреннего холодка, то ли от страха, нет-нет да заставлявшего вздрагивать от шорохов. Нина вдруг представила себе, как она побежит в атаку, а навстречу ей застрочит пулемет. «Нет, меня не могут убить!» — горячо зашептала сама себе Нина и наклонилась к подруге. — Ты боялась в первый раз? — спросила она.

—        Он, еще как! — призналась Люся.— Даже стрелять не могла — пальцы

судорогой свело.

—        Приготовиться! — покатилась по колонне команда.— Сигнал атаки —

красная ракета!

Светало. Лес наполнялся птичьими голосами. Ничто не напоминало о войне. С опушки, где залегли партизаны, просматривались крайние хаты села. Туда уже уползли разведчики, которые должны были снять часовых. Еще не топились печи, петухов же, которые обычно в это время приветствуют наступающий день, оккупанты давным-давно съели.

Слева и справа от Нины лежали ее товарищи из второго взвода. У них — автоматы ППШ, лишь у Нины с Люсей — карабины.

«Как только увижу красную ракету,— решила Нина,— сразу вскочу и побегу!»

—        Ты, Нинок, не спеши,— точно прочитав ее мысли, сказала Люся.—

Взводный приказал, чтобы я за тобой приглядывала. Ведь это твой первый бой.

—        Ты за собой смотри! — обиделась Нина. Она терпеть не могла никаких скидок на свой возраст. Из-за этого ей в детстве нередко доставалось от родителей, когда она ни в чем не хотела отставать от мальчишек...

—        Ой, Нин, да не сердись ты па меня! Я ведь как лучше хочу,— поспешила рассеять обиду Люся Стоборова.— Я ведь по себе...

Но закончить Люся не успела. Глухо грохнула граната, за ней — другая, и тишину разорвали выстрелы. Прочертила светлое небо красная ракета. Партизаны вскакивали на ноги и, спотыкаясь на кочках да рытвинах, бежали в направлении села. Нина устремилась к крайним хатам, спешила, все боялась отстать. Выстрелы гремели далеко. Они миновали крайние усадьбы, не встретив ни одного полицая или немца.

Нина с несколькими партизанами подоспела в центр, когда там уже выбивали последних засевших в школе оккупантов. Из наполовину заложенных кирпичом окон валил черный дым. Но из двух амбразур, пробитых почти на уровне земли по углам здания, еще яростно строчили пулеметы. Партизаны укрывались за хатами и вели огонь из автоматов.

—        Помоги-ка, дочка,— обратился к Нине партизан, лицо которого почти

до самых глаз заросло седой клочковатой бородой.— Да нет, не руку, гранаты помоги связать,— досадливо сказал он, когда Нина поспешно бросилась к его раненой руке, наскоро перетянутой какой-то тряпицей. Тут только Нина увидела две гранаты, которые бородатый партизан пытался связать вместе. Она быстро несколько раз обкрутила ручки у самого основания куском протянутой ей веревки, и партизан почти выхватил связку из ее рук. Он зачем-то снял и бросил под забор фуражку с красной звездочкой, пригладил бороду и быстро-быстро пополз к школе. Нина увидела, как он взмахнул рукой и тут же оглушающе — даже уши заложило —

прогремел взрыв. Пулемет умолк. Партизаны рванулись к школе.

Нина замешкалась, а когда ей удалось справиться с волнением, бой закончился.

Партизаны подбирали раненых. Нина подошла к повозке, где лежал Леня Чечеткин, молодой, храбрый парень. В лице его не было ни кровинки, глаза закрыты. Он стонал и просил пить. Нина принялась было откручивать крышку фляжки, но врач сказал сурово: «Нет, ему нельзя! Из автомата, прямо в живот...»

Слезы затуманили глаза, Нина повернулась и пошла, не разбирая дороги. Школа стояла в старом парке, тополя были высокими-высокими и, казалось, упирались в самое небо. Трава под ногами была еще мокрая от росы. Нина опустилась на пенек, карабин зажала между коленей. Бессонная ночь, волнения, умирающий Леня Чечеткин, с которым она разговаривала перед выходом на операцию,— все это навалилось па девушку непреодолимой тяжестью. Не было сил, чтобы подняться и идти разыскивать свою роту. Нина вспомнила маму, сестер. Она даже не попрощалась с ними, когда уходила в отряд. Оставила записочку, в которой просила не беспокоиться. Утро разгоралось ярче, громко пели птицы над головой. Словно и не было войны, крови, страданий.

Вдруг Нина увидела, что среди деревьев мелькнула фигура в зеленой шинели. Она упала на землю. Немец бежал прямо на нее, все время оглядываясь. Нина тщательно, как учили в кружке Осоавиахима, прицелилась,, задержала дыхание и затем плавно нажала на курок. Приклад больно ударил в плечо. Немец споткнулся и упал.

Нина, все еще не веря, что немец мертв, лежала в траве, судорожно сжимая карабин и не спуская с упавшего глаз. Она ждала, что на выстрел прибежит кто-то из товарищей, но никто не спешил к ней на помощь. Тогда Нина, держа карабин наизготовке, поднялась и пошла к немцу. Она увидела немецкого солдата с черными маленькими усиками. Рядом валялся автомат с коротким прикладом. Нина впервые видела так близко убитого врага. Может быть, еще час назад он стрелял в партизан и это его пуля попала в Леню. Значит, вот какой он — миг расплаты... Нина забрала автомат и пошла искать своих.

Потянулись дни, похожие друг на друга. Уходили и возвращались с операций партизаны. Нине приходилось делать все — ив дозоре ночью бывать, и на кухне работать, и в госпитале дежурить. Все смешалось: спали днем, а ночью бодрствовали. Но в бой Нину не брали, и она совсем расстроилась и уже собралась снова идти к Ковпаку, да командир отделения Саша Поздняков перехватил ее на полпути. — Куды это ты собралась? — спросил он.

—        К командиру или к комиссару,— выпалила она с вызовом.

—        В бой будешь проситься?

—        Буду!

—        Ох, и горяча ты! Видать, не давал тебе батько березовой каши!

—        Какой еще каши? — не поняла Нина.

—        Пороли мало тебя, это уж как пить дать! — улыбнулся Поздняков.—

Чтоб не лезла поперед батька в пекло!

—        Нет у меня отца, фашисты убили,— сдавленным голосом сказала Нина.

—        Ну, ладно,— смутился Поздняков.— Ты на меня того... не сердись... Не знал я... А иду от Ковпака... Пойдешь со взводом, село тут одно будем брать...

Нина готова была расцеловать Позднякова за такую радостную весть. Но прежде чем она пошла с отрядом на операцию, случилось событие, которое окончательно определило ее дальнейшую судьбу. В отряд пробрался ее брат Женька и принес печальную весть о судьбе близких. Он рассказал, что после ухода Нины в отряд им пришлось скрываться по селам, ночуя каждый раз у новых людей. Фашисты разыскивали оставшихся на свободе членов подпольной комсомольской группы и все-таки напали на след родных Нины Созиной. Мать, сестер и брата схватили и посадили в тюрьму. Женьке каким-то чудом удалось обмануть охранника и убежать...

Женька был тощ и голоден, на лице — кровоподтек. «Старший полицай ударил, когда я не захотел сказать, где ты,— объяснил брат.— А как ты думаешь, меня в бой будут посылать?»

 Нина лежала за толстой, выгнутой наподобие лиры сосной. Пули отсекали от дерева острые ранящие щепки. Стреляла она редко, берегла патроны. Амбразуры едва просматривались, прикрытые травой и кустарником. Наверное, минуло не менее часа — солнце уже пробилось сквозь тучи,— прежде чем первым партизанским отделениям удалось прорваться на хутор. Гранаты делали свое дело, и все реже огрызались пулеметы. Вот остался один — в школе. Нина с Люсей подобрались к самому фундаменту. Пули свистели над головой, не причиняя вреда. Но проникнуть в школу, превращенную в дот, было невозможно. Единственную дверь фашисты заложили изнутри, и пули лишь крошили ее.

—        Сколько же мы будем здесь ожидать сложа руки? — расстроенно спросила Люся, наклонившись к самому уху Нины.

—        Если бы хоть одна граната...— сказала Нина. Она проверила автомат (он достался ей после первого памятного боя за Гуту), но это оружие было бесполезно в данной ситуации.

Тут Нина увидела, как от плетня отделился человек с гранатой в правой руке. Когда он приблизился, она узнала Федю Алешина из второго взвода.

—        Ложись! — закричал он, и подруги прижались к земле, ожидая взрыва.

Грохнуло так, что задрожала земля. Еще не рассеялся дым, а Нина вскочила на ноги и рванулась к тому месту, где минуту назад была крепкая, вся исклеванная пулями дверь. Теперь вместо двери зиял черный провал.

Нина шагнула в темноту и замерла на месте от неожиданности — она ничего не видела перед собой. Мимо с криком «Бей гадов!» пронесся Федя Алешин. Он толкнул ногой дверь в классную комнату, и яркий свет брызнул оттуда. Нина бросилась по коридору вправо. Вдали мелькнула неясная фигура фашиста, и Нина нажала на спуск.

Немец упал, а Нина теперь уж сама дулом автомата толкнула ближайшую дверь. Она раскрылась. Это, по-видимому, была столовая: длинные столы, скамьи вперемешку со стульями, большой портрет фюрера и в беспорядке разбросанные по полу алюминиевые миски. Из столовой вела дверь куда-то влево, и Нина, спотыкаясь о гремевшие под ногами миски, побежала туда. Вдруг яростный огонь сразу нескольких автоматов раздался за окном. Нина подбежала к окну и увидела, как несколько гитлеровцев, спрятавшись за поленницей дров, встретили свинцом наступавших партизан. Нина выставила дуло автомата в окно и, прицелившись, дала длинную очередь. Трое фашистов даже не успели обернуться, но четвертый резанул по окну, и острые осколки стекла впились в лицо девушки. Нина не отпрянула назад — она поймала врага на мушку и снова нажала спуск.

—        Ну гляди! Да ведь он в тебя в упор стрелял! — раздался рядом хриплый

голос.

Нина увидела Федю Алешина. Лицо его было в крови, кровь виднелась на руках, но он яростно отмахнулся, едва Нина хотела достать бинт.

—        Некогда! Потом! Нельзя им дать уйти! — запротестовал Алешин.

Откуда-то из угла выскочил немец и бросился к окну. Оно было закрыто, и немец замешкался. Подоспевший Алешин одним выстрелом уложил его на пол. Федя побежал дальше, а из рук упавшего фашиста вывалился какой-то сверток. Нина машинально подняла его и увидела готические буквы на шелковом полотне. Сунула сверток под стеганку и поспешила на звуки пальбы.

Но бой уже кончился. Гарнизон перестал существовать. Отовсюду к школе стягивались партизаны. Нина увидела Позднякова. Вспомнила, что где-то затерялась Люся Стоборова.

—        Люсю не видели? — спросила она, не подозревая, какой удар ждет ее.

—        Нет больше Люси, погибла... И Замула тоже... Женя твой ранен...

Таким был один из многих боев партизанки Нины Созиной.

За этот бой отважную девушку наградили орденом Красного Знамени. А в свертке, который Нина захватила в школе, оказалось знамя фашистской части...

Более года провела в партизанском отряде Нина Созина. С боями прошла она в рядах ковпаковского соединения по Западной Украине, Белоруссии, была дважды ранена, но снова возвращалась в строй. Когда же рота удерживала переправу через реку Припять, возле Нины Созиной разорвалась граната...

Нину отправили в Москву, в госпиталь. Руднев написал записочку и вложил в документы юной партизанки. Записка была адресована начальнику штаба партизанского движения генералу Строкачу. Руднев просил считать Нину Созину своей дочерью...

Когда Нина Созина выписалась из госпиталя, она настояла, чтобы ее отправили на курсы радисток-разведчиц. Училась упорно, настойчиво. Но попасть в действующую армию Нине не довелось.

— Война скоро закончится,— сказал Нине генерал Строкач.— Тебе нужно думать об учебе, о будущем, за которое ты пролила столько крови... Евгений Созин, брат Нины, добровольцем ушел в армию и погиб смертью храбрых 8 мая  1945 года в Берлине, не дожив до Победы нескольких часов...