Вот ведь у нас как. Скажут, бывало, «победный», и разумей - радоваться али печаловаться. «Победный клич», «победное войско» - тут вроде бы ясно: кто-то кого-то одолевает и одолевающий торжествует. А «победная головушка» - совсем иное. «Покров Пресвятая Богородица! Покрой мою победную головку жемчужным кокошником, золотым подзатыльником!» - обращалась девица, мечтавшая о женихе. И она же, могло статься, провожала вскорости «победную» надёжу, мужа значит, в «безызвестную сторонушку». «Спорядовые соседушки» и матерь, и сестра по нем и по ушедшим вместе с ним запричитают: И не глядели бы победны ясны очушии И на бессчастное житьё да на солдатское, И на слезливо их, победных, расставаньицё! И как жива эта разлука пуще мёртвой! И не рад ила (желала) бы победная головушка И я ни роду бы крещёному, ни некрести, Какходить да по солдатушкам походныим! С этим словом горемычных женщин тоже вроде бы ясно. И все же нет-нет, а и запнешься над иным словосочетанием.

«Победное празднество» - в пятидесятый раз оставшиеся в живых после Великой Отечественной слышат его. Но у каждого оно отзывается так по-своему! И ни словом, ни жестом не выразить. Ибо в нем все! - от победных головушек, проводивших и так-таки не дождавшихся, от победных добрых молодцев, ушедших и так-таки не воротившихся, до знамений и знамен победных в стольном городе Москве и на всех полях сражений, по-старому «победищах» - от Севастополя до Мурманска, от дальневосточных украин до Берлина.

Не стыдно побеждать, коли есть чего защищать. И хотя цена незабываемой Победы была и остается такова, что впору бы только вздохнуть, - О, победная ты наша Матушка-земля! - а все же защищать-то было чего.

Все мы - и горожане, и селяне, ввергнутые семнадцатым годом в междоусобицы, были отторгнуты от дедовых заветов. По «зову времени» отцы добросовестные женам своим и дочкам взлелеяным вмиг отхватили косы; и видно по их лицам на довоенных семейных карточках, что вовсе не одной только их наружности коснулись лезвия ножниц. Это было лишь предвестье того, к чему горячие головы на Западе и на Востоке, пользуясь доверчивостью большинства, так тщательно готовились... И увидев впоследствии в музее смерти, коих не один, пирамиду, сложенную из отрезанных женских волос, холод ужаса будет преследовать тебя неизбывно. Все в этом мире так зависимо. Берегите, девицы, свою красу - русую косу.

Отданные, было, на убой, мы вдруг услышали из чернобумажных тарелок репродукторов: «Братья и сестры...» И одно такое обращение, пусть даже произнесенное по расчету, уже стоило защищать: оно давало надежду. И силы умножились. Об этом существенном факте помнят многие. Мама о нем рассказала мне. Я пересказываю.

Тогда же вспомнилась и наша история, которую в предвоенные годы чуть было не начали исчислять все с того же «семнадцатого». Имена древнерусских полководцев ожили. Они звали к воинской доблести, к защите Отечества, а не к телохранению идеологических трутней, которые, словно крысы с тонущего корабля, в тяжелую минуту ринулись на восток. Ох-ох! Под каким только обличьем в прениях живота и смерти человек не явит себя.

«Косая» меж тем вела свою перепись. Прибралась, что называется, она и в Новгороде.

«Кде святая София ту Новгород» - заявил на вече перед горожанами князь Мстислав Мстиславич. Слово это стало с той поры незримой крепостью города. От храма Софии, приняв благословение от владыки Спиридона, вел свои победные полки на Неву и на Чудское озеро Александр Ярославич - князь, признанный великим и святым, ибо не одним мечом, а и речами уместными защитил он Русь, значит и весь православный мир.

Многие испытания ведомы Новгороду. В 1478 году пала Новгородская республика: «Не быти в Великом Новгороде ни посаднику, ни тысяцкому, ни вечу не быти; - говорится в Псковской второй летописи - и вечный колокол свезоша на Москву». В следующем столетии Иван Грозный, жестоко порушивший и ограбивший Новгород, увлекал в Московию одаренных зодчих, живописцев, древоделов, златокузнецов, швей, скоморохов с медведями, мастеров храмового пения. Плененный шведами Новгород в 1611-1617 годах умалился числом своих граждан от пятидесяти тысяч до двух, да и у тех на поборы шведскому королю «ничего не осталось, кроме жизни». «Плач из Среды сердца глубок и рыдание горко» - скажет в те дни дьяк Иван Тимофеев.

Было, видать, в Новгороде нечто такое, что прельщало «рыцарей» Запада. И нынче невольно задаешься вопросом: случайно ли то, что оказалось уготованным ему в середине XX века.

Где София, тут и Новгород... Помнилось это пришедшее из древности слово всегда. И тогда, когда волею Петра в период Северной войны Новгород с каменными ограждениями его детинца был вновь превращен в страж земли русской. И тогда, когда от Софии отправлялись ополченцы на войну 1812 года. И тогда, когда тут же, посреди кремля, пред светлым храмом Софии в 1862 году благодарная Россия в знак признания за Новгородом первородного права утверждала монумент своему тысячелетию.

Незабываемым оставалось завещанное слово даже и тогда, когда Новгород, очутившись на околице от стольных путей-дорог, покорно признавался тихим, уединенным городком, сплошь утонувшим в благоухании яблоневых садов. Весной, когда, вглядываясь с высоты ковра-самолета, Новгород чудом умещался на как бы плывущих островках и когда его, кажется, невозможно было бы отыскать в океане полой воды, солнцем на большем из этих островков восседал золотой купол одного из самых древних на Руси храмов.

Когда же в последнем за Новгород препирательстве корни и ветви на изморщиненном лике Земли стали терять свое природное расположение, когда рудый плитняк, возимый на лодиях с Коростыни и из коего по обыкновению слагались здесь храмы, едва не плавился от ратного зноя и когда уставшие от разрушительного труда люди, изглодав золоченые покровные листы Софии, превратили их в пепельницы-сувениры с гравировкой - «Novgorod», вот тогда, казалось, все было кончено: уронены с Софийской колокольницы именитые и трезвонные колокола, повержен с возвышенного креста голубь - образ Духа Святого, покровителя города со всеми его чады. И не оставалось тогда места помыслу о поселении на пепелище. А летописцу впору было изронить «Слово о погибели велия града». Но не явился летописец. А во вновь и вновь отчаянный для земли нашей 1942 год - год семисотлетия Чудского сражения - ради согласия мужественных, ради спасения Отечества учреждается заново (после замысленного еще Петром Великим и учрежденного в 1725 году его женой Екатериной I) орден Александра Невского.

Да, коренных новгородцев, сказывают, вернулось к оголенным печным стоякам душ около пятидесяти. Все остальное был народ прибылой. За иного прибылого, правда, можно было дать семерых коренных. Всяко бывало. Вернулись. И что делать: не в Боровичи ли перенести областной центр?

Думали-гадали, и принялись-таки изобиженным церквам достраивать, долепливать их тела. Кто-то с тщанием подыскивал один к другому подлинные кусочки. Кто-то, нарекая церкви памятниками, кроил по чем зря и спешил занять их под склад. Тут же и сами ютились. Одним удалось в почившее было вдохнуть жизнь, другие учено анатомировали по живому, третьи словами боролись за сохранность древнего облика города, за его окольные валы, ручьи и протоки, а делом копали ему яму. Словом, зажили в меру одаренности.

И Новгород уже постепенно начинал возвышаться над руинами, когда в 1951 году во время археологических раскопок была найдена написанная острым писалом на бересте грамота. Вторая. Третья. Нынче их больше семисот пятидесяти. Каждая грамота - это живая речь ремесленника или монаха, невесты или ратника, начинающего грамотея или дотошного ростовщика. Их имена... О! Что за имена! -Взора, Олисава, Олофа, Озарья, Микулица, Сновида, Ярина. А еще Братята, Воюта, Гостята, Доброшка, Деденя, Добромысл и Домажир, Жирослав, Завид, Коснила, Малята, Милогост и Милонег, Невид, Неговид, Негорад, Нежата и Нежко, а еще Обиден, Олфоромей, Путила, Радко и Рох, Сбыслав, Селила, Смешко, Сольмир, Сотко и Страшко, Твердята, Творимир и Хрипан, а еще Нежебудич, Дорогонежич и еще... Истинное восстание из небытия. А как вразумительна и кратка их речь! «Хозяин, - говорится в письме XIV века, -земля готова. Надобе семена.»

Семен Иванович Пустовойтов

Да, именно тогда, когда Матушка-земля была готова, грянул праздник Победы. Он совпал с весенне-летним природным ликованием. В это время прилетают стаями певчие птицы. Гремит гром, салютуя начало вспашки. Строго и величественно это время: селянин по древнему обычаю, вымывшись, в новой рубахе, с берестяной севалкой, босиком выходил в поле. Кормил Землю хлебом -для урожая. И молча осыпал ее семечком новой жизни.

Так же и послевоенные новгородцы. Начинали сеять. Кто что мог. У каждого своя нива. Надо было растить город, связывая воедино все его концы, изначальные и последующие. Непростой этот город. За пятьдесят весен много чего наросло. Нынешнее ликование оттаявшей Земли застилается у наших родителей воспоминаниями о первом громе Победы, о том, что намеревались посеять и что посеять удалось. О современном облике города можно рассуждать по-разному. Но взгляд на него человека, некогда его защищавшего, выжившего после тяжелой контузии и впоследствии посвятившего ему свое творчество, достоин особенного нашего внимания.

С Новгородом оказалась связана судьба родившегося 9 мая 1921 года в Одессе Семена Ивановича Пустовойтова. Кавалер орденов Славы III степени и Красной Звезды, Почетный гражданин города Новгорода. Живописец. Если о нем еще не весь мир знает, то только потому, что мир многого не знает. Он велик, потому что прост и открыт, как душа дитяти. Одаренность свою и подвижнический труд отдает каменной летописи Новгорода. Церкви для него - это живые существа, населяющие великий город и ему благовествующие. Язык художника внятен и по-своему бывает краток. Он прислал письмо, а в нем такое изображение: Волхов с отражениями, стена детинца, за стеной София Премудрость, в небесах видение - Ледовое побоище.

Таков наш Новгород. Как встарь говаривали, синему морю на утишенье, добрым людям на

послушанье.

28 апреля 1995 года