Закатилось 1994-е лето. И многому подводятся итоги. В Новгороде, в старой его части, археологи, выйдя, как они говорят, на материк, докапывают «середину X века». Итог сезона раскопок сочетается с началом Нова, так в ту пору сказали бы, города. Чудно: от начала к итогу -сотни, бывает, тысячи лет. От итога до начала -считанные метры вниз от свисающих над раскопом свежих корней и ветвей. Сверху оседают испарения наезженного асфальта и ранящие слух децибелы дискотек. Внизу же - сквозь остатки самых ранних усадебных частоколов кое-где проступают, как ни неожиданно, еще более древние следы вспашки. Именно вспашки! Вот он профессионализм работающих здесь людей: ошибись в зачистке материкового слоя на сантиметр-два вверх или вниз -и исчезнут еле приметные глазу свидетельства предыстории города. Правда, сами археологи говорят, что открытию помогла сухая погода. Что ж, никто им не запрещает быть скромными.

Так вот. Что-то ведь в те лета зрело на этой пашне? Или, как высказался А.С.Хорошев, заложивший еще в 1973 году Троицкий раскоп, - это была ритуальная вспашка перед заселением? От всего этого еще не раз разболятся головы у исследователей. А пока-что очевидным «урожаем» в слое с пашней останутся изготовленные первопоселенцами и их наследниками вещи - костяные, металлические, деревянные. Среди них детали различных музыкальных инструментов, по-старому - гудебных сосудов. Тут и кобылки от смычковых - трехструнных гудков и однострунного инструмента, возможно, загадочного смыка, и шпеньки, пригодные для настройки струн на гудке или гуслях, и, наконец, вырезанный из цельного куска дерева молоток, которым, подавая сигналы, ударяли в металлическое блюдо, иначе гонг, - это еще один бытовавший когда-то на Руси, а потом забытый тип музыкального инструмента. Выходя из X века в XI, можно вспомнить о состоявшихся в Новгороде в прежние годы таких выдающихся находках, как лирообразные гусли или, например, с удивительными исполнительскими возможностями сопель. Все это создавалось с помощью специального деревообрабатывающего инструментария. В частности ствол сопели сверлился буравом или даже набором увеличивающихся в диаметре буравов.

Поражает то, что первые жители здешних мест уже изначально несли с собой, иначе не скажешь, классическую городскую инструментальную музыкальную культуру. На это указывают и изысканная конструкция инструментов, и их художественные достоинства, и самое главное - их способ строительства: «городской», то есть с помощью специальных резцов и в условиях, приближенных к мастерской. Были бы это носители сельской культуры, то и музыкальные их инструменты соответственно изготавливались бы, по крайней мере некоторые, «походным» или «деревенским» способом, то есть во многом без использования инструментов, если не считать скупого применения простого ножа. Был, например, еще недавно популярен в деревнях, особенно у детей, свисток. В начале лета, когда деревья полны соков, со стволика ивы, простукав его слегка ручкой ножа и прорезав заранее свистковое окошечко, снимали кору. Потом, удалив на оголенном стволике лишнюю массу дерева и сохранив в свистковой части пыж с усеченным боком, ставили снятую кору на место. Каких только трелей, сопя наперебой, не выводили на сделанных подобным образом свистках или дудках. Правда, звучали они недолго - до усыхания коры.

Еще показательнее традиционный пастуший рожок. Многие старожилы новгородских сел помнят, как они его когда-то мастерили. Все также в начале лета срезали, например, ольховый стволик. С одного его конца ножом обнажали «сердечник», который затем выкручивали зубами. Получалась небольшая трубочка, цевка, с помощью ножа в ней вырезались три игровых отверстия и «пищик» или «язычок». Берестяной раструб к этой цевке мог делаться и вовсе без ножа. Такой рожок, смачиваемый перед игрой, мог служить несколько лет. Некоторые пастухи с новым сезоном выпаса скота мастерили новый рожок. Ну, да им виднее.

Не позволим себе проникать в профессиональные таинства пастухов. Но обмолвимся хотя бы о том, что пастухам мы обязаны немалым числом сохранившихся издревле инструментальных наигрышей, а также о том, что это они были удостоены чести оповестить мир о Рождестве Христовом. Кстати, в Микулином Евангелии XIV века - рукописи новгородского происхождения - великолепен образ благовествующего пастуха; ликующее дыхание его трубы властвует над временем. Вспомним еще и о том, что простоватой с виду и одновременно таинственной фигуре пастуха селяне вверяли едва ли не самое драгоценное, составляющее основу и равновесие их жизни - коровье стадо. От Егорьева дня до Покрова (от 6 мая до 14 октября по новому стилю) слышался над омутами, перелесками и полями несравненный, обладающий тайной властью над животинами голос рожка.

Попытки так называемого усовершенствования, доведения пастушьего рожка до облика концертной жалейки и подобных инструментов, вплоть до кларнета, свидетельствуют об одном: о перенесении его конструктивной идеи в совершенно иную культурную обстановку, о полном забвении его магической роли, значит, об отрыве от породившей его нивы.

Ясно, пастухи - люди непростые, толк в своем деле знали. Блюдя древние заветы, они сохранили в пастушьем обиходе неповрежденный усовершенствованиями классический образ деревенского музыкального инструмента. По способу изготовления специалисты относят его, а равно и инструменты типа упоминавшегося ранее свистка к числу архаичных, то есть, надо полагать, более древних по происхождению, нежели, например, новгородская сопель XI века.

Если взглянуть на Новгород XII-XV веков, то кое-какие из бытовавших в нем в этот период сигнальных или музыкальных инструментов отмечаются ныне или отмечались в недавнем прошлом в селах Новгородской области. Как в XII веке, домашнему скоту к шее поныне подвешивают жестяную колоколку для того, чтобы он не потерялся в лесу и чтобы на него не напал зверь или дух болезни. Недавно еще в наших деревнях, как и в древнем Новгороде, использовались трещотки или колотушки ночного сторожа. Такие, например, как деревянная лопатка с ударяющимся по ней шариком. А также в виде набора издающих при встряхивании треск дощечек, одна из которых снабжена держалкой. Как в древности звучал в новгородском крае в XIX веке трехструнный смычковый гудок и как в средние века в 1920-1930-х годах новгородские деревни по праздникам оглашались звоном гуслей.

Разумеется, вопрос перемещения конструктивных идей музыкальных инструментов во времени и пространстве, в частности, из села в город или наоборот, очень непростой. Что касается, к примеру, колотушек ночного сторожа, то они равно могли использоваться и в древнем городе, и в деревне. Жестяная колоколка, сваренная медным припоем, могла изготавливаться кузнецами в средневековом Новгороде, возможно, не столько для собственных нужд, сколько для продажи на село. Относительно же гудка и гуслей можно предполагать, что таковые, принадлежавшие бродячим профессиональным музыкантам - скоморохам - в прошлом выходцам из Византии, появились поначалу в городе и обслуживали аристократическую верхушку, а потом постепенно распространились на село и закрепились там, озвучивая прежде всего обрядовые пляски. В такой именно роли использовались в XX веке малострунные гусли в селах восточнее Новгорода. При этом приходится помнить, что между новгородскими гуслями XIV-XV веков и гуслями, бытовавшими в селах Новгородской и прилегающих областей в XIX-XX веках, протянулся почти полутысячелетний период «молчания»: простонародные гусли с веерообразным расположением струн были изображены лишь однажды - в «Диссертациях о русских древностях» Матиаса Гутри в 1795 году. И все же, если сравнивать деревенские гусли XIX-XX веков с их древними новгородскими образцами, то древние во всех отношениях - по добротности строительства, по использованному при этом набору деревообрабатывающих инструментов, по художественному оформлению и общему скульптурному облику - выигрывают перед поздними. Случайно или нет, но деревенские гусли, не лишенные, конечно, своей грубоватой прелести, в способе их изготовления были в конце концов доведены до крайней степени простоты. Правда, все это сплетено с общим процессом упрощения, отмечаемым в самом Новгороде, особенно со второй половины XIII века.

Село, похоже, не раз приспосабливало к своим условиям «городские» или «новые» музыкальные инструменты. Вспомним, что те же гусли, всевластные в песнях и старинах, самогудные и златострунные, почитавшиеся в веках, были тем не менее вытеснены из жизни сразу же, как только появились громкоголосые фабричная балалайка, а особенно гармонь. Гармонисты ловко переняли все, что раньше игралось на гуслях.

И теперь, когда говорят, что у такого-то народа такой-то музыкальный инструмент - собственно национальный и существует испокон веков потому, де, что используется в традиционных обрядах, то это не самый безупречный довод: гармонь, как видим, отнюдь не древний инструмент, но прочно вошла в обрядовую жизнь села, и не только у русского народа.

Таким же образом когда-то были восприняты селом и гусли - инструмент для своего времени многозвучный и чарующий. Их обрядовая роль по сравнению с гармонью была более выраженной, но это вовсе не означает, что конструктивные истоки гуслей возникли в сельской среде. В основе сельской музыкальной культуры заложен магический ритуальный шаг, пляс, к нему приспосабливались те или иные музыкальные инструменты, а не наоборот.

Не будем далее внедряться в этот вопрос. Заметим лишь, что и ранние сельские музыкальные инструменты и инструменты, воспринятые селом позднее, - все они в большей или меньшей мере со временем приобретают соответствующий условиям их бытования облик. Они так или иначе становятся плодами сельской природной и культурной нивы. При этом пастушьи инструменты в сельском музыкальном инструментарии представляются наиболее архаичными.

И вот теперь, стоя на зачищенной поверхности материка со следами древней вспашки, с обнажившейся вдруг под самыми нижними плахами мостовой Черницыной улицы грунтовой дорогой, с удивлением понимаешь, что не только в поздних культурных напластованиях, когда Новгород вырос и стал называться Великим, но и в изначальных слоях не обнаружено именно этих - архаичных деревенских музыкальных инструментов. Да, впрочем, если что-то в таком роде и найдется, то сложившееся впечатление вряд ли по сути изменится: слишком уж популярны были в древнем Новгороде гудочники, гусляры, сопельщики.

Первые новгородцы - кто они? Какое их отношение было к земле? А скорее, быть может, к воде? Что-то ведь, например, означают использованные вместо лаг под первой мостовой все той же Черницыной улицы две огромные, двенадцатиметровые бортовые корабельные доски. Причалили - и корабль, размерами не отличающийся от птицеподобных кораблей викингов, стал ненужным? Все это походит на некое напоминание или, точнее, на запоздалую традицию Великого переселения народов. Говорится же в преданиях, и, похоже, не напрасно, о давних связях новгородцев со скандинавами, с Польским Поморьем. А.А.Зализняк, открывший в берестяных грамотах новгородский диалект XI-XII веков, обнаружил многие его признаки в западнославянских языках, в польском в особенности, где отмечается, кстати, и большое совпадение имен с дохристианскими именами новгородцев. Поражают, наконец, и совпадения в области музыкальной археологии.

В 1949 году в Ополе в слое XI века и Гданьске в напластованиях XIII века были обнаружены обломки струнных музыкальных инструментов. В верхней их части имелось игровое окно. Поскольку для Польши в течение многих веков оставалась характерной игра на смычковых музыкальных инструментах, то специалисты реконструировали означенные находки как смычковые Гэншьле. Спустя десятилетия, основываясь на подобных новгородских находках начала XI - середины XIII веков, но в большей мере уцелевших, удалось сделать доказательную реконструкцию польских гэншьле как щипковых лирообразных инструментов. Стало ясно, что польские и новгородские лирообразные гусли - производные единой школы строительства музыкальных инструментов. Но вернемся к музыкальным древностям нынешнего археологического сезона.

Вот два колка или шпенечка рубежа X-XI веков, служившие для настройки струн. Один из них, возможно, принадлежал гуслям. Если так, то возраст лирообразных гуслей удревняется на два-три десятилетия относительно прежнего свидетельства -обломка таковых, изъятого из слоя первой четверти XI века.

Вообще лирообразные гусли – открытие особого значения. Определенные Б.А.Колчиным еще на рубеже 1960-1970 годов как вид струнного щипкового музыкального инструмента, они не перестают будить воображение и, оставаясь во многом тайной за семью печатями, вызывают к жизни один, пожалуй, главный вопрос: почему в нашей исторической памяти - устной, письменной, изобразительной - не нашлось места для столь характернейшего в средних веках музыкального орудия? Были, правда, попытки увидеть его изображенным в Новгородской Симоновской (Хлудовской) Псалтири конца XIII века, но утверждать, что художник срисовывал с натуры именно новгородский тип лирообразных гуслей, невозможно: показанный а книге, причем дважды, лирообразный инструмент лишен струнодержателя, а по нему-то и определяется тип. В отличие от западноевропейских шестиструнных лир, популярных в первом тысячелетии, новгородские лирообразные гусли не имели под струнами кобылки, иначе подставки, механически влиявшей на резонансный процесс; их струны беспрепятственно тянулись от стержня струнодержателя к шпенькам, определяя таким образом принцип звукообразования, основанный на «чистом» резонансе. Эта важная особенность лирообразных гуслей сохранялась впоследствии в традиционных новгородских гуслях, уже не имевших игрового окна, вплоть до XX века. Что и позволило, основываясь на традиционных приемах гусельной игры и обрядовых наигрышах, записанных, наконец-то, и осознанных в их подлинном культурном значении лишь на исходе XX века, представить реконструктивный вариант звучания древнейших на Руси гуслей. Лирообразные гусли - это едва ли не самое наглядное свидетельство связи русской культуры с культурами древних цивилизаций, ближайшая из которых Античная Греция. Вспомним, что великая эпоха игры на щипковых лирообразных инструментах от середины XIII века уходит вглубь времени на несколько тысячелетий.

Трубящий пастырь. Изображение в новгородском Микулином Евангелии XIV в.

Кроме двух шпеньков, в напластованиях конца X века обнаружено свидетельство еще одного удивительного и также затерявшегося в нашей памяти древнего музыкального инструмента. Это подставка или кобылка с засечкой для одной струны. С этой находкой получает объяснение смущавшая до сих пор и головка однострунного музыкального инструмента периода XVI-XVII веков, которая была обнаружена археологами в скарбе русских полярных мореходов в Мангазее. Возможно, это и есть пресловутый смык, упоминаемый в древнерусских книгах. Деталь, найденная в Новгороде, удивительно схожа с кобылкой, точнее, с седлом южнославянского однострунного смычкового инструмента - гуслы. Считается, что с приходом гуслы в Европу примерно в IX веке связано начало европейской традиции музицирования на смычковых инструментах.

Словно по иронии судьбы вслед за описанной деталью из влажного слоя X века был извлечен необычный обломок. Это оказалась шейка настолько некогда изящного в очертаниях смычкового музыкального инструмента, что в его, к сожалению, утраченной головке, кажется, могло поместиться не более одного отверстия для шпенька. Теперь преследует неотвязная мысль: вот, де, так близка была возможность непредположительно узнать о форме и устройстве еще одного бытовавшего на Руси гудебного сосуда - однострунного.

Если согласиться, что именно таковому принадлежал этот обломок, то однострунный инструмент, возможно, именовавшийся смыком, отличался от грушеобразного в очертаниях трехструнного гудка лишь зауженными формами. Может быть, этим оправдывается путаница в названиях: одни считают, что смык и гудок - названия, в разное время присвоенные конструктивно одному инструменту, другие, и в частности, И. Ямпольский, полагают, что за этими названиями скрываются различные инструменты, на которых «власеном лучцем посмыцали», то есть извлекали звук с помощью лукообразного смычка, прядь конских волос которого была натерта смолой хвойных деревьев -канифолью.

О трехструнном гудке в новгородской археологии до сих пор было собрано немало сведений - от больших и малых обломков, от инструментов, подчас мастерившихся детскими неумелыми ручонками, от гудков с уцелевшими основными их деталями -долбленым корпусом и тонкой с двумя полукруглыми вырезами полочкой до топором тесаных заготовок, одна из которых, хотя и обугленная, чудом уцелела в пасти пожара. О, этот враг древодельных хитростей, коими славились новгородцы! Да, немало известно о гудке, но вместе с тем десятилетиями приходилось мечтать о находке, например, небольшой, но существенной в конструкции гудка детали, составлявшей комплекс струнодержателя - кобылке.

В реконструированных гудках долгое время использовался ее условный вариант в виде простой плашечки. И всего лишь год минул с того мгновения, как выяснилось, что еще в 1987 году эта деталь с двумя ножками и тремя засечками для струн прошла нераспознанной в потоке поступающих с раскопа мелких деревянных предметов, поделок непонятного назначения, детских игрушек, в том числе и игрушечных коников. Асимметричная, эта деталь действительно чем-то могла напомнить незавершенную игрушку коника. Сам факт выявления ее в коллекционных журналах был чрезвычайной неожиданностью. Но еще большее впечатление произвел другой факт: среди окружавших ее в слое середины X века вещей она оказалась древнейшей.

Давно подмечена такая закономерность. Увиденный однажды искомый предмет, его тип, впоследствии как бы сам себя выявляет в хаосе инородных вещей. Так случилось и с кобылкой гудка. Узнанная в прошлом году, она встретилась в нынешнем археологическом сезоне, не говоря о подставке однострунного инструмента, еще трижды.

Одна из них, обнаруженная в слое рубежа X-XI веков и достигающая в длину около одиннадцати сантиметров, оказалась вдвое крупнее открытой год назад. Значит, на рубеже I и II тысячелетий различие в размерах смычковых инструментов было примерно такое же, как и в XVII веке; в письменных источниках этого времени упоминаются - гудочек, гудок, гудище.

Две другие кобылки были обронены на землю в середине X века. Исполненные руками скульптора в художественном стиле, по которому узнаются многие северноевропейские шедевры, они еще раз убедили в том, что первопоселенцы Новгорода владели конструктивно самым сложным для своего времени музыкальным инструментом - смычковым трехструнным гудком.

История гудка, подобно другим музыкальным инструментам, туманна и одновременно занимательна, как история человечества. Считается, что его происхождение связано с центральноазиатским культом лошади. Чему подтверждением являются названия слагающих частей европейских смычковых инструментов, в первую очередь южнославянской гуслы. Вот они: голова, шея, хвост, живот, спина, седло или кобылка. Мифологический образ гудка раскрывается в былине «Вавило и скоморохи», сюжет которой, по мнению А.Ф. Белоусова, восходит к периоду индоевропейской общности. В былине сказывается о волшебном повелении святых скоморохов Кузьмы и Демьяна:

«Заиграй, Вавило, во гудочек, А во звончатой во переладец А Кузьма с Демьяном припособит».

После чего вожжи в руках у Вавилы-оратая превращаются в шелковые струнки, а понюгальце, то есть кнут, - в погудальце, то есть смычок. Остальное внимающему ясно: былинный гудочек - это звучащий конь. Остается добавить, что эта былина, записанная в 1900 году в Олонецком крае от выдающейся сказительницы Марьи Дмитриевны Кривополеновой и сохранившаяся только в ее памяти, причислена специалистами к новгородскому циклу былин. Кстати, другие герои этого цикла - легендарный Садко, Василий Буслаев, безымянные скоморохи владеют искусством игры на гуслях.

Согласно «Повести временных лет», на Руси в XI веке по обычаю перед князьями звучали в ансамбле различные музыкальные инструменты. Среди них упоминаются и бубны. От этих мембранных инструментов в новгородских раскопках выявлены лишь колотушки в виде палочки со свилеватым шарообразным наростом. Обломок предполагаемой колотушки бубна был обнаружен и минувшим летом в слоях земли вместе с упомянутыми музыкальными древностями.

Несомненную ценность являет собой и иного рода колотушка, точнее, молоток середины X века, аккуратно вырезанный из цельного куска ясеня. Таким молотком, подавая сигналы, по-видимому, ударяли в металлическое блюдо (гонг). Традиция использования в греческой церкви блюда в качестве сигнального и музыкального инструмента отмечается в «Проскинитарии» или «Поклоннике» Арсения Суханова 1653 года, где говорится: «А в кандию и в блюда ударяют во глас пения, якобы в кимвалы; а громки гораздо, и глас разсыпается, якобы кимвальныя струны». Возможно, именно такого типа «серебряное блюдо» упоминается в жалованной грамоте великого князя Мстислава и сына его Всеволода Юрьеву монастырю (близ Новгорода) 1130 года.

Среди различных находок, сопутствовавших перечисленным музыкальным древностям, особо обращают на себя внимание: обломки греческой амфоры, бусины восточного происхождения, кусочки или изделия из приднепровского или балтийского янтаря, бронзовые фибулы - от невеликих до огромных и тяжеловесных, вислая свинцовая печать с портретом Ярослава Мудрого и надписью «Ярослав князь русский», непонятного назначения костяные проколки, игрушечные деревянные мечи, шарики и невыразимо обаятельные коники, ковши из свилеватых наростов дерева, резные деревянные балясины и санные копылы, многое другое и, наконец, деревообрабатывающие инструменты - ножи, ложкарный резец и уплощенный вариант клюкарзы.

Итак, изготовлявшиеся в X-XI веках с помощью специальных резцов и соединявшиеся, если требовалось, рыбьим клеем гудки, гусли, сопели, бубны - все эти инструменты, и даже блюдо-гонг, вещают об основателях Нова города, как о людях с изысканными жизненными потребностями и почитавших прекрасное. Это было общество во главе с аристократами - князьями и боярами, которых в первую очередь и обслуживали своим искусством профессиональные музыканты - скоморохи. Не случайно впоследствии в боярских кладах XII-XIII веков окажутся серебряные с позолотой и чернением широкие створчатые обручи, на которых «кузнецы меди и серебру» искусно награвировали гудцов с гуслями, сопелями и другими гудебными сосудами и окруженных плясуньями, борцами и прочими выпивающими ритуальную чару участниками языческих празднеств. Иной раз кажется, будто это общество, народ, племя по вышнему знаку явилось к колыбели будущего города с миссией возвеличать его Временам на память во всеразличных украсах. И поэтому уже только на небольшом пространстве земли близ Черницыной улицы с приходом первопоселенцев звучало не менее трех гудков. Три их кобылки на сегодняшний день - самые ранние материальные свидетельства европейской традиции игры на смычковых инструментах.

Историки выстроились чередой во времени. У каждого своя версия о происхождении Новгорода, о его первых жителях. Путь к истине бесконечен. Древний Новгород для нас стал таким же по сути далеким, как для современных греков Античная Греция. В калейдоскопе взглядов на Новгород появился и вот этот, благодаря которому можно с восхищением сказать, что культурная нива пришедших сюда в древности людей облюбовала по себе и музу.

Свисают над былым тускнеющие корни. И упал побледневший лист. Вестник осени.

Нива современного Новгорода, вбирающая в себя десятилетиями музыкальное цветение нивы деревенской и опустошившая все вокруг себя, также, быть может, претендует на музу. Но, надо полагать, облик и выражение таковой сродни очертаниям города, а также настроению его обитателей.

Памятна мысль Германа Гессе, которая здесь так уместна: «Государства, находящиеся в состоянии упадка, и люди, созревшие для гибели, тоже имеют свою музыку, но музыка их не бывает ясной. Потому: чем неистовее музыка, тем меланхоличнее люди, тем большая опасность нависла над государством, тем ниже опускается государь. Так утрачивается суть музыки.»

февраль 1995 года