ЯЗЫЧЕСТВО ДРЕВНЕЙ РУСИ

 Борис Александрович Рыбаков

      В  конце   980-х   годов   Русь   приняла   христианство,   как

  общерусскую государственную религию. После осады и  взятия  столицы

  византийских владений -- Херсонеса-Корсуни -- киевское  боярство  и

  князь Владимир могли уже  не  опасаться  того,  что  империя  будет

  расценивать принятие веры  из  рук  цесаря  и  патриарха  как  знак

  признания вассальной зависимости Руси от греков.  Условия  диктовал

  победитель, который хотел закрепить мир женитьбой  на  византийской

  царевне; "еже и сбыстася".

      Принятие христианства сразу поставило Русь  в  один  уровень  с

  передовыми государствами того  времени,  облегчило  дипломатические

  связи, так как люди средневековья придавали очень большое  значение

  религии, а христианство  охватило  к  этому  времени  примерно  три

  четверти Европы, Закавказье и значительную часть Ближнего  Востока.

  Одним  из  политических  результатов  крещения  было  то,  что  сын

  Владимира по договоренности с цесарем Византийской империи  получил

  высочайший в Европе титул "цесаря", т. е. императора. А сын,  внуки

  и внучки Владимира породнились с  крупнейшими  королевскими  домами

  континента. Дело было, разумеется,  не  в  одной  религии,  а  и  в

  объективном политическом могуществе Руси, но христианство  оформило

  эту новую силу, и в Европе стало три монарха самого высшего  ранга:

  цесарь Византии, император "Священной Римской империи" (Германия) и

  цесарь (царь) Руси, великий князь Киевский.

      На Руси христианство появилось не в  том  первородном  виде,  в

  каком оно было в первые века своего существования;  оно  давно  уже

  перестало  быть  религией  бесправных   и   угнетенных,   ожидавших

  компенсации лишь в потустороннем мире.

      Со   времен   Константина   Великого   (306-337),   крестившего

  Византию, христианство стало государственной религией и все  дальше

  и дальше отходило от принципов  "нового  завета",  опираясь  все  в

  большей степени на  полный  коварства,  жестокости  и  автократизма

  "ветхий завет" (Библию).

      Силу   такого    государственного    христианства    составляло

  сочетание принципа незыблемости и безграничности власти, взятого из

  Библии, с принципом покорности и смирения, взятым из  евангельского

  учения. Вся последующая христианская литература шла по этому  пути;

  христианское духовенство принимало активное  участие  в  разработке

  государственного законодательства.

      Казалось   бы,   что   с   общеисторических   позиций   следует

  приветствовать церковь, которая укрепляла новую феодальную формацию,

  создавая идеологию нового господствующего  класса,  содействуя  его

  сплочению и входя составной частью в этот класс.

      Однако необходимо учитывать то,  что  христианская  церковь  не

  только укрепляла феодальную государственность  (что  на  восходящей

  стадии феодализма содействовало прогрессу), но и  очень  умело,  во

  всеоружии разнообразных средств  церковной  литературы,  искусства,

  театрализованного богослужения противодействовала классовой борьбе,

  объявляя  всякое  сопротивление  властям  вне  закона  божеского  и

  человеческого.

      Вот   с   такой    диалектически    противоречивой    сущностью

  христианство и появилось на Руси в X в. Организационно христианство

  пришло с готовой схемой церковного управления; во главе  митрополит

  (или  архиепископ)  ,  в  крупных  областях  --  епископы,  которым

  подчинено все областное духовенство и игумены монастырей.  Открытым

  некоторое время оставался вопрос о степени самостоятельности русской

  церкви -- будет  ли  она  автокефальной,  независимой  под  властью

  киевского князя или же  Византии  удастся  удержать  ее  во  власти

  цареградского патриарха и императора.

      В культурном отношении греческая  церковь  располагала  большим

  фондом богослужебной,  богословской  и  исторической  литературы  и

  высокоразвитым  искусством  (архитектура,   живопись).   Для   Руси

  благоприятным обстоятельством было то,  что  родственная  Болгария,

  принявшая христианство на 120  лет  раньше,  вела  богослужение  на

  славянском языке (а не на греческом или латинском) и к концу  X  в.

  создала большой запас  переводов  христианской  литературы,  вполне

  доступной по языку и для русских.

      Христианство на Руси  на  рубеже  X  и  XI  вв.  ограничивалось

  городами и преимущественно городами Среднего Поднепровья; здесь были

  центры епархий: Чернигов, Белгород, Юрьев-на-Роси. С  точки  зрения

  нашей, языческой, темы чрезвычайно интересно, что первой резиденцией

  митрополитов,  первым  церковным  центром  Руси  стал  не  Киев,  а

  Переяславль-Русский, расположённый рядом с древним  Трахтемировским

  городищем, которое, по высказанным выше моим  предположениям,  было

  одним из главных (во всяком  случае  самым  грандиозным)  языческих

  святилищ сколотского времени. Церковным центром Переяславль  был  с

  991 по 1037 г., после чего митрополия была  перенесена  в  Киев,  а

  переяславский епископ носил еще титул митрополита и в конце XI в. 1

      1 Голубинский Е. Е. История русской  церкви,  М.,  1901,  т.  I

  (первая половина тома) с. 339-342.

      Тысячелетнее   язычество   очень   медленно    отступало    под

  настойчивым натиском православного духовенства. Деревня по существу

  стала христианской едва ли ранее XIII  в.,  а  пережитки  языческих

  трупосожжений в виде огромных костров над могилой ("дымы" по  житию

  Константина Муромского) дожили кое-где до конца XIX  в.  В  городах

  Киевской  Руси  строились  церкви;  они  снабжались  богослужебными

  книгами, утварью, обслуживались причтом; вокруг городов,  сразу  за

  крепостными  стенами,  возникали  монастыри,   являвшиеся   "узлами

  прочности" церковной организации; духовенство устраивало в  городах

  торжественные молебны, крестные ходы, читало проповеди; но язычество

  продолжало быть сильным не только "по украином",  но  и  в  больших

  городах.  Для  характеристики   соотношения   в   русских   городах

  христианского начала и  языческого  достаточно  привести  известное

  "Слово о твари ...", составленное русским книжником в XII в.  Автор

  упрекает предшествующие поколения русских  людей  в  том,  что  они

  создали языческую религию:  "во  лжю  створиша  отци  наши,  идолом

  кланяхуться во образ человечь и послужиша твари". Автор  "Слова..."

  бичует и своих современников за поклонение  изображениям  языческих

  богов ("написавше свет болваном кланяються ему");  эти  изображения

  света (Святовита?) являются "тварью", т. е. творением  человеческих

  рук "написаней во образ человечь на прелесть малоразумным".

      Далее  в  этом   русском,   не   переводном   "Слове..."   идет

  интереснейшее  противопоставление  пустующих  христианских  церквей

  шумному многолюдству языческих игрищ:

      "... Мнози ся  ленять  и  зле  живуть  (ленясь  слушать  чтение

  божественных книг), яко же имян не ведати чтомых книг --  то  же  и

  срамеются тем и не  содрогнуться,  но  слабе  живуть  и  не  слушая

  божественных словес. Но аще плясци или гудци (танцоры  и  скрипачи)

  или ин хто игрець позоветь на игрище или на какое зборище идольское

  --  то  вси  тамо  текут,  радуяся...и  весь  день  тот   предстоят

  позорьствующе тамо ... (когда  же  нас  приглашают  в  церковь)  мы

  позеваю(ще) и чешемся и протягаемся, дремлем и речем: "Дождь"  или:

  "Студено" или леностно ино ...  А  на  позорищех  (театрализованных

  представлениях) ни крову сущю, ни  затишью,  но  многажды  дождю  и

  ветром дышащю или въялици (метель)  --  то  все  приемлем  радуяся,

  позоры дея на пагубу душам. А в церкви покрову сущю и заветрию дивну

  -- и не хотять прити на поученье, леняться ... Да не вем,  како  ны

  буде милость обрести от бога не послушаеще святых писаний!" 2

      2 Гальковский Н. М. Борьба христианства с  остатками  язычества

  в древней Руси, т. II, с. 82. М., 1913.

      Полное название произведения: "Слово истолковано  мудростью  от

  святых апостол и пророк, и отець о твари, и о днии рекомом  неделе,

  яко не подобает крестьяном кланятися неделе, ни целовати ее -- зане

  тварь есть". Далее буду пользоваться сокращением: "Слово о  твари".

  Старейший список относится к XII -- XIII вв.

      В предшествующем  разделе  мы  видели,  что  накануне  принятия

  христианства языческая система  достигла  своего  апогея.  Стихийно

  создававшаяся на протяжении многих столетий, эта система в условиях

  впервые  сложившейся  государственности  и   в   противоборстве   с

  появившимся христианством, вооруженным мощным арсеналом византийской

  культуры,  стала  напряженно  совершенствоваться,   обновлять   под

  покровительством княжеской власти свой ритуал, воскрешать архаичные

  пласты народной мифологии, соучаствовать в создании нового народного

  эпического жанра.

      Наши сведения о языческих волхвах  и  их  роли  в  формировании

  религиозно-суеверных  представлений  народа  и   дружинных   верхов

  Киевской Руси крайне скудны. Подлинных материалов IX  --  X  вв.  о

  сословии жрецов, как мы видели, очень мало. Для  воссоздания  общей

  картины необходимо было пользоваться ретроспективно очень  поздними

  этнографическими и фольклорными данными. К этому методу ретроспекции

  необходимо прибегнуть еще раз, используя уже не отдаленные пережитки

  XIX в., не перепутанные за много столетий фрагменты сказок и былин,

  а поучения  церковников  XI  --  XIII  вв.  против  окружавшего  их

  язычества и широкую струю продуманной и  повсеместно  утвердившейся

  языческой  символики  в  прикладном  искусстве  деревни  и  города.

  Символика эта настолько многообразна и устойчива даже в быту самого

  высшего слоя русского общества  XI  --  XII  вв.,  что  заслуживает

  специального внимательного рассмотрения.

      Языческий,  сакрально-магический  смысл   многих   сюжетов   не

  подлежит сомнению, и сложение целой системы таких  образов,  иногда

  слегка завуалированных  под  христианско-апокрифическую  символику,

  иногда  откровенно  языческих,  явно  свидетельствует  о  том,  что

  наследие языческого  периода,  "мудрости  волшебной",  было  весьма

  значительным.

      Анализ языческих представлений с одной  стороны  позволяет  нам

  проникнуть в истинную семантику средневекового прикладного искусства

  христианской поры, а с другой стороны, будучи взят  ретроспективно,

  позволит нам подойти к более важной исторической теме -- к  вопросу

  о  теологических,   магических   и   космогонических   разработках,

  произведенных в языческую пору русскими  волхвами,  "руководителями

  религиозной жизни народа".

      Забегая вперед, можно в двух словах  сказать,  что  "золотой  и

  серебряный фольклор" XI -- XIII вв. раскрывает перед нами  огромную

  и  вдумчивую  работу  русских  языческих  жрецов,  предопределившую

  систему мышления златокузнецов на два -- три столетия вперед.  Этот

  вывод после его обоснования мы должны будем  приплюсовать  к  общей

  характеристике русского жреческого сословия.

      Дальнейшее   рассмотрение    целесообразно    построить    так:

  первоначально ознакомиться с заклинательной системой, охранявшей, по

  мнению средневековых людей, их жилища от  упырей-вампиров.  В  этой

  теме отделить деревенский материал от городского не  представляется

  возможным.

      Вообще же контраст между городом и деревней,  усиливавшийся  по

  мере развития феодальных отношений, требует раздельного рассмотрения

  русской деревни XI -- XIII вв. и одновременного города.

      Последний   раздел,   связанный   с   языческими    "игрищами",

  "позорищами" и "русалиями", продолжавшими существовать не только  в

  первые века после крещения, но и во времена "Стоглава"  (а  в  виде

  молодежных и детских забав и в XX  в.),  снова  объединит  город  и

  деревню.

                ДОМ В СИСТЕМЕ ЯЗЫЧЕСКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ

   Дом -- мельчайшая частица,  неделимый  атом  древнего  общества

  был весь пронизан магическо-заклинательной  символикой,  с  помощью

  которой семья каждого славянина стремилась обеспечить себе  сытость

  и тепло, безопасность  и  здоровье.  К  сожалению,  археологический

  материал по славянскому и древнерусскому жилищу дает нам значительно

  меньше данных о язычестве,  чем  раскопки  более  ранних  племенных

  святилищ. Исключение представляет Новгород Великий, где в домах  XI

  -- XIV вв. обнаружено много элементов бытового язычества, вплоть до

  миниатюрных изображений домовых, покровителей дома.

      Скудость  подлинных  материалов,  синхронных   изучаемой   нами

  эпохе, может быть компенсирована привлечением необъятного и богатого

  по содержанию этнографического материала, собранного преимущественно

  в русской, белорусской и украинской деревне XIX в. Мы уже видели на

  примере  севернорусской  вышивки,  что  народное  искусство  хранит

  чрезвычайно  глубокий  пласт  религиозных   представлений   (богини

  рожаницы, Макошь, Лада, Купала и мн. др.). Ткани с  вышитым  узором

  составляли неотъемлемую часть каждого дома; в доме они делались, дом

  и домочадцев они украшали 3.

      3 Рыбаков Б. А. Язычество  древних  славян.  М.,  1981.  Раздел

  "Русские вышивки н мифология", с. 471-527.

      Разумеется,  что  русская  деревня  времен  Тургенева  и   Льва

  Толстого уже не знала  языческого  содержания  своих  вышивок,  что

  вышивальщицы лишь бессознательно повторяли старые узоры, так как уже

  не  могли  объяснить  их  содержания.  Эстетическое  начало   давно

  заслонило собой архаичный смысл, и только романтика давней  старины

  (которая  входила  составной  частью  в  эстетический  комплекс)  и

  бережное   отношение   к   родным   традициям   позволили   русской

  пореформенной  деревне  сохранить  языческие  сюжеты  в  состоянии,

  пригодном для научной расшифровки.

      Правомочность   привлечения   этнографического   материала    к

  анализу эпохи, отстоящей от XIX столетия на одну-полторы тысячи лет,

  проверяется, как уже говорилось, методами экстраполяции: если  одно

  и то же явление наблюдается в эпоху предшествующую Киевской Руси  и

  существует в сходном виде спустя тысячу лет после нее, то мы вправе

  рассматривать Киевскую Русь как промежуточное звено в  эволюционной

  цепи  и   по   принципу   экстраполяции   допустить   существование

  интересующего нас явления и в эпоху Киевской Руси.

      По  отношению  к  вышивке  пример  уже  приведен   во   вводном

  разделе: самый устойчивый сюжет северно-русской вышивки --  женская

  фигура с воздетыми к небу руками и с птицами по сторонам -- известен

  у праславян уже в VII в. до н. э., за две с половиной тысячи лет до

  сбора вышивок этнографами 4.

      Применительно  к   дому   нас   может   особенно   интересовать

  архитектурная  домовая  резьба,  столь   щедро   представленная   в

  крестьянском искусстве: конек на крыше, резные причелины с громовыми

  знаками, наличники окон и т. п. Именно  эти  части  строений  и  не

  доходят до археологов, которым, как правило, достаются только нижние

  венцы срубов, фундаменты печей, утрамбованные плоскости  полов;  по

  терминологии русской сказки, этнографы получают вершки, а археологи

  -- только корешки.

      Право  на  использование  драгоценных  этнографических   сборов

  дает нам опять-таки материал, позволяющий применить  экстраполяцию.

  В южных областях русские и украинские  хаты  украшаются  не  только

  коньками (часто парными), но и резным изображением  женской  фигуры

  иногда в сопровождении птиц. Сюжеты очень  близки  к  тем,  которые

  преобладают в вышивках: женщина с  воздетыми  руками,  по  сторонам

  которой изображены две птицы и два коня (или всадника).

      В   Словакии   для   украшения   стрехи   дома    употребляется

  специальная композиция из обожженной  глины,  представляющая  собой

  торс женщины с поднятыми к небу руками. На голове  женщины  помещен

  петух 5.

      Женские фигуры  с  воздетыми  руками  на  месте  конька  кровли

  известны с глубокой древности и  тем  удостоверяют  наше  право  на

  ретроспективное  использование  обширного  и   в   высшей   степени

  интересного этнографического материала.

      По счастью, археологический материал сохранил  нам  изображения

  домов (модели  и  рисунки  на  глиняных  плакетках),  отстоящие  от

  этнографического на 5000 лет 6.

      4 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 341.

      5  Slovenske  1'udove  umenie.  Bratislava,  1954,  рис.   510.

  Украшение датировано 1823 годом.

      6 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 163-165,  рис.  на

  с. 165.

      Стены  энеолитических  жилищ  покрывались  узорами,  в  которых

  преобладал мотив ужа-покровителя ("господарика"), встречался сложный

  солярный знак и есть схематичное изображение треугольного  фронтона

  дома, увенчанного человеческой фигурой с поднятыми к  небу  руками.

     Следовательно, идея охраны  стен,  окон  и  кровли  жилища  при

  помощи различных магических  изображений  возникла  в  незапамятной

  древности и просуществовала очень долго.  Здесь,  впрочем,  следует

  сделать  оговорку:  метод  экстраполяции   позволяет   говорить   о

  сохранности внешней формы, но необязательно о  сохранении  того  же

  самого содержания,  которое  могло  постепенно  выветриваться.  Для

  установления осознанности семантики  заклинательного  орнамента  на

  стенах, окнах и крышах домов в древней  Руси  нужны  дополнительные

  материалы. И они у нас есть.

      Рассмотрим  любопытное  свидетельство   летописи   о  нашествии

  вампиров на Полоцкое княжество и его столицу в 1092 г.

      "В лето 6600. Предивьно бысть чюдо Полотьсце, в  мьчте:  бывъши

  ночи, тутън (топот) станяше, по улици яко человеци рищуще беси. Аще

  къто вылезяше ис хоромины, хотя видети, абие уязвен будяше невидимо

  от бесов язвою и с того умираху. И не смеяху излазит ис  хором.  По

  семь же начата в дьне являтися на коних и не бе их видети самех, но

  конь их видети копыта.  И  тако  уязвляху  люди  полотьскыя  и  его

  область. Тем и человеци глаголаху яко навие биютъ полочаны" 7.

      Появление навий в Полоцке описано как  предвестие  целого  ряда

  несчастий и невзгод по всей Руси: злые силы причинили засуху леса и

  болота "възгарахуся сами"; половцы напали на Русь; "в си же времена

  мънози  человеци  умираху  различьными  недугы"  за  зиму  в  Киеве

  скончалось 7000 человек. В Радзивиловской летописи есть  миниатюра,

  посвященная бесчинствам навий в  Полоцке.  Вопреки  прямому  смыслу

  текста о невидимости злых  духов,  художник  изобразил  безобразных

  чудовищ, скачущих верхом по улице Полоцка. Горожане запирают  дома,

  закрывают ставни 8.

      Навьи  --  мертвецы  или,  точнее,  невидимые  души  мертвецов.

  Иногда исследователи говорят о культе навий, как о культе  предков,

  но от этого следует предостеречь, так как предки это  свои,  родные

  мертвецы, неизменно дружественные, деды, покровительствующие  своим

  внукам и правнукам. Навьи же это чужие, иноплеменные мертвецы, души

  врагов и недоброжелателей, души людей, которых за  что-то  покарали

  силы природы  (души  утопленников,  съеденных  волками,  "с  дерева

  падших", убитых молнией и т. п.). Очень полно  раскрывает  сущность

  навий болгарский фольклор: навьи это  птицеобразные  души  умерших,

  летающие по ночам, в бурю и дождь "на злых ветрах". Крик этих  птиц

  означает смерть; "нави" нападают на беременных женщин и на детей  и

  сосут их кровь. Они -- вампиры  (упыри),  чрезвычайно  опасные  для

  людей 9.

      7 Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916, с. 271-272.

      8     Фотомеханическое      воспроизведение      Радзивиловской

  (Кенигсбергской) летописи СПб., 1902.

      9 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 36.

      Недаром летописец-церковник приравнял навий  к  бесам,  к  злым

  демонам христианской мифологии. Принесение умилостивительных  жертв

  этим вампирам, субъектам зла, было самой архаичной стадией  древних

  верований: "а преже того клали требы упиремь и берегыням".

      Упыри-вампиры    и    навьи    --    порождение    первобытного

  анимистического мировоззрения, когда  вся  природа  во  всей  своей

  совокупности и многообразии мыслилась насыщенной духами зла (упыри)

  и добра (берегини).

      Нам  очень   трудно   представить   себе   эту   анимистическую

  повсеместность, повсюдность опасных  духов  зла.  Только  заговоры,

  служившие словесным противоядием против них, в какой-то  мере  дают

  нам представление о сущности анимистического мировоззрения.

      В своей первой книге о язычестве я  уделил  значительное  место

  заговорам, как последним, дожившим до XX в. отголоскам первобытного

  анимизма 10. На первый взгляд может показаться, что к заговорам там

  проявлено излишнее внимание, но дело в том,  что  только  подробное

  перечисление в колдовских заговорах всех мест в природе и в поселке,

  где  могут  оказаться  злыдни-упыри,  приближает  нас  к  пониманию

  первобытной психологии. Упыри, невидимые навьи, по мнению  веривших

  в них славян, могут напасть на человека везде, всегда и отовсюду:

                  ...во дни и в нощи, на пути,

                  при реках и берегах, морях и реках,

                  и езерах, и источниках водных,

                  при горах и холмах, и песках,

                  и на распутиях, и водах, и при косогорах,

                  и дебрях, и лесах, и во болотах,

                  и при полях, и огородах... истоках и кладезях.

                  И во всяком построении:

                  жилом, дворцом и недворном, полевом и степном,

                  и в храмех божиих, и молитвенных домах,

                  и при распутий часовенок... 11.

      10 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 133-142.

      11  Виноградов  Н.  Заговоры,  обереги,  спасительные  молитвы.

  Живая старина, 1909, вып. 2, с. 48.

      Анимистическая повсеместность рассеянного в природе  зла  столь

  велика,  что  ей  не  может  противостоять  даже  сила  всемогущего

  христианского бога, который, судя по заговору, записанному в  конце

  XIX в., не мог защитить человека ни в  православной  церкви,  ни  в

  моленной, ни у придорожной часовни.

      Однако  средневековый  русский  человек   не   был   совершенно

  беззащитен в  то  время,  когда  по  улицам  Полоцка  помчались  на

  невидимых  конях  полчища  навий-вампиров,   наносившие   полочанам

  смертельные  удары.  Люди  попрятались  в  своих  домах.  Дом   был

  крепостью, неприступной для навий: "и не смеяху излазити ис хором".

  Вампиры могли  расправиться  только  с  теми  любопытными,  которые

  покидали свою крепость, "вылезали ис хоромины". Полоцкий эпизод 1092

  г.  был,  по  всей  вероятности,  отражением  какой-то  общерусской

  эпидемии (вспомним 7000 умерших киевлян), а для нас он интересен как

  показатель преломления реальных явлений (действия бактерий, бацилл,

  вирусов) в  сознании  простых  людей  XI  в.;  они  отнесли  смерть

  сограждан, вылезавших из своих хоромин, за счет упырей-навий.

      Чем же были защищены хоромы от повсеместно разлитого  "на  злых

  ветрах" губительного  начала?  Это  прежде  всего  доброжелательные

  языческие символы, размещенные на самых уязвимых участках жилища  и

  двора: изображения  солнца,  "громовые  знаки",  фигура  богини  на

  вершине строения, конские головы  в  качестве  "кнеса",  подковы  у

  дверей и т. п. Обратим внимание на то, что  и  в  архитектуре  и  в

  одежде был последовательно проведен один и тот же принцип размещения

  заклинательного  орнамента  орнаментировались   все   проемы,   все

  отверстия, через которые всевозможные  злыдни  могли  проникнуть  к

  человеку. В одежде  магическим  охранительным  узором  покрывались:

  ворот, обшлага рубахи, подол, разрезы на рубахе или сарафане.  Сама

  ткань  считалась  непроницаемой  для  духов  зла,  так  как  в   ее

  изготовлении участвовали предметы, изобильно снабженные  магическим

  орнаментом (трепало, прялка, ткацкий стан). Важно было защитить  те

  места, где кончалась заколдованная ткань одежды и  начиналось  тело

  человека.

      То же самое мы видим и  в  народной  архитектуре:  декоративные

  (а в свое время магически-заклинательные по своему смыслу) элементы

  располагаются на воротах, вокруг окон,  у  застрехи;  то  или  иное

  священное изображение (конь, оленья голова с рогами, богиня и птицы,

  солнце) увенчивало наивысшую точку дома щипец крыши. Сумма подобных

  оберегов, постоянно присутствующих на всех уязвимых участках  дома,

  и превращала каждую "хоромину" в недоступное для навий убежище всех

  членов семьи. Внутри дома (на  случай  проникновения  злыдней)  все

  обиходные предметы тоже были покрыты, как увидим ниже,  охраняющими

  знаками, облегчавшими одоление зла внутри убежища.

      Заклинательные действия  начинались  уже  при  постройке  дома,

  при выборе места под будущее жилье. По сведениям  этнографа  В.  В.

  Богданова, белорусы в середине XIX в. освящали выбранную для усадьбы

  площадку  таким  образом:  на  всем  предполагаемом  месте  усадьбы

  чертился на земле большой квадрат; его делили крестообразной фигурой

  на четыре части. Затем  глава  семьи  отправлялся  "во  все  четыре

  стороны"  и  приносил  из  четырех  полей  четыре  камня,   которые

  укладывались в центрах  малых  квадратов.  В  результате  на  месте

  будущей  усадьбы  появлялась  та  идеограмма  плодородия,   которая

  известна нам  начиная  со  времен  энеолита  и  вплоть  до  русских

  подвенечных вышивок начала XX в. 12

      Этнографы  зафиксировали   множество   магических   обрядов   и

  поверий,  связанных  с  постройкой  дома.  Для  строительства  избы

  выбирались в лесу особые деревья, не относящиеся к разряду "буйных"

  или "стоеросовых". Закладку  строения  следовало  начинать,  "когда

  наполняется месяц", т. е. после новолуния 13.

      Под  углы  первого  венца  бревен  клали  с  магической  целью:

  клочок шерсти, горсть зерна, ладан, воск. Археологические материалы

  свидетельствуют о том, что иногда под угол дома укладывали  конскую

  голову. Возможно, что с этим древним обычаем связана русская сказка

  о девочке-семилетке, сиротке, обращавшейся за советом  к  "кобыльей

  голове". Впрочем, этот сюжет мог возникнуть и под влиянием  веры  в

  волшебную силу "коника" (от слова  "кон"  --  "начало",  "основа"),

  священного печного столба, которому нередко по созвучию с названием

  лошади придавалась форма конской головы 14.

      Во все время сооружения бревенчатого сруба внутри  него  должно

  было находиться молодое деревцо с иконкой на нем. Когда  воздвигали

  стропила, то деревцо укрепляли на щипце кровли, на  месте  будущего

  конька.

      Особыми   обрядовыми   действиями   сопровождалось   укрепление

  матицы (сволока), на которую настилался потолок  ("стель"):  к  ней

  привязывали вывороченный мехом наружу полушубок  (отголосок  культа

  медведя?) и каравай хлеба, пирог или горшок с кашей. В это же время

  с верхнего венца сруба со всякими добрыми пожеланиями  разбрасывали

  хлебные зерна и хмель 15. На матице нередко вырезали "громовой знак"

  колесо Юпитера-Рода с шестью спицами 16.

      После  завершения  постройки  устраивался  пир;  если  же  изба

  строилась  "толокой",  т.  е.  с  помощью  родичей  и  соседей,  то

  участников торжественно кормили после каждого этапа строительства.

      В новый дом "первым входил хозяин с квашней и иконой  в  руках,

  за ним -- хозяйка с курицей, дальше шла молодежь" 17. Вселение семьи

  в новопостроенную избу сопровождалось обрядом перенесения  огня  из

  старого жилья и переселения домового из старого подпечья  в  новое.

  Домового зазывали и приглашали: "Домовой, домовой! Пойдем со мной!"

  Или же хозяин, стоя в воротах и кланяясь на три стороны, возглашал:

  "Батюшка домовой и матушка  домовая,  батюшка  дворовой  и  матушка

  дворовая со всем семейством, пойдемте к нам на новое жилище с  нами

  жить!" Домового переносили в горшке  с  жаром  из  старой  печи  на

  хлебной лопате 18.

      12 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 4252.

      13 Бломквист Е, Э. Крестьянские  постройки  русских,  украинцев

  и белорусов. В кн.: Восточнославянский этнографический сборник. М.,

  1956. Раздел: "Обряды при постройке дома", с. 131-134.  В  1983  г.

  вышла книга А. К. Байбурина  "Жилище  в  обрядах  и  представлениях

  восточных славян" (Л., 1983). Здесь кое-что добавлено по  сравнению

  с  работой  Е.  Э.  Вломквист,  но  автор  совершенно  не  коснулся

  орнаментики  дома,  хотя  она,  как  увидим  далее,  очень   широко

  раскрывает "представления восточных славян".

      14 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, рис. на с. 35.

      15 Бломквист Е. Э. Крестьянские постройки..., с. 132.

      16 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, рис. на с. 455.

      17 Бломквист Е. Э. Крестьянские постройки..., с. 133.

      18 Бломквист Е. Э. Крестьянские постройки..., с. 134.

      Внутри дома проводился целый  ряд  языческих  празднеств.  Речь

  идет не только об  узкосемейных  делах  вроде  крестин,  постригов,

  сватовства,  свадьбы,   похорон.   Почти   все   общесельские   или

  общеплеменные многолюдные "соборы" и "события" проводились  в  двух

  планах: какая-то часть обряда совершалась на площадях, в святилищах

  и требищах, а какая-то -- каждой семьей в своей хоромине,  у  своей

  печи, у своего коника.

      Новогодние гадания и  заклинания  будущего  урожая,  колядки  и

  щедровки, маскарады, медвежьи комоедицы, масленичные разгульные пиры

  с блинами, обряды, связанные  с  первым  выгоном  скота,  поминание

  умерших предков,  празднование  урожая  и  многое  другое  все  это

  начиналось в каждой семье, внутри дома, где глава семьи ("князь" по

  свадебной терминологии) выполнял функции  жреца  и  руководил  всем

  праздничным церемониалом.

      Это положение можно пояснить одним примером.  По  свидетельству

  Саксона Грамматика ("Gesta Danorum" XII в.), у западных, балтийских,

  славян жрец храма верховного божества Святовита  ежегодно  проводил

  следующий обряд:

      "... В жертву Святовиту приносился  пирог  из  сладкого  теста,

  круглый и вышиною почти в человеческий рост. Пирог ставился в храме

  между народом и жрецом, и жрец, спрятавшись  за  ним,  спрашивал  у

  народа -- видят ли его? Когда отвечали, что виден  лишь  пирог,  то

  жрец желал, чтобы и на другой год за пирогом его не было видно. Этим

  обрядом, по мнению ран  (племя  балтийских  славян),  испрашивалось

  обилие жатвы на будущее время; поверье, распространенное и у других

  славянских народов" 19.

      Точно такая же магическая церемония  с  пирогами  производилась

  под Новый год на Украине в XIX в., но только происходила она  не  в

  общем храме, а в каждой хате, где  в  "щедрый  вечер"  хозяин  дома

  прятался за горку испеченных пирогов и, созвав домочадцев, вопрошал:

  "Чи бачите ви мене?" 20

      19 Гильфердинг А. История балтийских  славян.  СПб.,  1874,  с.

  163-164.

      20 Сумцов Е. Ф. Хлеб в обрядах и песнях. Харьков, 1885.

      Очевидно, древний  жрец  славян  XII  в.  совершал  в  храме  в

  общеплеменном масштабе то, что  делали  домохозяева,  "огнищане"  в

  масштабе своей семьи в своем доме.

      Вторым   этапом   после   домашних   обрядов   было   вынесение

  празднества вовне, в места общего "мирского схода"; дом же оставался

  тем пунктом,  где  начиналось  и  где  кончалось  каждое  языческое

  священнодействие, какой  бы  масштаб  оно  ни  принимало  в  момент

  кульминации.  Недаром  словосочетание  "домашний  очаг"   приобрело

  устойчивый социальный  смысл.  Средневековые  еретики-стригольники,

  отвергавшие монополию церкви на культовую деятельность, опирались на

  древнюю и устойчивую славянскую традицию, утверждая, что "дом мой --

  храм мой".

      С  точки  зрения   средневековых   людей,   еще   не   изживших

  анимистического представления о повсеместности субъектов зла -навий

  -- и  еще  приносивших,  по  словам  современника,  жертвы  упырям,

  чрезвычайно важным являлся вопрос о снабжении дома-жилья, дома-храма

  достаточным  количеством  постоянных   оберегов,   отпугивающих   и

  отгоняющих  от  дома  всякую  вредную  нечисть.  В  этнографическом

  материале мы видим множество декоративной резьбы, украшающей русские

  избы Севера и Поволжья с явно языческими элементами, но перед  нами

  вновь и вновь встает проблема  доверия,  правомочности  перенесения

  пышной  декорации  наличников  и  причелин  XIX  в.  в   отдаленное

  средневековье. По отношению к южным сюжетам (богиня и птицы на щипце

  кровли) мы получили право экстраполяции, но на  Севере  у  нас  нет

  таких четких энеолитических прототипов, и богатое убранство северных

  изб, породившее в городах России  "ропетовский"  стиль  выставочных

  павильонов XIX в., при первом знакомстве вызывает  сомнение  в  его

  архаичности.  Большую  роль  в  этих   сомнениях   играет   техника

  исполнения: тонкая резьба, пропиловка ажурного рисунка, сходство с

  корабельной резьбой волжских торговых флотилий, в ряде случаев явное

  подражание белокаменным образцам московского барокко XVII--XVIII вв.

  и т. п.

      Но отбросим пышную орнаментику поволжских изб  21,  на  которую

  действительно влияла "корабельная резь". Исключим  из  рассмотрения

  случаи воспроизведения в дереве элементов нарышкинского барокко. Не

  будем особенно придираться к изощренной и в основном поздней технике

  ажурного пропила, памятуя о том, что в русской крестьянской вышивке

  языческие сюжеты  тысячелетней  древности  зачастую  вышивались  не

  нитями домашнего прядения,  а  цветным  гарусом,  изготовленным  на

  станках фабрик Морозова или Прохоровской мануфактуры.

      Обратим внимание на те  севернорусские  постройки,  которые  не

  испытали влияния  ни  поволжских  строителей  барж,  ни  московских

  архитекторов вроде Ропета (Петрова). Возьмем одну из  типичных  изб

  старой стройки из Вологодчины, орнаментика которой опубликована  И.

  В. Маковецким в числе многих других подобных образцов 22. Фасад избы

  украшен солнечными символами в самой верхней части по контуру торца

  кровли. Каждый солнечный знак сопровожден скульптурным изображением

  головы коня. Щипец кровли увенчивает массивный конек, "кънесъ",  от

  которого вниз  опущено  досчатое  "полотенце"  с  солярным  знаком.

  Причелины, спускающиеся по кромке кровли,  завершаются  внизу  тоже

  знаком солнца, а концам жердей с крюком на комлевом конце ("куриц"),

  держащих желоб для  слива  дождевой  воды,  придана  форма  конской

  головы. Кони эти непосредственно соседствуют  с  солярными  знаками

  причелин и зрительно совмещаются в единый образ солнечных коней. Три

  конно-солнечных символа фасада  избы  представлены  в  двух  разных

  уровнях: ближе к земле, на конце кровли слева и справа  по  фасаду,

  расположены два символа; третий конно-солнечный  символ  помещен  в

  самой верхней точке здания и развернут фронтально.

      Перед  нами  очень   важная   система   расположения   солярных

  символов,   система,   идущая   из   древности   и   связанная    с

  геоцентрическими представлениями о движении  солнца  вокруг  земли:

  левый от зрителя край кровли -- восходящее, утреннее солнце; верхний

  конек на щипце кровли -- полдневное солнце в  зените;  правый  край

  кровли -- вечернее заходящее солнце. Соединение каждого  солнечного

  символа с фигурой коня подчеркивает динамичность  всей  композиции.

  Солнце не просто показано в трех позициях,  оно  показано  в  своем

  ежедневном  движении  по  небосводу;  кони  Феба  влекут  солнечную

  колесницу от востока к западу через священную точку полдня...  и  в

  архитектурной орнаментике мы видим и головы  коней  и  колесовидные

  символы солнца.

      Геоцентрические представления о дневном  пути  солнца  по  небу

  на конях (или на лебедях) и о ночном пути по подземному  океану  на

  водоплавающих птицах возникли, как можно думать,  еще  в  бронзовом

  веке, когда на сосудах для умерших, ушедших в подземный, ночной мир,

  внизу на днище изображалось ночное, подземное солнце 23.

      При обращении к  русскому  этнографическому  материалу  удалось

  проследить полное воплощение этой идеи в сложной орнаментике прялок:

  на лопасках прялок изображалась  земля  (на  более  ранних  --  как

  вспаханное поле; на поздних -- как многообразие  жанровых  ситуаций

  деревни и города), освещенная с  разных  сторон  солнцем.  На  двух

  боковых "серьгах" лопаски помещали восходящее и заходящее солнце, а

  дневной путь солнца  отмечался  несколькими  солнечными  знаками  в

  верхней части прялки, расположенными как бы по  дуге  небосвода.  В

  центре прялки помещалось или  огромное  солнце  как  субъект  света

  ("вещь бо есть солнце свету" XII в.) или же искристая композиция из

  семи  шестилучевых   розеток,   символизировавшая   "белый   свет",

  светящийся как бы сам по себе, независимо от вёдра или  пасмурности

  дневной  небосвод,  "святовит"  ("световит")  по   древнеславянской

  терминологии 24.

      Солнечная символика прялок  отличается  от  орнаментики  других

  бытовых предметов тем, что здесь, помимо солнечного  света,  особое

  внимание уделено ночному, подземному солнцу. Под  горизонтом  земли

  изображалось и ушедшее вниз солнце, и керосиновая лампа как  символ

  противостояния ночному мраку, и древний ящер, хозяин подземного мира

  25.

      21 Званцев М. П. Домовая резьба. М.,  1935;  Маковецкий  И.  В.

  Памятники народного зодчества Верхнего Поволжья. М., 1952; Бломквист

  Е. Э. Крестьянские постройки..., с. 373-377; Жегалова С. К. Русская

  деревянная резьба XIX в. М., 1957.

      22 Маковецкий  И.  В.  Архитектура  русского  народного  жилища

  Севера и Верхнего Поволжья. Троицкая слобода Тотемского района. М.,

  1962, табл. 24.

      23 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 234-249.

      24 Рыбаков Б. А. Язычество древних  славян,  рис.  на  с.  241,

  247.

      25 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, рис. на с. 243.

      Внимание к четвертой, подземной позиции  солнца  в  орнаментике

  прялок объясняется тем, что прялки как орудие труда предназначены в

  основном для вечерней работы, как правило, проводившейся уже  после

  раннего захода зимнего солнца, или  для  посиделок,  затягивавшихся

  нередко и за полночь, "до вторых петухов".

      Символическая орнаментика севернорусской избы в  основном  была

  построена на изображении на самом здании дневного хода  солнца  над

  землей.

      Еще раз следует подчеркнуть,  что  в  обширном  этнографическом

  материале перед нами не просто множество солярных знаков, не  сумма

  отдельных символов, а  продуманная  система,  созданная  на  основе

  геоцентрического мировоззрения: злыдни-упыри  могут  бесчинствовать

  повсюду, они -- вездесущи, повсеместны; в систему  зла  входит  вся

  природа и  все  живое,  обвеваемое  "злыми  ветрами".  Этой  темной

  анимистической системе вампиризма должна была быть противопоставлена

  система света, изгоняющего не только тьму, но  и  порождения  тьмы.

  Древний славянин обратился к  Солнцу,  зафиксировав  его  на  своем

  жилище в его непрерывном движении по  небу.  Повсеместности  упырей

  была противопоставлена повсеместность солнечного  света;  при  этом

  была подчеркнута закономерность неизбежного прихода солнца в  новый

  день вместе с утренней  зарей.  Эту  мысль  о  непременном  приходе

  солнечного света поэтично выразил киевский летописец Моисей в своей

  кантате 1198 г.

                  Небеса безсловесное естьство суще

                         и сочювьствено

                         и самовластно.

                  Но точью светлостью солнца

                         и растением луны,

                         украшением звезд

                  И непременьно храняще уставы временем

                         владычна повеления

                         поведають славу его... (бога) 26.

      Право на ретроспективное опускание  этнографических  данных  до

  уровня  славяно-русского  средневековья  нам  дает  анализ   сюжета

  знаменитых вщижских арок XII в. (подробнее см. выше). Две бронзовые

  арки представляли собой обрамление напрестольной сени над  алтарем,

  долженствовавшей изображать модель вселенной 27. У подножья  каждой

  арки изображены ящеры и крылатые псы-симарглы как символы подземного

  и земного мира. По дуге  арки  расположены  три  круга  с  птицами,

  обозначающие три позиции солнца:  два  нижних  круга  (птица  клюет

  ветку)  --  восход  и  закат  солнца;   верхний   круг   (птица   с

  распростертыми крыльями) -- полдень. Каждая позиция солнца отмечена

  маленькой подставкой для свечи.  Вщижские  арки  датируются  второй

  половиной  XII  в.  и,  следовательно,  показ  движения  солнца  по

  небосводу мы вполне можем относить к средневековью.

      Древнейшим  на  славянской  почве  примером   показа   динамики

  дневного солнечного пути при помощи трех  позиций  солнца  является

  неоднократно упоминавшийся браслет из Радолинка, на котором есть  и

  утреннее и вечернее солнце, влекомое лебедями, а над ними в  зените

  -- полдневное солнце (без лебедей); к  нему  молитвенно  простирает

  руки женщина. От Киевской Руси эта композиция  отстоит  на  полторы

  тысячи лет 28, Следовательно, у нас есть право на экстраполяцию.

      Архитектурный   декор   обычного   славянского   жилища    был,

  разумеется, проще кружевной резьбы богатых изб XIX в., но важную для

  древнего славянина солнечную символику он мог  выразить  и  другими

  средствами. Представление об этом  нам  дает  своеобразная  домовая

  резьба Севера и  главным  образом  Сибири,  где  сохранилось  много

  старинных изб без  вычурной  пропиленной  орнаментики,  но  с  явно

  выраженной конно-солнечной символикой 29.  Охлупни  на  крышах  изб

  делались  из  массивного  комля  таким  образом,  что  из  корневых

  отростков вырезалась голова коня, изредка птицы, а под конем  ствол

  дерева срезался так, чтобы виден был весь круг торца бревна (с  его

  кольцами и радиальными трещинами), служивший в этом случае  как  бы

  изображением солнца. Позднейшие дощатые "полотенца"  с  пропиленным

  знаком солнца прикреплялись к коньку именно в этом месте 30.

      26 ПСРЛ. СПб., 1843, т. II, с. 154.

      27 Рыбаков Б. А. Русское прикладное  искусство  X--XIII вв. Л.,

  1971, с. 81 89, рис. 120-123.

      28 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 341.

      29 Маковецкий  И.  В.  Архитектура...,  табл.  92;  Ащепков  Е.

  Русское народное зодчество Западной Сибири. М., 1950.

      30 Ащепков Е. Русское народное  зодчество...,  рис.  137,  138,

  146, 150 и др.

      Такая  упрощенная  форма   изображения   солнца   была   вполне

  доступна  строителям  славянских  деревенских  изб.  В  городах  же

  русского средневековья, как мы  видим  по  раскопкам  в  Новгороде,

  домовая резьба была не менее изощренной, чем та, которую мы знаем по

  этнографическим данным.

      Космологическая система защиты  от  духов  зла  предусматривала

  не только солнце  и  его  путь  по  небу,  но  и  самое  небо,  как

  предполагаемое вместилище дождевой воды.

      Представление о  верхнем  контуре  двускатного  фронтона  дома,

  как о небосводе, по которому солнце  совершает  свой  дневной  путь

  слева (от зрителя) направо, от одного нижнего конца кровли вверх  к

  щипцу кровли, к ее "шелому" "коньку" и далее вниз к другому нижнему

  концу кровли, подкреплялось в этнографическом (а как увидим ниже  и

  в археологическом) материале изображением звезд и  небесных  водных

  запасов. Как уже неоднократно приходилось  говорить,  картина  мира

  древних земледельцев существенно отличалась от нашей тем,  что  они

  еще не знали механики образования облаков и туч из земных испарений

  и предполагали, что дождевая  влага  берется  сверху,  из  каких-то

  небесных  запасов  воды,  хранящихся  на  уровне  "верхнего  неба",

  находящегося над "средним небом", по  которому  движутся  солнце  и

  луна. Это представление отражено в гимнах Ригведы и  в  трипольской

  росписи IV -- III тысячелетия до н. э. 31 Верхнее  небо отделено от

  среднего "твердью небесной" (библия). Запасы воды на небе носили  в

  древнерусском языке наименование "небесных хлябей". Сильный  дождь,

  ливень  ("прапруда")   определялся   фразой:   "разверзлись   хляби

  небесные", т.  е.  открылась,  получила  свободу  небесная  вода  и

  ринулась вниз,  на  землю.  В  глазах  русских  книжников  хозяином

  небесных вод был господь-бог: "Обратитеся къ мъне (говорит во время

  засухи писатель от имени бога) и обращюся к вам, глаголеть господь.

  И аз отъвьрзу вам хляби небесные и възвращю от вас гнев мой..." 32

      Первобытное  представление   о   двух   небесах   ("водном"   и

  солнечно-воздушном)  ,   разделенных   прозрачной   "твердью"   как

  стеклянным куполом, сводом  (отсюда  "небосвод")  сохранилось  и  в

  средневековых комментариях к библии. Иоанн, экзарх Болгарии, в X в.

  писал в своем "Шестодневе", посвященном толкованию "Книги бытия", т.

  е. творению мира богом:

      "Дъве небеси: и  твьрьдь  бо  нарече  бог  "небо".  Обычьно  же

  божественному писанию и въздуха "небо" нарековати" 33.

      31  Рыбаков  Б.  А.  Язычество  древних  славян,   с. 168-170,

  194-197. 32 Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 214, 1068 г.

      33 Срезневский  И.  И.  Материалы  для  словаря  древнерусского

  языка. М., 1913Г т. II, стлб. 357.

      То есть:

      "Существует двое небес, так как  и  твердь  бог  назвал  небом.

  Небом же в  божественных  писаниях  называется  также  и  воздушное

  пространство".

      "Твердь"  и  в   библейском   и   в   средневековом   понимании

  удерживала хляби небесные где-то в недосягаемой вышине над воздушным

  пространством обычного  неба.  Это  раздвоение  неба  на  две  зоны

  отразилось и в  существовании  в  русском  языке  не  только  формы

  единственного числа (небо), но и формы "небеса".

      В речи философа,  убеждавшего  Владимира  принять  христианскую

  веру, очень четко проведено представление о двух небесах и  о  двух

  водах:

      "Въ въторый день сътвори (бог) твърдь, яже есть  посреде  воды;

  сего же дьне разделишася воды: пол  их  (половина  вод)  възиде  на

  твердь, а пол их -- под твърдъ. В третий дьнь сътвори (из  вод  под

  твердью) море и рекы и источьникы и семена" 34.

      Этнография  дает  нам  устойчивое  и  широко   распространенное

  изображение небесных хлябей верхнего  неба  на  причелинах  домовых

  кровель. Самым частым  является  волнистый  орнамент  или  узор  из

  городков, которые на  расстоянии  тоже  воспринимаются  как  волны.

  Обычно волны избяного "небосвода"  идут  в  два-три  ряда,  как  бы

  подчеркивая глубинность хлябей. Очень  часто  наряду  с  волнистыми

  линиями изображаются небольшие  кружки,  очевидно,  символизирующие

  дождевые капли, те "груды", которые, по мнению язычников,  веривших

  в Рода, являлись причиной жизни на земле как эманация  божественной

  оплодотворяющей силы.

      Этнографических  примеров  изображения  "хлябей  небесных"   на

  причелинах фронтонов очень много 35.

      Причелины  с  изображением  волнистых  струй  известны  нам   в

  Новгородской области, в  Архангельской,  Вологодской,  Ярославской,

  Ульяновской, Горьковской, в русских селах Карелии и в  ряде  других

  мест Средней России и Севера.

      Исключительно важным  для  наших  разысканий  является  наличие

  точно таких же причелин, с таким же  струйчатым  узором  в  древнем

  Новгороде. Как известно, культурный слой Новгорода хорошо сохраняет

  дерево. В солидном  исследовании  Б.  А.  Колчина  опубликован  ряд

  причелин городских домов 1055-1422 гг. 36.

      34 Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 107.

      35  Забелло  С.,  Иванов  В.  Е.,  Максимов   П.   Н.   Русское

  деревянное зодчество. М., 1942, рис. 16, 17, 18, 21, 24, 26, 32, 33,

  34, 35, 66, 68, 72, 73, 74, 84, 85, 88, 92, 112;. Бломквист  Е.  9.

  Крестьянские постройки..., рис. 21, 34, 79, 87, 89; Маковецкий  И.

  В. Архитектура..., табл. 27, 28, 32, 33, 34, 38, 50, 52, 55, 56, 58,

  59, 60, 61, 87, 95, 98; фото 12, 14, 16, 19, 35, 56, 57, 58, 59, 67,

  73, 74, 77.

      36 Колчин Б. А.  Новгородские  древности.  Резное  дерево.  М.,

  1971, рис. 12 и 13 на с. 32 и 33 и табл. 22.

      Здесь же в раннее время применяется  не  только  резьба,  но  и

  пропиловка сквозного кружевного узора, которая так хорошо известна

  нам по многочисленным образцам XIX в.

      Семантика узоров новгородских причелин XI--XV вв. дает  нам два

  ряда: во-первых, привычную идеограмму воды в  виде  переплетающихся

  струй (1177-1197 гг.), а во-вторых, более устойчивое,  удержавшееся

  с середины XI в. вплоть до последнего рубежа сохранности  дерева  в

  археологических слоях, т. е. до XV в., изображение женских  грудей,

  то в виде скульптурно выполненного узора, где этот  сюжет  является

  повторяющимся раппортом (1055 г.), то в виде парных изображений двух

  грудей, тщательно обозначенных резчиком (1281-1422 гг.),  но  также

  образующих в своей повторяемости волнистый узор.

      Прежде  чем   напомнить   о   давней   символике   земледельцев

  энеолита,  где  дождевые   потоки   уподоблялись   потокам   молока

  Матери-богини 37, отметим близость в  русском  средневековом  языке

  таких слов, как "грудь" и "груда". "Грудие росное" --  капли  росы,

  живительной помогающей растениям небесной влаги --  "родивыи  капли

  росныя" 38. Русские язычники в XII--XIII вв.  полагали,  что  роса,

  опадающая с небес в виде тумана-облака, посылается богом неба Родом

  именно как всерождающая влага жизни.

      "... Род седя на воздусе мечеть на  землю  груды  (капли)  и  в

  том рождаются дети..." 39

      Нас не должно смущать наличие  женских  грудей  при  оформлении

  образа небесной воды -- ведь мужскому патриархальному божеству Роду

  предшествовали две рожаницы, две  небесных  богини,  культ  которых

  потом  сопровождал  культ  Рода  и  даже  пережил  его,  уцелев   в

  бессознательных пережитках до XIX  в.,  отраженный  в  целой  серии

  крестьянских вышивок 40.

      Ритуальная живопись трипольской культуры, полнее,  чем  где  бы

  то ни  было  в  Европе,  раскрывающая  сущность  аграрно-магических

  представлений древних земледельцев, постоянно связывает воедино идею

  дождя,  небесной  воды,  с  образом  грудей  двух  небесных  богинь

  (прототип двух русских рожаниц),  расположенных  то  равномерно  по

  всему тулову сосуда, то группирующихся попарно 41.

      Задолго  до  открытия  трипольской  росписи  А.  Н.   Афанасьев

  писал: "Уподобление дождя молоку заставило видеть в  тучах  женские

  груди или коровье вымя" 42.

      Энеолитическое   искусство   полностью    подтвердило    тезис,

  возникший только на фольклорном материале и казавшийся  противникам

  мифологической школы сомнительным.

      Новгородские  средневековые  причелины,   синхронные   поучению

  против   языческого    Рода,    орошающего    землю    животворными

  грудами-каплями, дают нам оба воплощения идеи небесной  воды  --  и

  ритмично расположенные по всей длине причелины женские груди  (1055

  г.) и парные изображения грудей (1281 г. и 1422 г.). Домовая резьба

  XIX в.  содержит  почти  все  элементы  небесно-водяной  символики,

  которые  известны  нам   в   новгородской   резьбе:   схематическое

  изображение пары женских грудей, зафиксированное находками  XIII-XV

  вв., широко бытует в домовой резьбе русского Севера 43.

      Использование мотива женской груди  в  качестве  повторяющегося

  раппорта  на  всем  протяжении  причелины  точно  так   же   широко

  представлено в русском  архитектурном  декоре.  Иногда  этот  мотив

  передавался округлыми выступами на нижней кромке причелин  (идущими

  или непрерывно или же попарно, с интервалами между парами)  44,  но

  значительно  чаще  он  изображался  в  виде  пропиленных  небольших

  зубчатых  (ступенчатых)  городков,  которые  на   расстоянии,   для

  смотрящего снизу человека, давали полную иллюзию той  символической

  фигуры  груди,  которую  так  тщательно  и  натуралистично  вырезал

  новгородский резчик времен Ярослава Мудрого 45.

      37 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 168-169.

      38 Срезневский И. И. Материалы..., с. I, стлб. 600.

      39 Гальковский Н. М. Борьба христианства..., т. II, с. 97.

      40 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 475-501.

      41  Рыбаков  Б.  А.   Космогония   и   мифология   земледельцев

  энеолита. Сов. археология, 1965, № 1, рис. 10, 12, 16, 19; № 2, рис.

  32.

      42 Афанасьев А. Н. Поэтические  воззрения  славян  на  природу.

  М., 1805, т. I, с. 671 и 435.

      43 Например: Забелло С. и  др.  Русское  деревянное  зодчество,

  рис. 73, 85 и 88; Званцев М. П. Домовая резьба, рис. 7.

      44 Например: Забелло С. и  др.  Русское  деревянное  зодчество,

  рис. 74; Званцев М. П. Домовая резьба, рис. 7.

      45 Колчин В. А. Новгородские древности, рис. 134.

      Новгородские причелины дошли до нас в виде  разрозненных  досок

  и обломков; по ним трудно судить о  системе  изображений  символики

  верхнего неба. В  этнографическом  же  материале  (которым  с  этой

  стороны никто не  интересовался)  мы  видим  именно  систему,  хотя

  нередко с  перепутанными  уже  элементами.  Причелины  русских  изб

  украшались в два-четыре ряда. Верхний  ряд  чаще  всего  был  занят

  зигзаговой линией, являвшейся архаичной  и  устойчивой  идеограммой

  воды, в данном случае -- "хлябей небесных",  недосягаемых  дождевых

  запасов; изредка зигзаг заменялся упрощенным меандром. Ниже шел ряд

  городков или парных изображений женских грудей, очевидно, связанных

  с представлением о небесных богинях-рожаницах,  которые,  по  мысли

  древних охотников, рождали "оленьцов  малых"  на  потребу  людям  и

  волкам, а, по мысли земледельцев, проливали дождь на поля. Эти  два

  основных ряда иногда перемежались рядами сквозных круглых отверстий,

  которые могли быть осмыслены как дождевые капли. Такими же кружками

  нередко снабжались городки и полукруги нижнего ряда.

      Часто  встречается  (притом   в   разных   отдаленных   местах)

  сочетание в одном ряду полукругов-грудей с  кружком  посередине,  и

  коротких зигзагов между ними 46.  Здесь,  очевидно,  зубчики  между

  полукругами  можно  толковать  как  добавление  идеограммы  воды  к

  изображению туч-грудей.

      Как  правило,  нижним  орнаментальным  рядом  причелин   бывают

  полукруги-груди (часто с кружком посередине), реже  городки,  но  в

  ряде  мест  (Вологодская   область,   Заонежье,   Архангельская   и

  Горьковская  области)  встречаются   какие-то   неясные   отростки,

  обращенные вниз.  В  нижегородской  пышной  резьбе,  возникшей  под

  воздействием корабельной рези, это -- декоративные листья; в Карелии

  на  таких  отростках   изображали   3-4   кружка,   которые   могли

  символизировать стекающие вниз дождевые капли.  Вологодская  резьба

  дает четкое изображение птиц 47.

      46 Например: Маковецкий И. В. Архитектура..., табл.  551  и  2;

  табл. 872; Забелло С. и др. Русское деревянное зодчество, табл.  72

  и 73.

      47  Чекалов  А.  К.  Народная  деревянная  скульптура  русского

  Севера. М., 1974, рис. 26.

      Система построения декора  избяных  причелин  состояла  в  том,

  что здесь проводились две неразрывно связанные друг с другом  идеи:

  во-первых, наличие в верхнем небе (над  твердью)  запасов  дождевой

  воды (зигзаги и меандры), а во-вторых, передача этой воды вниз,  на

  землю к пахарям,  показанная  посредством  мифологического  символа

  грудей  небесных  богинь,  орошающих  землю   "родивыми"   "грудами

  росными". Широкое бытование этой системы на всем русском  Севере  и

  опора  на  новгородские  материалы  XI--XV  вв.,  в  которых  четко

  прослеживаются все элементы позднейшего декора, а  также  опора  на

  древнюю систему энеолитической  росписи  (зигзаги-хляби  в  верхнем

  ярусе и груди двух небесных богинь в среднем), позволяют нам считать

  ряды  узоров  русских  причелин  XIX  в.   не   случайным   набором

  орнаментальных приемов, а пережитком (может  быть,  в  значительной

  мере уже бессознательным) древних космологических  представлений  о

  небесах, дающих дождь.

      Изображение  небесных  вод  было,  однако,  лишь  частью  более

  общей картины мира, где небесно-водный ярус был  только  отдаленным

  фоном, а главным  являлось  солнце  в  своем  размеренном  пути  по

  небосводу среднего неба.

      Чрезвычайно важно отметить, что  во  всем  декоре  русских  изб

  XVIII--XIX вв., на всем обширном  пространстве двенадцати  северных

  губерний России солнечные знаки, изобилующие в этом декоре, никогда

  не помещались выше небесно-водной зоны, т. е. не нарушали архаичных

  представлений о верхнем небе. Зоной движения солнца было со  времен

  энеолита  среднее  небо,  находившееся  ниже  небесно-водной   зоны

  верхнего неба, расположенного за невидимой твердью 48.

      Расшифровке безмолвного  археологического  материала  помогают,

  как мы знаем, наиболее архаичные гимны индийской Ригведы, записанные

  во II тысячелетии до н. э.,  в  которых  вертикальный  разрез  мира

  представлен так:

      1. "Свах" -- верхнее небо с запасами воды.

      2. "Бхувах" -- воздушное пространство со  звездами,  солнцем  и

  луной.

      3. "Бхух" -- земля, почва 49.

      С  удивительной  строгостью  соблюдалась  эта  древняя  картина

  мира в  системе  архитектурного  убранства,  явившемся  повторением

  макрокосма в микрокосме славянского жилища: путь солнца по среднему

  небу подчеркнут тем, что для показа солнечных знаков  в  надлежащей

  зоне применялись искусственные, не игравшие никакой  конструктивной

  роли  особые  доски  --  "полотенца",  спускавшиеся   от   причелин

  вертикально вниз. Солярные знаки на этих полотенцах размещались ниже

  зоны небесных вод причелин на фоне затененного кровлей фронтона. Три

  позиции солнца, обеспечивающие показ его дневного хода  --  восход,

  полдень, закат -- достигались тем, что околоземные положения светила

  при восходе и закате  обозначались  помещением  солярных  знаков  у

  нижнего торца обеих причелин и оказывались таким  образом  в  общей

  композиции домового декора ниже  той  части  причелин,  на  которой

  изображались  "хляби  небесные".  Иногда  и   здесь,   для   показа

  утренне-вечерних  позиций   солнца,   прибегали   к   помощи   двух

  вертикальных полотенец у краев причелин.

      Иногда путь солнца отмечался не тремя  стандартными  позициями,

  а   дополнительно   еще   несколькими    промежуточными    знаками,

  прикрепленными к нижней кромке причелин-неба 50. Дневной ход солнца

  в этих случаях отмечался двенадцатью солнечными знаками.

      Рассмотрим солнечные знаки, входившие в общую  систему  обороны

  русского дома от упырей и навий.

      48 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 194195.

      49  Древнеиндийская  философия  /  Пер.  с  санскрита   В.   В.

  Бродова. М., 1963, с. 187.

      50 Забелло С. и др. Русское деревянное  зодчество,  рис.  72  и

  73; Чекалов А. К. Народная деревянная скульптура..., рис. 7.

                                   *

      Прежде всего следует сказать, что  в  указанных  трех  позициях

  (утро, полдень и вечер)  всего  фронтального  декора  русской  избы

  солярные  знаки  изображались  не  просто  как  один  из  элементов

  убранства, а вполне осмысленно, с глубоким символическим значением.

  В  этом  убеждает  то,  что  они  почти   никогда   не   помещались

  изолированно, а всегда в комплексе с другими  символами  --  земли,

  засеянного поля, иногда воды. Взаимное положение разных символов  в

  одном  комплексе  дополнительно  подчеркивало  динамику  солнечного

  дневного хода.

      Гарантией сознательного, преднамеренного  размещения  знаков  и

  комплексов знаков является широчайшее распространение их одинакового

  осмысления на всем русском Севере -- от Новгорода до  Устюга  и  от

  Архангельска до Подмосковья 51.

      51 Примеры взяты из книг: Забелло С. и др.  Русское  деревянное

  зодчество, рис. 72, 73, 84, 88; Маковецкий  И.  В.  Архитектура...,

  табл.  56,  58,  87,  128;  Чекалов  А.  К.   Народная   деревянная

  скульптура..., рис. 7; Рыбаков Б. А. Язычество древних  славян,  с.

  50, 307, 457; Русский Север. М.,  1972,  с.  39;  Бломквист  Е.  Э.

  Крестьянские постройки..., рис. 87, 89; Вишневская В. М.  Резьба  н

  роспись по дереву мастеров Карелии.  Петрозаводск,  1981,  рис.  6;

  Architecture of the Russian North. Л., 1976, рис. 107.

      Сами   солнечные   знаки   представлены   несколькими   типами.

  Наиболее устойчивым является круг с 6 радиусами ("колесо Юпитера").

  Встречается круг с крестом внутри него, а иногда и с восемью лучами.

  Восходящее или заходящее  солнце  может  быть  показано  полукругом

  (дугою вверх) с тремя лучами.

      Особый    интерес    представляют     многочисленные     знаки,

  изображающие "бегущее"  солнце:  внутри  круга  вырезают  несколько

  дугообразных линий, расположенных радиально; они создают впечатление

  катящегося колеса с изогнутыми спицами. Направление  искривленности

  всегда одинаково: верхняя линия в  круге  имеет  выпуклость  влево,

  нижняя -- вправо, чем определяется и положение  всех  промежуточных

  спиц этого солнечного колеса. Иногда движение солнца выражено только

  тремя такими дугами, но обычно их бывает много.

      Рядом с символом солнца почти всегда соседствует тот  или  иной

  символ земли, поля.

      Расшифровка знаков, обозначающих землю,  основывается  на  двух

  проведенных в первой книге  "Язычества"  анализах.  Во-первых,  это

  древний, еще энеолитический символ поля и плодородия в  виде  ромба

  или квадрата, поставленного на угол и разделенного на четыре  части

  52. Это знак устойчиво бытовал  несколько  тысячелетий.  Он  хорошо

  отражен  в  русском  средневековом  прикладном  искусстве  53  и  в

  церковной   декоративной   росписи   и   широко    представлен    в

  этнографическом материале, преимущественно в узорах свадебной одежды

  невесты, что еще раз свидетельствует о связи с идеей плодородия.

      Вторая группа знаков на избяных  причелинах  прямо  соотносится

  с русскими прялками из того же  северного  региона,  на  которых  в

  соседстве с  солнцем  резчик  изображал  вспаханную  землю  в  виде

  большого прямоугольника или ромба, прочерченного вдоль и поперек 54.

  На причелинах изб мы видим и прямоугольники и  ромбы,  образованные

  рядами небольших отверстий. Кроме того, на  кромке  причелин  почти

  всегда вырезаны ромбы.

      52 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 44-51.

      53 Рыбаков Б. А. Прикладное  искусство  и  скульптура.  В  кн.:

  История культуры древней Руси. М., 1951, т. II, табл. 195 на с. 405.

      54 Рыбаков Б. А. Язычество  древних  славян,  с.  247,  таблица

  прялок.

      В  первичной  расшифровке  семантики  резьбы  я   опирался   на

  обильный сравнительный материал, исследованный в  разделе  "Глубина

  памяти", но убедительным раскрытие  смыслового  содержания  домовой

  резьбы может стать только  после  рассмотрения  комплексов  знаков,

  после ознакомления с сочетаниями символов солнца и земли. Они четко

  группируются по суточным позициям солнца -- в  одну  группу  войдут

  комплексы, отвечающие восходящему и заходящему солнцу, а в другую --

  полдневные, изображающие солнце в зените.

      Утро и вечер. На  нижних  концах  причелин,  соответствующих  в

  общей картине небесного хода солнца восходу и закату, почти  всегда

  находятся рядом знаки солнца  и  знаки  земли.  Чаще  всего  солнце

  изображается ниже земли -- оно еще только должно взойти; иногда над

  землей помещают половину солнечного знака -- солнце восходит. Иногда

  солнце показано уже  взошедшим,  находящимся  над  землей;  в  этих

  случаях земля показана не прямоугольником, а как  знак  плодородия,

  перекрещенным  квадратом.  Материала  для   установления   надежной

  корреляции недостаточно, но отметить такое  тяготение  следует  для

  дальнейшей проверки.

      В  комплексе  нижних  концов  причелин   очень   часто   солнце

  изображается  "бегущим",  что  вполне   соответствует   зрительному

  восприятию хода солнца -- при восходе  и  закате  особенно  ощутимо

  движение  светила,  быстро  поднимающегося  или  опускающегося   по

  отношению к горизонту.

      Полдень. Полдневное  солнце  изображалось  на  фасаде  избы  на

  самом верху, под главенствующей фигурой щипцового коня, но, как уже

  говорилось, все же ниже "хлябей небесных", являвшихся верхним небом.

  Для того чтобы соблюсти  архаичную  стратиграфию  мира  и  оставить

  солнце в надлежащем ему ярусе, старинные умельцы приделывали к щипцу

  короткую доску-"полотенце", свисавшую вертикально вниз  по  фасаду.

  Вот на нижнем конце этого полотенца и размещался полуденный комплекс

  солнечных знаков.

      Полуденный комплекс всегда был  богаче  утренне-вечерних.  Чаще

  всего здесь изображались два солнца подобно тому, как на  календаре

  месяц летнего солнцестояния (июнь) обозначался не одним крестом, как

  другие солнечные фазы, а двумя крестами.

      Два  солнца,  расположенные  одно  под   другим,   могли   быть

  одинаковыми (обычно с шестью лучами), но одно из них могло быть дано

  в динамической форме  бегущего  колеса.  В  отдельных  случаях  над

  солнцами помещалось изображение православного  креста,  придававшее

  ясность семантике солнечных знаков --  они  тоже  были  священны  и

  обладали такой же  апотропеической  силой,  как  и  крест,  которым

  отгоняли бесов.

      На  некоторых  полотенцах  изображался  как  на  прялках   весь

  суточный ход солнца: наверху  три  дневных  позиции  солнца  (утро,

  полдень и вечер) , внизу две позиции ночного подземного солнца, а в

  центре -- огромный лучистый  круг,  символизирующий  "белый  свет",

  вселенную,   осиянную,   по   мнению   русских   людей    XII--XIII

  вв.,"неосяжаемым и неисповедимым светом".

      Символы  земли,   как   правило,   отсутствуют   в   полуденной

  композиции, но иногда земля все же изображается. В этих случаях она

  обязательно сопряжена с солнцем: или солнце светит на  подступающую

  к нему (сверху и снизу) землю или же маленький символ земли помещают

  между двумя бегущими солнцами, и он оказывается как бы  всесторонне

  освещенным.

      Входы во двор и в дом. Если  основная  часть  усадьбы  древнего

  славянина или средневекового горожанина была надежно  ограждена  от

  носителей зла монументальным,  во  всю  ширь  фасада,  изображением

  макрокосма и как бы всесторонне освещена  движущимся  по  небосводу

  солнцем, то во всей системе дворовых строений оставалось еще  очень

  много лазеек и всяческих скважин, сквозь которые могли проникнуть в

  жилье или в хлева вредоносные навьи, против которых и  здесь  нужно

  было  принять  свои  меры.  На  колья  ограды  надевались   имевшие

  магическую силу  битые  горшки,  навешивались  счастливые  камни  с

  естественным отверстием ("куриный бог"),  по  периметру  двора  при

  каждом празднике рассыпались остатки ритуальной еды,  в  воротах  в

  ответственный момент первого выгона скота клали рогатину,  "которая

  в  звере  бывала",   и   во   всех   случаях   взывали   к   помощи

  батюшки-домового, дворового, банника, овинника,  "кутного  бога"  и

  других "доброхотов" и "доброжилов", представителей своего усадебного

  воинства.

      В качестве постоянных  оберегов  над  воротами  часто  помещали

  или  одиночный  солярный  знак  или  знакомые   нам   три   солнца,

  символизирующие день от  утра  до  вечера.  Солнечный  символ,  как

  правило, представлен и его шестилучевом варианте, соединяющем в себе

  и символику неба, Рода 55. Очень часта обработка воротных столбов в

  виде схематичных антропоморфных фигур-идолов.

      55  Маковецкий  И.   В.   Заметки   о   памятниках   деревянной

  архитектуры Поволжья. Сообщ. Ин-та истории искусств. М., 1951, рис.

  61, 63; Он же.  Архитектура  русского  народного  жилища  Севера  и

  Верхнего Поволжья. М., 1962, рис. 103; Ащепков Е. Русское  народное

  зодчество..., рис. 172, 173, 231, 253.

      Крестьянский двор XIX  в.  был  в  меньшей  степени,  чем  дом,

  снабжен  защитительными  символами,  что,  быть  может,  связано  с

  временным  пребыванием  людей  во  дворе,   а   защитная   система,

  по-видимому, была рассчитана преимущественно на ограждение от навий

  именно человека. Если в образе навий скрывались известные нам теперь

  болезнетворные  бактерии,  бациллы,  микробы,  вирусы,   то   такая

  направленность  системы  будет  вполне  понятна.   Когда   человеку

  необходимо было покинуть свой двор, выехать в  мир,  подстерегающий

  его множеством коварных злыдней, он оказывался защищенным  от  них,

  во-первых, своей одеждой, полной заклинательных знаков (см.  ниже),

  конской сбруей с бубенцами, игравшими у всех народов апотропеическую

  роль, и орнаментацией телеги или саней 56. Здесь мы видим и  солнце

  в трех позициях, и квадраты земли, и даже нечто  вроде  обозначения

  пути в виде двух параллельных линий колесной или санной колеи. Дуга

  над головой коня была украшена тремя солнцами  в  позиции  восхода,

  зенита и заката 57.

      Из  надворных  или  примыкающих  ко  двору  построек  интересны

  амбары, хранилища "гобина" -- урожая.

      Близ знаменитых  Кижей  известен  амбар  с  любопытной  заменой

  солнечного знака женской фигурой 58. На  боковых  причелинах  и  на

  центральном полотенце вырезана женская фигура с опущенными к  земле

  (а не поднятыми к небу, как на щипцах кровли) руками.  Как  удалось

  выяснить при анализе русской ритуальной вышивки, женская фигура  на

  полотенцах изображалась двояко:  на  предназначенных  для  весенних

  празднеств -- с поднятыми к небу руками, а для  летних  молений  об

  урожае -- с руками, обращенными к земле,  как  бы  указывающими  на

  колосящиеся хлеба. Возникает предположение, что эта вторая  женская

  фигура -- славянская Макошь, богиня урожая 59.

      58  L'art  populaire  Ucrainien.  L.  1982,  рис.   95;   L'art

  rustique en Russie, Paris, 1912, № 276, 385, 462, 466-470.

      57 Богуславская И. Я. Русское  народное  искусство,  Л.,  1968,

  рис. 8.

      58 Вишневская В. М. Резьба и роспись..., рис. 10.

      59 Рыбаков Б. А. Язычество древних  славян,  с.  486  и  след.;

  рис. на с. 493, 405. 523.

      Макошь,  самое  имя  которой  означает   "Мать   урожая",вполне

  подходящая охранительница амбара с запасами обмолоченного  зерна  в

  нем. Зерно в амбаре хранилось в сусеках, больших деревянных  ларях.

  Здесь же хранился и драгоценный семенной запас для  будущего  сева.

  Может быть, поэтому мы находим в орнаментации сусеков два  основных

  мотива: солнце (иногда в  традиционных  трех  позициях)  и  буйную,

  гипертрофированную зелень.

      Вход  в  дом  --  дверь  --   сравнительно   бедно   обставлена

  охранительными символами. Иногда встречается солнечная символика со

  знаками, расположенными по полукругу притолоки (Гуцульщина) 60.  Но

  обычно ограничивались такими оберегами, как подкова у порога и  три

  креста на притолоке, прокопченные "четверговой свечой".  Подковы  в

  древней Руси почти не применялись, и  что  заменяло  их  у  порогов

  древнерусских жилищ -- неизвестно. У двери  внутри  дома  находился

  коник (может быть, от этого и появился впоследствии обычай прибивать

  подкову), а под лавку близ дверей всегда клали топор, который был и

  реальным и вместе с тем магическим средством защиты от  видимого  и

  невидимого зла 61.

      Вход в подклет, в котором не было ни печи,  ни  коника,  иногда

  снабжался охранительной символикой. В центре композиции изображалось

  одно солнце, иногда с лучами, обращенными вниз 62.

      60 Музей народної архiтектури та побуту УРСР.  Київ,  1981,  с.

  65.

      61 Изображения коников см.: Рыбаков  Б.  А.  Язычество  древних

  славян, с. 35.

      62 Ащепков Е. Русское народное зодчество..., рис. 172, 173.

      Несравненно  больше  внимания  уделено  окнам,  сквозь  которые

  могли проникнуть вездесущие навьи.  Щели  в  оконницах,  сквозняки,

  зимний  холод,  все  то,  что  могло  причинить   болезнь,все   это

  преображалось  в  сознании  древних  людей  в   образы   невидимых,

  неосязаемых  навий,  несущих  людям  "на  злых  ветрах"   различные

  несчастья.  В  связи   с   этим   возник   такой   важный   элемент

  заклинательного  декора,  как  наличник,  обрамление  окна,  обычно

  обильно   насыщенной   языческой   символикой.   Обрамление    окон

  представляет очень большой интерес -- ведь  оконный  проем  это  не

  только "окно в мир", в "белый свет" для обитателей избы, но и глазок

  для чужих людей и сторонних злых сил, которые  могут  подглядеть  в

  него жизнь внутри жилища, проникнуть внутрь или  хотя  бы  сглазить

  тех, кого удается  увидеть  в  окно.  Недаром  колдовские  заговоры

  стремятся оградить от  соглядатаев:  "из  окна  глядящих  и  сквозь

  оконницу смотрящих".

      К   величайшему   сожалению,   многие   сотни   тысяч   русских

  деревенских и городских наличников XVI-IIXX вв. не были в свое время

  изучены этнографами в полной мере, хотя этот объект  в  отличие  от

  вышивок был на виду и не требовал особых розысков.  У  нас  нет  не

  только сводного исследования о наличниках  двух  десятков  северных

  областей России и Белоруссии,  но  нет  и  полной  картотеки  этого

  ценнейшего источника сведений о народном искусстве и его семантике.

  Поэтому современным исследователям очень трудно всесторонне обобщить

  этот важный материал 63.

      Орнаментальные  композиции   наличников   с   известной   долей

  условности можно разбить  на  три  группы.  В  одну  группу  войдут

  наличники с преобладанием  солнечных  знаков,  продолжающие  ту  же

  защитную систему, которая  применялась  и  для  дома  в  целом  64.

  Солярный знак мог занимать срединное положение над  окном,  там  же

  могла  находиться  привычная  композиция  из  трех  солнц.   Иногда

  обозначался суточный ход солнца помещением знаков вокруг всего окна

  или сверху и снизу. Солнечные знаки ставились и  на  ставнях  (так,

  чтобы они были видны днем при открытых ставнях).

      63   Чижикова   Л.   И.   Архитектурные   украшения    русского

  крестьянского  жилища.  В  кн.:  Русские.  Историко-этнографический

  атлас. М., 1970; Наиболее полной является книга С.К. Рождественской

  "Русская народная художественная традиция в  современном  обществе"

  (М., 1981). Книга основана на результатах многолетней экспедиции  в

  21 область, которая собрала шесть тысяч фотографий  (с.  8).  Книга

  снабжена  подробной  библиографией.  Приношу  благодарность   Софье

  Константиновне за предоставление мне большой серии фото и  рисунков

  наличников. В большинстве других  работ  по  русскому  жилищу  тема

  наличников рассматривается лишь попутно.

      64  Ащепков  Е.  Русское  народное  зодчество...,  рис.   75;

  Маковецкий П. В. Архитектура..., табл. 71, 75, 77;  Званцев  М.  П.

  Домовая резьба, рис. 80; Бломквист Е. Э. Крестьянские постройки...,

  рис. 90. 93.

      Другую группу  составят  наличники,  типичными  представителями

  которых можно считать образцы из Ярославского Поволжья. Особенностью

  композиции  следует  считать  наличие  полукруга  или   двускатного

  покрытия в середине верхнего  карниза  и  двух  фигур  по  сторонам

  полукруга. Внутри  полукруга-небосвода  нередко  помещали  лучистое

  восходящее солнце. Над солнцем по дуге изображались "хляби небесные"

  в виде волнистых или зигзаговых линий (иногда в несколько рядов)  и

  капель-точек. "Хляби" нередко шли по  всему  карнизу,  отделяя  всю

  небесную сферу. Солнце иной раз изображалось в виде круга с четырьмя

  крестообразно   расположенными   внутри   круга   кринами-ростками,

  устойчивым аграрно-магическим символом, хорошо известным со  времен

  Киевской Руси. По обеим сторонам "небосвода" размещались в небесном

  ярусе два крупных украшения, представлявшие собой сочетание  сильно

  стилизованной женской фигуры с символами растительного  плодородия.

  Иногда  женская  фигура  определяется  вполне  четко,   иногда   же

  растительные символы искажают ее.

      Важно отметить, что  в  большинстве  случаев  женское  существо

  как бы беременно ростком, находящимся в его  чреве.  Иногда  внутри

  большой фигуры помещается меньшая, что выражает ту же  самую  идею:

  "Habet illa in alvo...".*

      * Лат. (библ.) "Она имеет во чреве". (Прим. сканера)

      Парность женских фигур, их пребывание  в  небесном  ярусе  выше

  солнца и "хлябей небесных", усиленное внимание к теме  беременности

  и рождения -- все это заставляет предполагать, что здесь перед нами

  две рожаницы,  две  архаичные  богини  плодовитости  и  плодородия,

  которым на Севере, судя по поздним копиям церковных поучений против

  рожаниц, поклонялись по крайней мере до XVII в.  включительно.  Над

  "небосводом" в  зените  помещался  еще  один  орнаментальный  узел,

  подобный боковым рожаницам, но эта фигура всегда уступала боковым в

  размере и четкости. Чувствуется, что она введена в композицию как ее

  орнаментальный стержень со значительно меньшей смысловой нагрузкой:

  растительное начало там еще ощущается, а женское -- очень слабо.

      Третья  группа   композиций   на   наличниках   отличается   от

  предыдущих,  во-первых,  отсутствием  небосвода   (карниз   ровный,

  горизонтальный),  во-вторых,  отсутствием  связанных  с  небосводом

  "хлябей небесных", а в-третьих -- наличием только одной центральной

  фигуры, иногда подобной рожаницам предыдущей  группы,  а  иногда  и

  резко отличной, и, в-четвертых  --  наличием  различных  зверей  по

  сторонам средней фигуры.

      Идея  такой  композиции  совершенно  иная,  чем  в   предыдущей

  группе. Там  явно  ощущалось  стремление  передать  земледельческую

  картину мира с ее водными  небесами,  движущимся  солнцем  и  двумя

  рожаницами, щедро оснащенными только аграрными символами. Здесь  же

  больше звериного элемента, не всегда показаны растительные  символы

  плодородия, и центральная фигура чаще похожа на архаичную "владычицу

  зверей", чем на женское земледельческое божество.

      Перед  нами  две  концепции,  отражающие  две   разных   стадии

  восприятия природы и управляющих ею сил. Совершенно особый  интерес

  представляет географическое размежевание этих двух типов композиции

  охранительного узора на наличниках 65.

      Композиция  с   небосводом,   "хлябями   небесными"   и   двумя

  рожаницами. хорошо известная нам по новгородским материалам XI--XIII

  вв., встречена преимущественно на Волге в Ярославской и Костромской

  областях до Кинешмы включительно.  Композиция  с  одной  фигурой  и

  зверями  наблюдается  преимущественно  в   более   южных   областях

  (Ивановской, Владимирской), но частично проникает и  в  костромское

  течение Волги.

      Существенные   смысловые    различия    двух    композиций    и

  намечающееся географическое размежевание их заставляют нас углубить

  поиск в далекое средневековье, когда здесь, в  междуречье  Волги  и

  Клязьмы, происходило соприкосновение и  слияние  индоевропейцев  --

  славян и финно-угров мерян. Археологическими следами этого  слияния

  являются   полуславянские   полумерянские    курганы  X -- XII  вв.

  в  Ярославско-Владимирском  междуречье Волги и Клязьмы,  в  которых

  обряд погребения  славянский  (курганы),  а  женские  украшения  --

  мерянские (шумящие привески с лягушачьими лапками) 66.

      65 Полного представления  о  географическом  распределении  тех

  или иных сюжетов мы не  можем  получить,  во-первых,  по  состоянию

  сборов материалов (весьма неполных), а во-вторых, и потому еще, что

  в XIX в. плотники-декораторы занимались отхожим промыслом и бродили

  по селам разных уездов. Мы можем говорить лишь о тяготении  сюжетов

  к той или иной местности.

      66 Рябинин Е. А. Зооморфные украшения древней Руси X -- XIV вв.

  Л., 1981. Карты: рис. 1718; Седов В. В. Восточные славяне в VI--XIII

  вв. М., 1982. Карта  35.  Некоторые  сопоставления  этнографических

  материалов с мерянскими археологическими сделала О. В. Круглова. См.

  ее статью "Древняя символика в  произведениях  народного  искусства

  Ярославской области" (Сов. археология. 1971, № 1. с. 264-269.

      Славянский элемент на Волге, как  это  хорошо  показано  В.  В.

  Седовым, представлен новгородскими словенами.

      Мерянский   элемент   тяготел   к   Клязьме,   где   славянская

  колонизация велась кривичами.

      Колонизация  ярославского  Поволжья  новгородцами  закреплялась

  действиями княжеской власти, заинтересованной в полном овладении тем

  участком волжской магистрали, к которому сходились  пути  княжеских

  данников и из "Оковского леса" (истоки Волги, Тверца, Медведица), и

  из  восточных  владений  Новгорода  (р.  Молога),  и  из  Белоозера

  (Шексна). Главный город этого района -- Ярославль -- построен,  как

  известно, Ярославом Мудрым, но,  к  сожалению,  год  его  основания

  неизвестен. Исходя из историко-археологической ситуации X -- начала

  XI в., можно утверждать, что Ярослав Владимирович, лично заложивший

  город на мысу Медвежий Угол 67, сделал это не в  качестве  великого

  киевского князя (1019-1054), а в то время, когда он на протяжении 25

  лет (с 990 по 1015  гг.)  был  князем  Великого  Новгорода.  Давняя

  стихийная колонизация словен новгородских  на  Верхнюю  Волгу  была

  закреплена постройкой княжеского центра большой округи.

      Все сказанное выше имеет прямое отношение к нашей теме  о  двух

  типах наличников в этом регионе. Наличники с  небосводом,  "хлябями

  небесными"  и  двумя  рожаницами  (память  о  которых  в  церковных

  поучениях прослежена до XVII в., а в народных поучениях по конец XIX

  в.), особенно часто встречающиеся на избах Ярославской области,  мы

  должны связать с новгородской словенской колонизацией. Существование

  в Новгороде еще в XI в. сложной композиции с изображением волнистых

  "хлябей  небесных"  документально  подтверждено,  как   мы   видим,

  археологическими находками. Идея движущегося  по  небосводу  солнца

  путем показа трех его позиций тоже была, как показано выше, известна

  средневековым новгородцам 68.

      Другая  система  заклинательного  узора  над  окнами  с   одной

  богиней, окруженной зверями, распространена там, где в  X--XII  вв.

  проживали  мерянские  племена,  творцы  особого  зооморфного  стиля

  украшений,  на  которых,  кроме  центральной  человеческой  фигуры,

  изображались различные животные и птицы: кони, быки, олени, петухи,

  гуси, утки 69.

      Шумящие  зооморфные  подвески  встречаются  на   всем   широком

  славяно-финском пограничье, но некоторые типы можно связывать именно

  с волго-клязьминской мерей: тип VII-А (по  Рябинину)  и  тип  XVII.

  Здесь мы встретим и парную композицию  из  коней  (или  петухов)  и

  центральной  человеческой  фигуры  и  как   обязательный   элемент,

  характерный именно для этого региона, лягушачьи лапки на  цепочках,

  подвешенные к основному украшению 70.

      Мотив  лягушачьих  лапок  на  женских  украшениях X -- XII вв.,

  распространенный в  зоне  давних  и  тесных  контактов  русского  и

  мерянского  населения,  невольно  заставляет  вспомнить   известную

  русскую сказку о Царевне-Лягушке, в образе которой скрывается некое

  женское божество природы,  оживляющее  воды  и  леса,  повелевающее

  птицами и буйными ветрами и  способствующее  домашним  делам  вроде

  тканья полотна и выпечки хлеба 71.

      67 Воронин П. И. Медвежий культ в Верхнем Поволжье.  Л.,  1941,

  с. 3640.

      68 Колчин Б. А. Новгородские древности. Резное дерево,  с.  33,

  рис. 13,  табл.  16,  рис.  1.  Die  Kultur  des  mittelalterlichen

  Nowgorod. -- Wikinger und Slawen. Berlin. 1982, S. 241, Tabl. 248.

      69 Рябинин Е. А. Зооморфные украшения...

      70 Рябинин Е. Л. Зооморфные украшения..., с.  34,  рис.  9:  с.

  20. рис. 5: табл. VII-12, VIII-7. XIV-XV и XVI-6.

      71 Афанасьев А. Н. Русские народные сказки.  М.,  1914,  т.  4,

  с. 33-46. № 150.

      Царевна-Лягушка  (она  же  Василиса   Премудрая)   выглядит   в

  сказках как божество,  сходное  с  поздней  великорусской  Макошью,

  покровительницей домашнего  женского  дела  и  особо  --  ткачества

  (Лягушка оборачивается веретеном).  Центральная  фигура  композиции

  наличников волго-клязьминского типа, по всей вероятности, и является

  такой богиней природы и покровительницей дома.

      Географически  область  наличников  XIX  в.  со  зверями  и   с

  центральной женской фигурой в композиции совпадает довольно точно с

  областью распространения древних зооморфных подвесок с  лягушачьими

  лапками. По всей вероятности, эта мерянская область сохранила многие

  черты местного финно-угорского мировоззрения.

      Сказочная   встреча   Ивана-Царевича   с   Лягушкой    является

  фольклорным  отражением  соприкосновения  русских  дружинников  или

  княжеских данников, вирников и емцов с местным мерянским населением.

  В археологии это отразилось в сочетании русского курганного  обряда

  погребения (финны хоронили без курганных насыпей) с мерянским убором

  погребенных женщин, в котором видное место занимают лягушачьи лапы.

  Вся страна, где скрывается Царевна-Лягушка, это --  болота,  глухие

  леса с одинокими избушками, построенными колдуньями. Царевна-Лягушка

  оказывается в каких-то родственных отношениях с  этими  колдуньями,

  схожими с Бабой-Ягой. Братья Ивана-Царевича женились на русских,  а

  стрела Ивана упала в болото, и вернула ему стрелу не русская девица,

  а   заколдованная   Царевна-Лягушка,   представительница   местного

  мерянского населения.

      Так предположительно можно объяснить существование  двух  типов

  композиций в узоре  наличников:  сложная  композиция  с  солнцем  и

  небосводом восходит, по-видимому, к славянам-колонистам, шедшим  со

  стороны Новгорода и из самого города, а композиция с женской фигурой

  посреди птиц и  зверей,  очевидно,  связана  с  туземным  мерянским

  субстратом.  В  обоих  случаях  охрана  окна  от  упырей  и   навий

  возлагалась на изображение мира: русский, земледельческий,  вариант

  представлен объемным трехмерным пространством  небес,  а  мерянский

  вариант -- более плоскостным, свойственным  охотничьим  воззрениям,

  образом земли, населенной зверями и птицами. Вполне естественно, что

  со временем в эту архаичную картину проникли чисто  земледельческие

  славянские символы плодородия в виде распускающейся почки, ростка.

      Наиболее   изощренным   охранительным    комплексом    является

  украшение окон светелок, чердачных помещений второго этажа. Поднятые

  на значительную высоту, они были  видимы  издалека,  и  поэтому  их

  магическая сила  простиралась  дальше,  чем  у  обычных  окон.  Эти

  наличники представляли собой  целые  теремки  с  фронтоном,  витыми

  столбиками и узорчатым подножием.  На  первый  взгляд  они  кажутся

  слишком далекими от архаичного убора рядовых жилищ, слишком поздними

  по времени сложения  всей  композиции  и  деталей  орнамента  вроде

  русалок -- сирен  и  львов.  Подобную  резьбу,  распространенную  в

  Нижегородской губернии на домах XIX  в.,  справедливо  связывают  с

  "корабельной резью", с украшением расшив и барок, ходивших тогда по

  Волге 72.

      72 Бломквист  Е.  9.  Крестьянские  постройки...,  с.  373-378,

  рис. № 99б.

      Все это как  бы  отодвигает  наличники-теремки  от  нашей  темы

  охраны жилых строений посредством заклинательного узора. Однако при

  более внимательном рассмотрении оказывается, что дистанция здесь не

  так велика.

      Во-первых, в систему  корабельной  рези  входило  украшение  не

  только самого корабля (нос, борта, корма), но и тех жилых помещений,

  которые  на  нем  находились:   "на   палубе   красовалась   пестро

  разузоренная резьбой на стенах и ставнях "казенка", рубка  лоцмана"

  73.  Постройка  такого  типа  упоминается  в   былине   о   Соловье

  Будимировиче, историческая основа которой восходит к середине XI в.

  Корабль Соловья описан так:

                  На том было Соколе-корабле

                  Нос, корма -- по-туриному,

                  Бока взведены по-звериному...

                  На том Соколе-корабле

                  Сделан муравлен чердак,

                  В чердаке была беседа

                  Дорог рыбий зуб;

                  Подернута беседа рытым бархатом 74.

      "Чердак"  и  "беседа"  --  помещения  для  людей  и  в   смысле

  охранительной символики вполне могут быть приравнены к жилым домам.

      Во-вторых, наличие  теремков  и  вышек,  подобных  корабельному

  чердаку, в жилых строениях русского средневековья документировано не

  только терминологией (терем Ольги упоминается в середине X в.),  но

  и археологическими находками в Новгороде: из слоя второй половины XI

  в. происходит маленькая деревянная модель  двухэтажного  теремка  с

  колоннами, украшенными "дыньками" и четырехскатной крышей 75.

      Третьим и самым весомым аргументом в пользу  использования  для

  нашей  темы  нижегородских  наличников-теремков   является   полная

  аналогия композиции наличников с  композицией  знаменитых  вщижских

  бронзовых арок середины XII в. работы мастера Константина. Вщижские

  арки (подробнее они будут рассмотрены в другой главе)  представляют

  собой напрестольную сень,  изображение  вселенной,  ставившееся  на

  церковный алтарь 76.

      73 Бломквист  Е.  Э.  Крестьянские  постройки...,  с.  373.  74

  Былины. М., 1919, с. 133-134.

      75  Колчин  Б.  А.  Новгородские  древности...  Резное  дерево,

  табл. 12, рис. 2.

      76 Рыбаков Б. А. Русское прикладное искусство..., с. 81-91.

      Картина  мира  здесь   трехъярусна:   нижний,   подземно-водный

  (донный), ярус представлен мордами ящеров; средний, земной, ярус --

  знаком растительности и птицами, клюющими зелень, а  небесный  ярус

  показан полукругом небосвода и посредством хорошо знакомых нам трех

  позиций солнца. Утреннее  и  вечернее  солнце  обозначены  кругами,

  внутри которых даны сидящие на  ветке,  так  сказать,  приземленные

  птицы. Полуденное солнце в зените арки-небосвода  передано  фигурой

  летящей птицы с распростертыми крыльями; лапы этой полуденной птицы

  нарочито подняты для того, чтобы показать полет, отсутствие  земной

  опоры. Средневолжские  наличники-теремки  XIX  в.  почти  полностью

  повторяют композицию напрестольной сени XII в. Возьмем  в  качестве

  примера один такой теремок, хорошо сохранивший все свои элементы 77.

  Небосвод здесь представлен не полукругом, а  двускатным  фронтоном,

  как на избах.  Верхнюю  кромку  образуют  волнистые  линии  "хлябей

  небесных". Ниже -- три позиции солнца, как и на избах. В полукруглой

  выемке небес -- растительный символ из листьев. Под  небесами  идет

  фриз  из  трех  метоп  с  изображением  птиц  в  окружении  зелени,

  точь-в-точь, как на вщижских арках.  Иногда  птицы  даны  точно  по

  вщижской  схеме:  боковые  птички  сидят,  а  средняя,  полуденная,

  изображена в полете 78.

      Нижний  ярус  дает  в  центральной  метопе  русалку-"берегиню",

  символизирующую водную  стихию  на  земле;  в  боковых  метопах  --

  сухопутные львы. На других образцах в нижнем ярусе мы видим, как  и

  на  вщижских  арках,  только  двух  ящеров  или  двух  русалок  без

  сопровождения львов. Витые столбики-колонны, связующие небесных птиц

  с русалкой, возможно, выражают идею дождя (?). Подобных  наличников

  от окон светлиц и горенок известно довольно  много.  Композиция  их

  довольно стандартна 79.

      77 Круглова О. Русская народная резьба  и  роспись  по  дереву.

  М., 1974, рис. 67.

      78 Жегалова С. К. Русская деревянная резьба XIX  в.  М.,  1957,

  табл. XV, рис. 2.

      79 Василенко В. М. Избранные труды о  народном  творчестве  XXX

  вв. Архитектурная резьба. М., 1974, рис. 9, 13, 15, 16. Наличник  с

  двумя ящерами -- рис. 13; Жегалова С. К. Русская деревянная резьба,

  табл. XIV и XV; Бломквист Е.  Э.  Крестьянские  постройки...,  рис.

  99б2; Круглова  О.  Русская  народная  резьба...,  рис.  5,  6,  7;

  Памятники Поволжья. М., 1972, рис. 20i;  Арбат  Ю.  Путешествие  за

  красотой. М., 1966, рис. на с. 129.

      Вщижская аналогия сослужила нам хорошую  службу  --  мы  теперь

  знаем, что композиция наличников-теремков с тремя солнцами, птицами

  и ящерами родилась не в XIX в., а уже существовала во времена Андрея

  Боголюбского (церковь во  Вщиже  строилась,  по-видимому,  при  его

  дочери Марии Андреевне). Возникнуть  же  она  могла  и  значительно

  раньше.

                                   *

      Подводя итоги обзору заклинательной орнаментики  внешнего  вида

  восточнославянского жилища, следует сказать, что  она  удивительным

  образом сохранила почти в полной неприкосновенности древнюю, идущую

  чуть ли не  из  энеолита  оберегающую  символику.  Фигуры  "великой

  богини"  на  фронтонах   энеолитических   моделей   соотносятся   с

  деревянными женскими фигурами (с конями или птицами) над фронтонами

  украинских хат, а те в  свою  очередь  находят  полную  аналогию  в

  русской ритуальной вышивке 80.

      80 Бубнова Ольга. Вышивка. М., 1933, табл. II-III и XX.

      Деревянная резьба русского Севера  создавала  на  фасаде  и  на

  крыше   дома   сложную   и   глубоко   продуманную,   создававшуюся

  тысячелетиями,  систему  защиты  от  вездесущих  и   всепроникающих

  упырей-навий. Важно отметить, что архитектурный декор не был простой

  суммой отдельных знаков, даже таких значительных и  могущественных,

  как знак Солнца. Это была защита при помощи  макрокосма,  тщательно

  воспроизведенного во всех своих основных элементах в декоре жилища,

  которое  становилось  микрокосмом  семьи.  Этот,  созданный  руками

  человека,   микрокосм   повторял   картину   мира,   возникшую    в

  представлениях предков славян (да и многих других народов) где-то в

  глубинах бронзового  века.  Внизу  была  священная  земля  предков,

  освященная специальным аграрно-магическим  обрядом.  Наземный  ярус

  мира, тот, в котором жили люди, был в изобилии снабжен  магическими

  охранительными  знаками,  которые  нам  предстоит  еще  внимательно

  рассмотреть. Выше этого человеческого, жилого яруса воспроизводились

  небеса, два неба, как и положено в древней картине мира, где среднее

  небо, облекающее землю, небо светил и воздуха, отделено от верхнего

  голубым куполом  придуманной  древними  "тверди".  Выше  тверди  --

  обиталище  Рода,  верховного  повелителя  вселенной,  распорядителя

  "хлябей небесных", запасов воды, необходимой для пашен и  создателя

  непрерывно возобновляемого жизненного начала.

      На русской избе (а в средние века и  на  городских  домах,  как

  мы знаем по Новгороду) изображались  тщательной  резьбой  и  "хляби

  небесные"  верхнего  неба,  и  солнце,  восходящее  над  землей,  и

  архаичные  знаки  земного  плодородия,  и  символ  Рода-Юпитера  --

  солнечное колесо с шестью спицами.

      Но самым главным для русского  человека  в  деле  охраны  своей

  "хоромины" от ночной вредоносной нечисти было противопоставление ей

  светлого начала солнечного дня.  Могущественным  и  страшным  своей

  повсеместностью вампирам противопоставлен ход солнца от восхода  до

  заката;  верхнюю  точку  дома  с  ее  широким  обзором  окружающего

  пространства обороняет сияющее, как бы удвоенное полуденное  солнце

  и солнечный конь-охлупень, венчающий кровлю.

      В  грозу  и  бурю  солнечные  символы,  называемые   в   народе

  "громовыми знаками" ("от грому"), должны спасти от удара молнии, от

  пожара, так как они выражают идею ясного дня, безоблачного неба.

      В ночи, когда реальное солнце  пойдет  своим  подземным  путем,

  когда полчища  невидимых  враждебных  навий  могут  приблизиться  к

  человеку, "аще вылезет он из хоромины своей", то в его дому, в  его

  языческой крепости он будет огражден заклинательным изображением  на

  всем фасаде дома  спасительного  светоносного  начала  --  движения

  солнца, неотвратимого возврата света, ежесуточно побеждающего полный

  опасности мрак. В этом, вероятно, и есть  причина  такой

  долговечности древних орнаментальных форм, в которых  их  первичная

  сущность (забота о безопасности и благе) постепенно  перерастала  в

  категорию   эстетическую,    сохраняя    бессознательно    какие-то

  реминисценции борьбы добра со злом, света  с  тьмой.  Все  светлое,

  ясное, красное, как восходящее солнце, стало обозначением красивого,

  прекрасного,    сохранив    прямую    связь    с    первоначальным:

  "красна-девица", "весна-красна", "ясен-сокол мой" ...

      По поводу обилия солнечных знаков в архитектурной  резьбе  и  в

  украшении  утвари  нельзя  не  вспомнить  слова  одного  из  первых

  советских исследователей русского  крестьянского  искусства  В.  С.

  Воронова:

      "... Древне-языческий символ солнца ...  главное  и  постоянное

  око  народной  бытовой  резьбы  ...  Она  вся   извнутри   освещена

  немеркнущим  языческим  культом  солнца".  "Система  орнаментальных

  кругов   в    их    мерном    и    повторном    чередовании    есть

  символически-художественное    выражение     чередующихся     дней,

  повторяющихся восходов, течений и заходов солнечных ..." 81

      81 Воронов В. С. Народная резьба. М., 1925, с. 12-13.

      К этому можно  добавить  только  то,  что  показ  макрокосма  и

  движения  солнца  был  для  наших  предков  не   только   средством

  отображения действительности -- в свое время он был средством защиты

  своего  домашнего  микрокосма  от  разлитого  в   мире   невидимого

  вредоносного начала.

                                   *

      Внутри дома. Анимистическое  мировоззрение  древнего  славянина

  не позволяло ограничиться защитой своего дома только извне, какой бы

  могучей ни  представлялась  ему  система  ограждения  каждого  дома

  воспроизведением всего мироздания.  Нужно  было  предусмотреть  все

  повседневные бытовые дела, обезопасить все вносимое в дом и снабдить

  человека всем арсеналом языческих символов  на  тот  случай,  когда

  возникнет необходимость покинуть свою защищенную хоромину.  Поэтому

  все, что относится к приготовлению и  потреблению  пищи,  все,  что

  связано с изготовлением одежды и самой одеждой, вся мебель (особенно

  кровать) и сундуки для хранения добра -- все это щедро  покрывалось

  сакральной орнаментикой, которая, как увидим,  по  своей  смысловой

  основе не отличалась от системы ограждения дома извне.

      Внутри дома главным оберегом семьи  была  печь.  Недаром  слова

  "семейный очаг"  приобрели  широкий  нарицательный  смысл.  У  печи

  давались клятвы, у печного столба заключались договора,  в  печурки

  прятали молочные зубы детей, в подпечье обитал покровитель дома  --

  домовой. Это был "кон" -- начало начал,  основа  основ  (осетинское

  "кон" означает очаг). Когда-то появилось и обособленное изображение

  этого  понятия,  которому  по  созвучию  с  конем-лошадью   нередко

  придавалась  форма  конской  головы  (не  с  ней  ли   советовалась

  сиротка-семилеточка?). "Коник" у печи был священным местом  в  избе

  82.

      Белорусы называли угловой  столб  печи  "дедом"  и  в  какой-то

  мере отождествляли его с  домовым.  Само  слово  "домовой"  нередко

  заменялось словами "столбовой", "старый", "господар". В тех случаях,

  когда было необходимо добыть живой огонь, его получали  посредством

  вращения веретена в  какой-нибудь  щели  печного,  кутного  "деда".

  Печной    столб    превращался    в     представителя     "дзядоу",

  предков-покровителей. Возможно, что в древности такому  столбу-деду

  придавались антропоморфные черты,  пережитком  чего  можно  считать

  изготовление "копки" --  небольшой  выемки  в  верхней  части  (рот

  идола?), куда прятали пуповины новорожденных. Антропоморфные коники

  известны в Приладожье 83-84.

      В русских  былинах  печной  столб  упоминается  как  место,  на

  котором сидит колдунья, произносящая заклятье 85.

      С домашним культом  печи  и  огня  связаны,  как  мне  кажется,

  любопытные  находки  в  новгородском  культурном   слое.   Это   --

  распиленные вдоль бычьи астрагалы со  сферической  выемкой  посреди

  распила и со знаками креста или солнца на выпуклой внешней стороне.

  Эти предметы могут быть осмыслены как  верхняя  часть  снаряда  для

  добывания огня -- в паз  астрагала  могло  одним  концом  упираться

  веретено, на другом конце которого загорался огонь; снаряд требовал

  лучка, тетива которого  обматывалась  вокруг  веретена  или  чурки.

  Наличие орнаментальных крестиков на астрагалах убеждает в их  связи

  с огнем.

      Вторым священным местом в избе  была  матица  (укр.  "сволок"),

  главный срединный брус потолка. С матицей тоже связан ряд обрядов и

  юридических обычаев.  Общеславянским,  а  следовательно,  и  весьма

  древним, является устойчивый  обычай  вырезать  на  матице  "колесо

  Юпитера", круг с шестигранником и шестилучевой розеткой внутри него.

  Часто и здесь мы видим три позиции светила 86.

      По сторонам солнечного круга  с  шестиугольником  (который  мог

  означать и более широкое понятие "белого света", знак Рода)  обычно

  располагались идеограммы земли или вспаханного поля 87.

      Иногда  знак  солнца  заменялся   православным   восьмиконечным

  крестом, что свидетельствует о длительности веры в магическую  силу

  матицы. Здесь повторена часть небесного комплекса, оснащавшего фасад

  дома, но произведена характерная замена: вместо "хлябей  небесных",

  совершенно излишних внутри дома, здесь более  определенно  показана

  земля; солнце светит на землю и ее обитателей.

      Установление    семантики     восточнославянского     народного

  искусства, вычленение отдельных устойчивых пиктограмм (знаки солнца,

  обозначение земли и воды, дождя, знаки плодородия и т. п.)  сделано

  мною на основе анализа орнаментации прялок в первом томе "Язычества"

  88. Обращение к иным материалам  полностью  подтвердило  результаты

  анализа, что может быть проверено по всем приводимым ниже данным.

      В  каждом  доме   было   специальное   священное   место,   где

  впоследствии ставили иконы -- "красный угол", "красный кут". Киот --

  "божница" -- украшался ритуальными полотенцами -- "набожниками",  и

  православные иконы соседствовали с набожниками, на которых зачастую

  вышивались архаичные языческие сюжеты: богини Лада и Леля и суровая

  Макошь 89.

      На киотах для икон, не взирая на  их  принадлежность  к  новому

  культу, истреблявшему языческую архаику и в частности культ  солнца

  и "белого света", мы видим ту же самую систему оберегов, которая так

  явно проступает во внешней и внутренней орнаментике дома. Для Севера

  примером может служить киот  из  Медвежьегорского  района  90.  Две

  горизонтальных доски киота сплошь  покрыты  резьбой:  по  углам  --

  солнце (три в "бегущем" варианте; одно в виде  "белого  света"),  а

  между   солнцами   --   обычная   пиктограмма   вспаханной    земли

  (перекрещенные прямоугольники); на нижней доске  между  солнцами  и

  землей даны размашистые зигзаговые линии воды  (подземный  океан?).

  Вертикальные столбики, соединяющие  горизонтальные  доски,  сделаны

  витыми, струйчатыми, может быть, напоминая о дожде;  рядом  с  ними

  дощечки с таким узором (зигзаг и дырочки), который в домовой резьбе

  присущ "хлябям".

      Для Украины можно взять в качестве примера доски  от  киота  из

  Левобережья 91.  На  одной  доске  чередуются  правильные  квадраты

  вспаханной земли (составленные из девяти маленьких  квадратиков)  и

  огромные шестилучевые солнца. Сверху вниз  текут  зигзаговые  линии

  воды. Вода показана и внизу. Вторая доска более сложна: общим фоном

  там  является  небо,   составленное,   как   соты,   из   множества

  шестиугольников с шестью радиусами  внутри  каждой  ячейки  (основа

  знака Рода), что в своей совокупности  давало  изображение  "белого

  света", рассеянного по всему небосводу.

      82 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 35.

      83-84 Габе Р. М.  Материалы  по  народному  зодчеству  западных

  финнов. Л., 1930, табл. IX и XXII.

      85 Астахова А. М. Былины Севера. М.; Л., 1938, т. I, с. 152.

      86 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, рис. на с. 455.

      87 См. также: Бломквист Е.  Э.  Крестьянские  постройки...,  с.

  386, рис. 103.

      88 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 236-248.

      89 Рыбаков Б. А.  Язычество  древних  славян.  Раздел  "Русские

  вышивки и мифология", с. 471-527.

      90 Вишневская В. М. Резьба и роспись по дереву..., рис. 5.

      91 L'art populaire Ukrainien. L., 1982, tabl. 97.

      Солнце здесь  изображено  очень  оригинально:  оно  дано  двумя

  концентрическими кругами, образующими неширокое кольцо, на  котором

  косые черточки как бы обозначают "бегущее  солнце".  Внутри  кольца

  точно так же. как и на первом киоте,  показаны  девять  квадратиков

  вспаханной  земли.   С   солнцами-кольцами   чередуются   церковные

  ("голгофские") кресты, что опять-таки  подтверждает  символическое,

  религиозное  значение  других  знаков,   изображаемых   наравне   с

  христианскими символами. Всю композицию  на  киоте  можно  выразить

  фразой: "солнце  посреди  сияющего  неба  обегает  землю,  а  крест

  равноправен с солнцем".

      Итак, расположенная в красном  углу  христианская  божница  XIX

  -- начала XX в. с ее набором  икон  оказалась  примером  двоеверия,

  сосуществования церковных изображений,  заимствованных  тысячу  лет

  тому назад, с древними  символами,  идущими  из  значительно  более

  глубоких пластов  времени.  Если  бы  мы  убрали  из  такого  киота

  диссонирующие с ним иконы, то оставшаяся символическая орнаментика,

  вышитые набожники с языческими богинями были бы вполне пригодны для

  размещения в божнице древнего "кутного бога", "беса хороможителя" --

  домового.

      Новгородские  раскопки   и   здесь   радуют   нас   интересными

  находками. В ранних, языческих по времени, слоях Новгорода(X--XI вв.)

  найдены небольшие схематичные деревянные фигурки бородатых мужчин в

  шапках, справедливо считаемые домовыми 92.

      92 Колчин Б.  А.  Новгородские  древности.  Резное  дерево,  с.

  43-44, рис. 17. табл. 33, рис. 4.

      Поясные фигуры бородатых домовых изготовлены  из  одного  куска

  с  подставками  и  несомненно  предназначались  для  установки   на

  неподвижной полочке; божница в красном куту была  самым  подходящим

  местом для такого кутного бога.

      Деревянные домовые резко отличаются от  детских  кукол-лялек  и

  вполне соответствуют образу "дедушки домового". Важным аргументом в

  пользу такой трактовки является то, что  фигурки  бородатых  мужчин

  встречены  только  в  нижних  языческих  пластах  культурного  слоя

  Новгорода и исчезают к середине XI в. То, что эти поясные скульптуры

  не являются изображениями определенных богов  славянского  пантеона

  вроде Перуна или Белеса, явствует из полного отсутствия у них каких

  бы то ни было атрибутов (турьего рога, молнии  и  т.  п.).  Это  --

  бородатые  старички,  вполне  подходившие  под  обобщенное  понятие

  предков-дедов.

      Этнографические сведения  XIX  в.  о  внешнем  облике  домового

  вполне подтверждают  эту  атрибуцию.  С.  В.  Максимов  пишет:  "Во

  Владимирской губернии домовой одет в  свитку  ...  и  всегда  носит

  большую лохматую шапку;  волоса  на  голове  и  на  бороде  у  него

  длинные". Корреспонденция из Пензы как бы воспроизводит новгородские

  находки: "Из-под Пензы пишут, продолжает Максимов, что это старичок

  маленький, словно обрубок или кряж, но с большой седой бородой" 93.

      Именно  такими  обрубками  и  выглядят   обобщенно   вырезанные

  бородатые старички из  Новгорода,  как  правило,  одетые  в  шапки.

  Домовой Орловской губернии -- "здоровый,  как  медведь,  на  голове

  шапка" 94.

      93 Максимов С. В. Нечистая сила. СПб., 1903, с. 35-36.

      94  Померанцева  Э.  В.  Мифологические  персонажи  в   русском

  фольклоре. М., 1975, с. 102 (раздел "Рассказы о домовом").

      Общеизвестно до сих пор  выражение  "чур  меня!",  произносимое

  тогда, когда нужно было "зачураться", обезопасить себя от чего-либо.

  Чур или щур -- предок, дед ("пращур"), т. е. тот же домовой. Теперь,

  после новгородских находок,  нам  станет  понятнее  слово  "чурка",

  обозначающее  маленькое  поленце,  небольшую   деревяшку.   Нередко

  словосочетание в народной речи -- "чурка бесчувственная". Очевидно,

  тысячу лет тому назад слово "чурка" означало деревянное изображение

  Чура, Пращура, Предка и лишь со временем приобрело  (как  и  многое

  языческое)  свой  пренебрежительный  оттенок.   Фигурка   домового,

  полностью сходного с новгородскими "чурками", найдена  на  западной

  окраине славянского мира в Ополье (Польша).

      В Белоруссии олицетворением предка-деда могло  быть  в  прошлом

  изображение  значительно  большего  размера,  чем  описанные   выше

  чурочки, предназначенные для красного угла:  "дедком"  назывался  в

  старину вертикальный столб-рассоха в 2-3 м высотой, ставившийся  на

  верхний венец избы и подпиравший "князевую слегу",  верхний  сволок

  двускатной крыши 95-96. Антропоморфность этому столбу, стоявшему над

  жилой частью дома и  упиравшемуся  своим  верхним  концом  в  самый

  верхний угол кровли, придавали, во-первых, два развилка,  державшие

  сволок  ("руки"  дедка),  а  во-вторых,  торец  князевого   бревна,

  воспринимавшийся смотрящими как голова  деда-предка,  стоящего  над

  жилой частью дома с руками, поднятыми к небу.

      К  числу  изображений  домовых  Б.  А.  Колчин  присоединяет  и

  знаменитые  новгородские  жезлы-навершия  с  тщательно   сделанными

  личинами 97. Мне представляется, что автор ближе  к  истине  тогда,

  когда он пишет о ритуальных палочках (почему-то не причисляя к  ним

  жезлы), а эти навершия называет "домовыми" в кавычках. Это, по всей

  вероятности, тоже ритуальные палочки, связанные с празднествами вне

  дома,  вроде  русалий  98.  У  болгарских  русальцев   обязательной

  принадлежностью были жезлы-"тояги". К этим интереснейшим  предметам

  мы еще вернемся в дальнейшем в связи с городскими игрищами XI--XIII

  вв. и с "палицей Перуна", якобы  ввергнутой  потерпевшим  поражение

  богом в толпу новогородцев.

      95-96 Бломквист Е. Э. Крестьянские постройки..., с. 99.

      97 Колчин Б. А. Новгородские  древности,  с.  34-36,  рис.  17.

  Текст с. 41-45.

      98 Свою точку зрения я  выразил  в  статье  о  Новгороде  (см.:

  Wikinger und Slawen. Berlin. 1982. S. 254, Tabl. 267). Новгородские

  домовые в этом издании опубликованы на с. 30. рис. 28.

      Бытовая утварь внутри дома за  несколькими  исключениями  несла

  на себе охранительно-декоративную нагрузку. Интересны и исключения:

  почти не орнаментировался стол, так как он покрывался  столешницей,

  скатертью с тканым или вышитым  узором  (чаще  всего  из  архаичных

  ромбов). Совершенно не покрывались  узором  такие  жизненно  важные

  вместилища для воды, теста, муки, как  ведра,  квашни,  ушаты.  Это

  объясняется, во-первых, тем, что эти  емкости  обычно  прикрывались

  холстиной,  рядном  (с  тканым  магическим  узором),  а  во-вторых,

  по-видимому, тем, что круглая форма  посуды  как  бы  сама  в  себе

  заключала  идею  солнца.  Недаром  ясная  солнечная  погода  носила

  наименование "вёдро".  Округлость  самой  утвари,  круглые  обручи,

  скрепляющие клепки -- все это, вероятно, заменяло солнечные знаки.

      По этнографическим данным  мы  ничего  не  знаем  об  украшении

  печных принадлежностей (ухвата, кочерги и др.), но они в  фольклоре

  всегда связаны с нечистой силой, как и помело. Впрочем, эти домашние

  вещи в сказках и поверьях никогда  не  выступают  враждебно  против

  своих хозяев.

      За  этими  исключениями  весь  движимый  инвентарь   дома   был

  "поставлен на охрану" от  злыдней.  Жизнь  домочадца  начиналась  с

  люльки, и здесь мы видим солнечные знаки и схематичную человеческую

  фигуру с поднятыми  к  небу  руками  99.  Солнце  показано  в  трех

  позициях, по совершенно необычных: средняя позиция, которая  всегда

  являлась приподнятой над крайними и  всегда  находилась  как  бы  в

  зените, здесь, наоборот, опущена -- солнце  спускается  ниже  линии

  горизонта, отмеченной восходящим и заходящим солнцем: орнаментальные

  обереги люльки рассчитаны на ночное время, когда все в доме спят  и

  некому  наблюдать  за  ребенком.  Поэтому   здесь   и   подчеркнуто

  существование солнца в мировой системе даже  ночью,  когда  оно  не

  видимо людям в своем подземном течении от заката к  восходу.  (Рис.

  82).

      С орнаментацией мебели мы  можем  ознакомиться  не  столько  по

  этнографическим   данным,   сколько    по    археологическим.    По

  этнографическим данным мы знаем, что конскими  головами  украшались

  настенные полки и скамьи, но вообще украшения мебели  зафиксированы

  недостаточно  100.   Этнография   свидетельствует,   что   наиболее

  украшенным и выделяющимся среди домовой утвари было обычно седалище

  главы семьи, "князя", по свадебной терминологии. Но характер узоров

  на этом домашнем троне известен нам плохо 101.

      Новгородские раскопки и на  этот  раз  выручают  нас.  Известен

  целый ряд обломков кресел с резными спинками 102. Здесь преобладает

  мотив плетении, семантика которой в данном случае недостаточно ясна.

  Быть может, отдельные  варианты  ее  выражают  идею  воды,  водного

  пространства, а иногда плетенка напоминает сети. Одна резная спинка

  кресла покрыта изображениями переплетенных между собой драконов,  у

  которых уши переходят в плетенку из 4-5 витков, своею струйчатостью

  тоже близкие к  символам  воды.  В  городе  былинного  Садка  такое

  увлечение водной тематикой вполне понятно.

      99 Чекилов А. К. Народная деревянная скульптура..., рис. 44.

      100  Бломквист  Е.  Э.  Крестьянские  постройки...,  рис.   85;

  Чекалов А. К. Народная деревянная  скульптура...,  рис.  39;  L'art

  rustique, N 282.

      101 Чекалов  А.  К.  Народная  деревянная  скульптура...,  рис.

  119.

      102 Колчин В. А. Новгородские древности..., табл. 13-19.

      Особый  интерес  представляют  спинки  кресел,  воспроизводящие

  знакомую нам по наличникам XIX в. и по вщижским аркам XII в.  схему

  небосвода. Есть кресло, спинка которого  украшена  солнцем  в  трех

  стандартных позициях восхода, зенита  и  заката,  но  с  интересным

  дополнением: каждое солнце превращено в  знак  плодородия  в  форме

  мальтийского креста103. На нескольких креслах  мы  видим  спинку  с

  полукруглым завершением, оформленным волнистой или зигзаговой линией

  "хлябей небесных" 104. На одной доске  от  кресла,  кроме  небесной

  воды,  мы  видим  и  знакомую  нам  идеограмму  земли  105  в  виде

  прямоугольника, разделенного на квадратики, внутри которых помещены

  наискось  квадратики  меньшего  размера.  Над  "землей"  изображена

  небесная вода -- зигзаг, от которого,  перпендикулярно  ему,  косой

  насечкой обозначена полоса,  идущая  от  неба  вниз  (дождь?);  она

  напоминает  витые  столбики   наличников-теремков.   Неразъясненной

  остается  сетеобразная  плетенка,  помещаемая  выше   небосвода   и

  обрамляющих его хлябей. Быть может, так пытались  передать  верхние

  ярусы верхнего неба, над "хлябями небесными"? Образ рыболовной сети

  для новгородцев, обитателей берегов Ильменя  и  Волхова,  мог  дать

  повод для подобного сопоставления: когда рыбаки вытаскивают сеть из

  воды, то всегда образуется два зрительных ряда --  наверху  сеть  и

  рыба в ней, а вниз  стекают  обильные  струи  воды;  это  допущение

  требует, разумеется, доследования и проверки.

      Очень  тщательно  и  обильно  покрывали  заклинательным  узором

  разные вместилища для добра: сусеки для зерна (см. выше),  сундуки,

  укладки и скрыни для праздничной одежды и приданого девушек-невест.

  Система защиты здесь все та же: солнечные знаки (нередко  по  три),

  круги "белого света", иногда символы плодородия. Здесь присутствуют

  и "хляби небесные" и квадратики и ромбики земли по сторонам  кругов

  106.

      103 Колчин Б. А. Новгородские древности..., табл. 16,  рис.  1.

  О знаке плодородия в виде  креста  см.:  Рыбаков  Б.  А.  Язычество

  древних славян, с. 336337.

      104 Колчин Б. А. Новгородские древности..., табл.  13.  рис.  1

  и 2; табл. 14, рис. 1.

      105 Колчин Б. А. Новгородские древности..., табл.  15,  рис.  1

  (деталь рис. 1 на табл. 14).

      106  Бломквист  Е.  Э.  Крестьянские  постройки...,  рис.  118;

  L'art populaire..., p. 111; Рыбаков Б. А. Язычество древней Руси, с.

  336; Круглова О. Русская народная изба..., рис. 40.

      На сундуках и  скрынях  знак  солнца  с  шестью  лучами  внутри

  круга нередко дается в очень своеобразном виде: три луча -- светлые,

  три луча -- темные (черные или синие). Не  вложена  ли  в  подобное

  разделение солнечных лучей на две категории та же самая мысль,  что

  и в  орнаментации  люльки:  отразить  существование  как  дневного,

  светлого солнца, так и ночного солнца, идущего к востоку  подземной

  областью мрака?  Высказывать  эту  мысль  позволяет  повсеместность

  подобного раздвоения лучей: так  поступали  и  на  Гуцулыцине  и  в

  Архангельской области; "черное солнце" должно было уберечь от ночных

  воров.

      Емкости  для  пищевых  продуктов  (туеса,  коробьи)  в  древнем

  Новгороде  орнаментировались   совершенно   по-другому   --   здесь

  господствовали  архаичные  символы  плодородия  в  виде  ромбов   и

  квадратов "засеянного поля", зачастую в сложной переработке. Другим

  элементом была плетенка 107.  На  крышах  коробов  иногда  давалась

  космогоническая  картина:  центральная  часть   изображала   землю,

  представленную  усложненными  знаками  плодородия,   земля   кругом

  омывалась водой, а все это вместе,  земля  и  вода,  было  окружено

  солнечными знаками в виде  косого  креста  (без  кругов).  Орнамент

  покрывал весь короб сверху донизу, что, очевидно,  было  связано  с

  идеей полноты. Идея полноты хорошо выявлена в печной посуде. Обычные

  горшки X--XIII вв., как правило, были украшены у горловины волнистым

  орнаментом, смысл которого с позиций заклинательного мышления ясен:

  "да будет всегда полон этот сосуд!" Что бы ни варилось в горшке  --

  щи, каша, лапша -- любое кушанье требовало воды в сосуде; поэтому и

  изображалась идеограмма воды. На ложках идеограмма воды  была  выше

  самого черпака ложки, что имело тот же смысл. Есть ложки со  знаком

  плодородия в форме мальтийского креста 108. Предметы,  связанные  с

  хранением и принятием пищи, выбиваются из общего строя защитительной

  орнаментации и связаны с понятиями сытости, изобилия, полноты.

      Интересна  символика  этнографических  осветительных  приборов.

  На светцах очень часто изображалось солнце, внутри которого рисовали

  петуха. Петух был устойчивым символом зари, восхода солнца ("chante

  eclaire") и огня, точнее пожара с его  заревом  ("пустить  красного

  петуха"). Петуха рисовали и на подсвечниках рядом  с  солнцем  109.

  Нередко подсвечник делался на три свечи ("три солнца"), а его тулово

  представляло собой условное изображение земли  в  виде  решетки  из

  многих квадратиков, обведенной волнистыми линиями  воды.  Иногда  в

  центре тулова подсвечника изображалось солнце в виде круглой личины

  с 12 лучами 110.

      Совершенно  естественно,  что  одним  из  наиболее  нагруженных

  защитительной символикой  разделов  бытовой  домашней  утвари  была

  посуда. Посуда вмещала то, что непосредственно входило  в  человека

  как еда или питье и на пути из печи или  от  ушата  с  водой  могло

  подвергнуться нападению невидимых злых  сил.  Мне  уже  приходилось

  касаться этой темы 111, но для  полноты  обзора  следует  повторить

  основное.

      Солонки, в  которых  хранился  такой  дорогой  в  средние  века

  продукт, как соль,  сохранили  богатую  символическую  орнаментацию

  вплоть до XIX в. Символы солнца  и  земли,  сложные  знаки  "белого

  света", конские головы. Наличие сходной символической  орнаментации

  у других славянских народов убеждает в исконной древности и  полной

  осознанности самой символики 112.

      Пышно   украшались   ковши,   ендовы,   скобкари    и    другая

  пиршественная посуда. Здесь мы видим  и  знаки  солнца,  и  символы

  движения светила -- коней, и водоплавающих птиц; нередко совмещение

  вырезанного на ручке ковша шестилучевого солнечного знака и  фигуры

  коня (для дневного пути) или утки (для ночного пути) 113.

      107 Колчин Б. А. Новгородские древности.  Резное  дерево,  рис.

  25 и табл. 43.

      108 Колчин Б. А. Новгородские древности. Резное  дерево,  табл.

  3, рис. 1, 410, 14-15. 36.

      109 Чекалов А. К. Народная деревянная скульптура..., рис. 57.

      110 L'art populaire..., tabl. 106 и 107.

      111 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 237 и 305.

      112 Круглова  О.  Русская  народная  резьба...,  рис.  150-151;

  Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 305; Slovacko uraenie...,

  tabl. 381.

      113 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 236246.

      В  орнаментике  столовой   посуды,   являвшейся   по   существу

  ритуальной  утварью,  "сосудами  священными"   (не   в   церковном,

  разумеется,  смысле)  и  служившей  для  домашних  празднеств,   мы

  наблюдаем  некоторые  черты  отличия  от  многих  других   разделов

  народного искусства. Здесь, как и на верхней, самой  видной  точке

  фасада дома, в оформлении "конька"-охлупня преобладает  изображение

  не солнца, как такового, а того существа, которое, по мысли предков,

  содействует движению светила -- коня  или  утки-гуся;  знак  солнца

  обязательно присутствует на посуде, но  его  движение  показано  не

  тройственным расположением, а просто изображением одного символа на

  груди утки-сосуда. Впрочем, идея тройственного показа  хода  солнца

  проводится и здесь, но иным способом: на ковше в его передней части

  изображается не одна конская  голова,  а  целых  три.  Такой  ковш,

  украшенный тремя конями, назывался "конюхом" 114. Тулово его, как и

  всех ковшей, воспроизводило тело  птицы  независимо  от  того,  чем

  заканчивался ковш -- птичьей головой или конской. Ручка ковша обычно

  напоминала  хвост  птицы;  на  груди  ковша-птицы  вырезалось   или

  рисовалось огромное солнце.

      "Конюх" полнее, чем другие  формы  ковшей,  выражал  идею  хода

  солнца над землей и вокруг земли. Птичье тулово сосуда намекало  на

  ночной, подземный ход солнца; солнце на груди было смысловым центром

  композиции, а три конских  головы  в  данном  случае  отражали  три

  позиции солнца: утром, в полдень и на  закате.  По  бокам  "конюха"

  изображены ромбы, символизирующие  землю.  Таким  образом,  в  этом

  празднично оформленном  сосуде  была  явно  выражена  главная  идея

  охранительной системы, направленной против упырей и навий,  солнце,

  обегающее землю, разгоняет и отгоняет от людей опасных  духов  тьмы

  115.

      114 Василенко В. М. Избранные труды..., рис.  40;  Богуславская

  П. Я. Русское народное искусство, Л., 1968, рис. 27; Круглова О. В.

  Русская народная резьба..., рис. 157.

      115 К разделу культовой (в  прошлом)  посуды  с  ее  богатой  и

  семантически насыщенной орнаментикой вплотную примыкает рассмотрение

  такой категории, как древнерусские и польские ковши  X--XII  вв.  с

  мордами ящеров-драконов. Однако правильное определение их языческой

  сущности возможно только лишь  после  рассмотрения  мифологии  того

  времени, что и будет сделано в своем месте.

                                   *

      Изготовление  одежды.   При   самом   беглом   обзоре   русской

  крестьянской утвари,  связанной  с  обработкой  льна,  прядением  и

  ткачеством, нас может поразить изобилие орнаментики  не  только  на

  таких заметных и в известной мере парадных предметах, как прялки  и

  гребни,  демонстрировавшихся  на  публичных  посиделках,  но  и  на

  второстепенных орудиях вроде валька  или  трепала,  густо  усеянных

  солярными знаками, идеограммами земли и другими уже известными  нам

  символами. Однако  эта  повсеместность  защитной  символики  вполне

  согласуется с системой защиты и составляет неотъемлемую  часть  ее.

  Речь идет о той жизненной необходимости для человека, "аще  вылезет

  он из хоромины своей", покинет надежно защищенный дом и окажется "на

  распутиях, при реках и берегах, в дебрях и лесах и во болотах ...",

  подверженный всем "злым ветрам".

      Одежда человека по анимистическим воззрениям должна  была  быть

  изготовлена со всеми заклятиями,  делавшими  ее  непроницаемой  для

  духов зла.

      Мне уже приходилось анализировать с этой точки  зрения  прялки,

  давшие драгоценнейший материал для осмысления народного искусства и

  его глубоких корней в первобытных и средневековых  воззрениях  116.

  Как показал этот анализ, наши предки оборонялись от упырей  показом

  движения солнца вокруг земли, изображением сияющего "белого света",

  якобы независящего от солнца.

      116 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 236-248.

      Оберегаемая светлым  началом  земля  в  древности  изображалась

  только условно (прямоугольники вспаханной нивы) и лишь  с  середины

  XIX в. в это центральное пространство на лопаске  прялки  ворвались

  образы  живых  русских  людей:  всадники,  пряхи   на   посиделках,

  франтоватые офицеры, школьники, гуляющие парочки etc. Но  неусыпное

  солнце продолжало свой путь и  по  ночному  подземному  морю  и  по

  небосводу над дневной землей.

      Прялки  --  самая  яркая  часть  прядильно-ткацкого  комплекса,

  наиболее поддающаяся  раскрытию  сущности  космологической  системы

  обороны от разных навий, но для нас интересен весь комплекс.

      Работы  со  льном   начинались   с   вымачивания,   последующей

  молотьбы, для которой применялись бельевые  вальки,  и  дальнейшего

  "мятья"  и  трепания,  производившегося   специальными   трепалами.

  Неожиданно оказывается, что обе  категории  орудий  обработки  льна

  необычайно щедро  покрыты  всеми  видами  заклинательных  символов:

  солнечные знаки, огромные круги "белого света", обводящие  по  краю

  линии воды,  квадраты  и  ромбы  вспаханной  земли,  изредка  знаки

  плодородия.   Такое   изобилие   заклинательной   символики   может

  объясняться двумя причинами:  во-первых,  стремлением  обезопасить,

  очистить лен от всего злого, что могло быть нанесено на него ветрами

  или  наговорено  людьми,  а  во-вторых,  желанием  уберечь  женщин,

  производящих обработку льна, проводившуюся в  октябре.  Октябрь  --

  славянский "паздерник" (буквально "месяц очистки льна") -- холодный

  месяц, а длительные работы проводились вне дома, обязательно у реки

  и на открытых, ветряных местах, что неизбежно должно было  вызывать

  заболевания, навеянные действительно "злымы ветрами" Севера. Вальки

  и трепала,  снабженные  колдовскими  знаками,  оказывались  как  бы

  воинскими мечами девушек в борьбе со злыднями, причинявшими болезни.

      Все женские работы, связанные с  льном,  пряжей  и  ткачеством,

  находились под покровительством древней богини Макоши.  Ко  времени

  этнографических записей ее первоначальные аграрные функции ("Макош"

  "мать урожая") сильно сократились и она стала на русском Севере  по

  преимуществу покровительницей женских работ, суровой повелительницей

  прядения  117.  Более  того,  ее  архаичный  культ   был   заслонен

  христианской святой Параскевой-Пятницей  ("Пятницей-Льняницей";  ее

  день 28 октября). В русской вышивке удалось установить  сохранность

  образа языческой Макоши вплоть до конца XIX  в.  118  Это  огромная

  фигура женщины с раскинутыми врозь руками; на весенних  праздничных

  полотенцах она изображалась с руками, поднятыми к небу, к источнику

  тепла и влаги, а на летних -- руки склонены к земле, уже вырастившей

  колосья, уже готовящей новый урожай.

      117 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 379-392.

      118 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 496-500.

      Народный календарь очень  внимателен  к  Макоши-Пятнице  --  ей

  посвящено 12 праздников в году, из которых самыми главными являлись

  две соседние пятницы (в промежутке между 25 октября  и  7  ноября);

  кульминацией этой праздничной недели, отмечавшей окончание  тяжелых

  трудов по обработке льна, был день Кузьмы  и  Демьяна  (1  ноября),

  после  которого  начинались  веселые  месяцы  прядения   пряжи   на

  посиделках. "Кузьминки" --  жизнерадостный  праздник,  организуемый

  девушками, приглашавшими па пир (куры и каша) и парней.

      В связи с культом Макоши, покровительницы всех работ  со  льном

  и куделью,  особый  интерес  представляют  короткие  антропоморфные

  вальки для льна и белья, составляющие значительный процент  вальков

  вообще. Они представляют собой схему женской фигуры с расставленными

  врозь руками: основа валька -- широкая юбка, ручка валька  --  шея,

  завершающаяся круглой головой, перекрестие рукояти  --  руки.  Руки

  женщины обычно сильно обобщены, но в одном  случае  на  вальке  без

  перекрестия руки показаны  очень  реалистично  четким  врезом.  Эта

  Макошь как бы прижимает к груди ромбический кусок  вспаханной  нивы

  119.  Вальки-Макоши   орнаментированы   так:   верхнее

  закругление рукояти ("голова") обычно украшено солнечной  розеткой.

  Подобные  солнечные  розетки  широко   известны   как   центральное

  изображение на женских кокошниках. Рукоять не орнаментировалась. На

  широкой части валька обязательно крупное изображение солнца (иногда

  в  бегущем  варианте,  "белого  света"  и  четких  символов  земли:

  заштрихованных квадратов и ромбов). По всему периметру широкой части

  обычно вырезается зигзаговая  линия,  обозначающая  воду.  Подобное

  окаймление знаков земли и солнца  линией  воды  трудно  истолковать

  однозначно. Исходя  из  древних  представлений  о  том,  что  земля

  окружена мировым океаном (что  применительно  к  любому  континенту

  соответствует  действительности),   можно   считать   эту   водяную

  непрерывную линию, охватывающую со всех сторон пиктограммы солнца и

  земли,  схематичным  изображением  этого  океана.  Применительно  к

  русскому Северу, население которого хорошо знало  Ледовитый  океан,

  это предположение допустимо. Но  может  быть  предложено  и  другое

  толкование, основывающееся на том, что подобный водяной узор иногда

  окружает знак солнца-неба: не  является  ли  он  схемой  горизонта,

  кругозора (в прямом смысле слова), т. е. той  круговой  линии,  где

  видимая часть  земли  соприкасается  с  небом  и  откуда  на  ясное

  безоблачное небо набегают водоносные облака и тучи.  Ведь  дождевые

  тучи всегда появляются из-за горизонта. В этом  случае  окаймляющий

  зигзаг  водной  линии  должен  расцениваться  как   показ   "хлябей

  небесных", дождевых запасов неба. Но в любом случае, отражает ли он

  географические  представления  об  океане  или  космографические  о

  "верхнем небе", этот водный символ, завершающий и объединяющий  всю

  орнаментальную   систему   вальков-Макошей,   оказывается    важным

  компонентом заклинательной орнаментации.

      119 Василенко В. М.  Избранные  труды...,  рис.  29  (верхний).

  Другие вальки типа "Макошь" см.: Круглава О.  В.  Русская  народная

  резьба..., рис. 125; Василенко В. М. Избранные  труды...,  рис.  29

  (низ); Василенко В. М. Русская народная резьба. М., 1960, рис.  27.

  Вальки другого типа (удлиненные и  без  антропоморфных  черт)  см.:

  Богуславская И. Я. Русское народное искусство, рис. 20;  Вишневская

  В. М. Резьба и роспись..., рис. 47 и 48; Василенко В. М.  Избранные

  труды..., рис. 18; Русское декоративное искусство, т. II, рис. 7.

      Придание валькам вида главного  женского  божества,  связанного

  с природой  и  плодородием,  вполне  естественно  для  предмета,  с

  которого  начиналось   изготовление   материала   для   одежды,   а

  впоследствии, когда из этого льна одежда была уже изготовлена, валек

  применялся при стирке одежды и полоскании ее в реке.

      Второй  операцией  со  льном   было   очищение   вымоченных   и

  высушенных стеблей от жесткой  кострики  --  трепание  специальными

  деревянными трепалами, напоминающими сабли с очень широким клинком.

  Работа требовала ветра и производилась тоже вне дома. Трепала,  как

  и вальки, сплошь покрыты охранительным орнаментом: ромбы и квадраты

  земли чередуются  со  знаками  солнца  (и  шестилучевой  вариант  и

  "бегущий") или "белого света".

      Существенное отличие от вальков состоит  в  том,  что  трепалам

  никогда не придавалась форма человеческой  фигуры,  а  кроме  того,

  рукояти трепал, как правило, украшены  фигурами  коней.  Это  можно

  объяснить тем, что для работ по получению  кудели  необходима  была

  сухая, солнечная  (или  во  всяком  случае  не  дождливая)  погода.

  Солнечные кони дневного солнца должны были  обеспечить  необходимую

  для этой операции погоду.

      Лен был готов для прядения. На первое место в  женских  работах

  после "кузьминок" выходили прялка и  веретено,  с  которыми  связан

  целый ряд обычаев и поверий. Прялка и веретено -- хозяйство Макоши.

  Символическая орнаментика прялок,  несмотря  на  отдельные  местные

  отличия, очень однородна у всех славянских народов,  что  позволяет

  возвести ее к весьма  отдаленной старине  праславянских  времен.  В

  своей первой книге "Язычество древних славян"  я  выбрал  прялки  в

  качестве   самого   показательного   предмета    народного    быта,

  раскрывающего космологическую сущность орнамента-заклинания. В книге

  опубликовано 19  рисунков  разных  вариантов  орнаментации  лопасок

  прялок 120.

      120 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 236-248.

      Итоги анализа большого количества прялок  привели  к  следующим

  выводам:  резьбой  и  раскраской  передана  древняя,  восходящая  к

  бронзовому веку картина мира. Нижний мир,  мир  подземно-подводный,

  мир ночного солнца передан образом ящера и солнца, находящегося под

  землей. В средней или нижней части лопаски изображалась  вспаханная

  земля (квадратики или ромбы, обычно заштрихованные). Ниже "земли" на

  боковых  нижних  выступах  прялки   ("серьгах",   "чусках")   почти

  обязательно изображалось рельефно восходящее  и  заходящее  солнце.

  Путь  солнца  по  небосводу  обозначался   выступами   на   верхнем

  дугообразном краю  прялки.  Вся  центральная  плоскость  прялки,  с

  которой соприкасалась кудель, была отведена теме солнца, как символа

  неба, и изумительному по своей  гармоничности  изображению  "белого

  света", играющего десятками граней своей  сложной  композиции.  Эта

  архаичная схема дожила до 1890-1930-х годов, но уже в 1860-е годы в

  украшении  прялок  произошел  резкий  перелом,  связанный  с  новым

  состоянием   русской   деревни,   освободившейся   от    крепостной

  зависимости.  Земля  стала  изображаться  не  как   условный   знак

  вспаханного поля, а как жизнь людей  на  земле  в  ее  полнокровном

  несколько ярмарочном виде. "На прялках появились всадники, ездоки на

  санях, охотники, барышни и кавалеры, пароходы,  верблюды,  офицеры,

  ученые медведи, девичьи посиделки и т. п." 121.

      Наряду  с  главной  темой  суточного  круговорота   солнца   на

  прялках  некоторых  славянских  областей  (Сербия,  Верхняя  Волга)

  прослеживается и  тема  Макоши.  На  основной  плоскости  там  тоже

  доминирует  солнце,  но  верх  прялки  представляет  собой  сложную

  композицию из древа жизни, с птицами, сидящими на ветвях, двух коней

  внизу и женской фигуры с поднятыми к небу  руками  на  самом  верху

  композиции,  напоминающей  вышивки  с  Макошью.  Иногда  композиция

  упрощается и от нее остается  лишь  одна  женская  фигура  и  некое

  подобие коней 122.

      Особая декоративность прялок объясняется, во-первых,  тем,  что

  это  орудие  труда  длительнее  всего  находилось  в   употреблении

  (несколько зимних месяцев ежегодно), а, во-вторых, тем, что  прялка

  была не только домашним предметом, но и  приносилась  на  публичное

  рассмотрение на деревенских посиделках.

      Следующая важная стадия женской работы --  ткачество.  Ткали  в

  избах на домашних горизонтальных ткацких станах 123. По новгородским

  археологическим данным реконструкцию такого стана XIII в. дал

      Б.  А.  Колчин  124.  В  этнографических  материалах  мы  видим

  большое  количество  заклинательной  символики  в  разных   деталях

  ткацкого стана. Как правило, это парные фигуры коней, но  всегда  в

  сопровождении солнечного знака. Там,  где  позволяло  пространство,

  давался и обычный набор пиктограмм: земля, солнце в  трех  позициях

  125. Изготовление ткани  было  обставлено,  как  и  все  предыдущие

  подготовительные  операции,  стандартным   набором   заклинательных

  символов. На самом холсте очень часто ткачихи создавали ромбический

  узор, обладавший по очень давней традиции магической силой.

      Последняя категория бытовых  домашних  предметов,  связанных  с

  одеждой, это -- рубели,  рубчатые  катки  для  выглаживания  белья,

  намотанного на скалку. По форме  и  по  характеру  орнаментики  они

  близки к длинным валькам 126.

      121 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 240.

      122 Жегалова С. К.  Художественные  прялки.  В  кн.:  Сокровища

  русского народного искусства. М., 1967, рис.126-134; Тарановская Н.

  В., Мальцев  Н.  В.  Русские  прялки.  Л.,  1970:  Более  подробную

  библиографию см.: Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 239.

      123 L'art rustique..., N 300.

      124 Колчин Б. А. Новгородские  древности.  Деревянные  изделия.

  -- САИ, Е 1-55 М., 1968, рис. 57.

      125 Круглова О. В. Русская народная  резьба...,  рис.  116-119;

  Чекалов А. К. Народная деревянная скульптура..., рис. 59-63.

      126 Василенко В. М. Избранные труды..., рис.  18;  Круглова  О.

  В. Русская народная резьба..., рис. 122, 123.

      Подводя итоги всем видам защитительной символики  внутри  дома,

  хорошо прослеживаемой по этнографическим материалам и подтверждаемой

  для   средневековья   как   археологическими   находками,   так   и

  общеславянским распространением многих композиций, следует сказать,

  что  основным  способом  борьбы  с  упырями  и   навьями   являлось

  противопоставление миру зла (или точнее злу мира) всего  макрокосма

  с  показом  земли  и  обходящего  ее   со   всех   сторон   доброго

  светила-солнца, искореняющего и нейтрализующего злое начало. Особенно

  интересно наличие почти во всех видах заклинательных композиций  не

  только отдельных солнечных знаков  или  показа  трех  (а  с  ночным

  солнцем и четырех) позиций движущегося солнца или солнечных  коней,

  но и введение сверх того почти обязательного  элемента  --  "белого

  света", описанного нам русским книжником XII в.

                                   *

      С  этим  обилием  охранительной  символики  должно  было   быть

  связано постоянное обращение непосредственно к силам добра и зла на

  протяжении трудового дня. Судя по отрывочным записям XIX в.,  когда

  языческие заклинания в значительной степени заменились христианскими

  молитвами, каждое  действие  членов  семьи  сопровождалось  кратким

  молитвенным  обращением:  проснувшись  и  встав  с  постели,  нужно

  перекреститься,  умывшись,   прочитать   молитву,   с   молитвенным

  присловьем начинать любое дело, каждая еда начиналась с  молитвы  и

  крестного знаменья. Входящий в  дом  сторонний  человек  должен  за

  дверью прочитать краткую молитву и только после отзыва --  "аминь!"

  -- входить в избу. На ночь -- опять молитва;  малых  детей  следует

  перекрестить. Выгон скотины в череду, растопка печи, замес опары  в

  квашне и все другие повседневные хозяйственные дела требовали  хотя

  бы краткого словесного сопровождения в два-три  слова,  напутствия,

  оберега, имевшего колдовское заклинательное значение. Дело здесь не

  в церковных требованиях, так как никакой контроль не мог  проверить

  выполнение правил, да они и не были столь  полно  регламентированы.

  Христианский  заговор-молитва  лишь  заместил  древний  первобытный

  обычай непрерывно и повсеместно ограждать себя и свое хозяйство  от

  вторжения злого начала. Дело в древней, идущей из архаичных  глубин

  традиции заклинаний, порожденной анимистическим мировоззрением с его

  верой в повсеместность и многообразие духов  зла.  Выше  приводился

  заговор, записанный и опубликованный в начале XX в. Он  доносит  до

  нас психологию весьма отдаленных предков, которые обращались к столь

  могучим и повсеместным древним силам, что даже  власть  всемогущего

  христианского бога не могла защитить человека ни  в  церкви,  ни  в

  моленной, ни у часовни.

      Анимистическая   повсеместность   превращала    дом    русского

  язычника в целый  музей  архаичных  символов,  общение  с  которыми

  требовало постоянного,  привычного  словесно-обрядового  обращения.

  Позднейшие полумолитвенные присловья  ("слава  богу",  "дай,  бог",

  "упаси, боже") могли родиться за сотни лет до христианства, так как

  в них далеко не всегда указано, какой именно бог  должен  дать  или

  уберечь -- богом были и Род, и Велес, и Перун. Среди таких присловий

  есть и явно языческие вроде "чур  меня!",  "типун  тебе  на  язык",

  "нехай табе пярун трэсне!", "леший его знает!" и т. п.

      Дом был местом, где рождался человек и  где  над  новорожденным

  и его матерью производились определенные обряды. В доме происходило

  сватовство и свадьба, сопровождавшаяся  целым  циклом  обрядов.  Со

  свадебной  обрядностью  связан,   как   уже   приходилось   писать,

  фаллический культ древних славян: "чтуть срамные уды", изготавливают

  их модели ("во образ сътворены") и приносят им  жертвы  ("требы  им

  кладуть") 127. "Словене  же  на  свадьбах  въкладываюче  срамоту  и

  чесновиток в ведра пьють" 128. При раскопках  в  Ленчще  (восточная

  Польша) найдено в едином комплексе: ведро, деревянный фалл и  кубок

  для питья, т. е. полный набор необходимого 129.

      127 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 36.

      128 В другом источнике (XIV в.) фаллический  комплекс  дополнен

  еще чашею: "устроивьше срамоту мужьскую и въкладывающе в ведра и  в

  чаше и пьють и вынемьше осмокывають и облизивают... Гальковский  Я.

  М. Борьба христианства..., т. II, с. 45. Примеч. 15-16.

      129 Галъковский Н. М. Борьба христианства.... с. 39

      К этому можно добавить,  что  в  Новгороде  в  слое XI-XII  вв.

  найдена  своеобразная  "срамота"  --  это  моржовая  os  penalis  с

  надписью, прямо относящейся к нашей теме о домашней магии: ДОМО, т.

  е. "домъ", так как  новгородцы,  судя  по  правописанию  берестяных

  грамот, очень долго сохраняли редуцированные  гласные.  Дом  был  в

  большинстве случаев местом болезни и смерти человека. И то и другое

  сопровождалось тоже многообразными обрядами, знахарско-медицинскими

  при болезни и погребально-охранительными при кончине. Оставшимся  в

  живых нужно  было  обезопасить  себя  от  новой  смерти  и  поэтому

  принимались разные заклинательные  меры,  долженствующие  отпугнуть

  смерть, отвадить ее, не показывать ей пути.

      Два древнерусских поучения XIII в. и XIV  в.  против  язычества

  рисуют нам с достаточной подробностью те  многочисленные  языческие

  обряды, которые производились  в  русских домах  спустя  три-четыре

  столетия после принятия христианства. Первое поучение -- "О посте к

  невежамь  в  понеделок  второй  недели"  --  написано,  по     всей

  вероятности, во Владимиро-Суздальской земле в начале XIII  в.  (см.

  ниже). Главным грехом своих  современников  автор  считает,  что  в

  момент  кульминации  великопостных  церковных  служб,  в   "великий

  четверг" недели "страстей господних", когда в  церкви  торжественно

  читают те места евангелия, где описывается казнь Иисуса  Христа  на

  голгофском кресте, русские люди деловито занимались сложным обрядом

  ублаготворения мертвецов-навий.  Обычно  считают,  что  здесь  дело

  касалось предков-дедов, но в источнике употреблено слово "навья", т.

  е. чужие, враждебные мертвецы. В поминках по своим родичам  церковь

  не могла  видеть  ничего  вредного  или  недозволенного.  Здесь  же

  покойные названы просто мертвыми  или  бесами,  что  явно  выражало

  отношение к ним автора поучения.

      Всякие сомнения относительно сущности  навий  рассеиваются  при

  ознакомлении с приведенным выше летописным  текстом  о  событиях  в

  Полоцке в 1092 г.  Об  умилостивлении  упырей,  как  самом  древнем

  славянском культе, говорилось еще в начале XII в. в "Слове  святого

  Григория Богословия... како пьрвое погани суще языци служили идолом

  и иже и ныне мнози творять" 130.

      130 Гальковский В. И. Борьба христианства..., с.  23-24.  Далее

  этот источник называется условно "Слово об идолах".

      "А преже того -- (до установления культа  Перуна  и  до  культа

  Рода и рожаниц) клали требы упиремь и берегыням".

      "И навьмь мъвь творять".

      Эти  недостаточно  ясные  сведения  полностью  раскрываются   в

  написанном столетием позже "Слове о посте".

      В наиважнейшие последние  дни  предпасхального  великого  поста

  русские люди  эпохи  Всеволода  Большое  Гнездо  начинали  готовить

  трапезу навьям:

      "Зде же и мяса ... зде же сыри, зде же масло и яйца,  и  добрая

  плутки (хлебное изделие), и короваи,  и  велия  мосты,  и  просветы

  великия (фигурное печенье), и чаши медвеные, и пивныя, и  иною  все

  добра не мениим (не поименуем) ... всяка узорочиа добрая доспевают"

  131. В болгарском фольклоре навьи (наваци, нави)  --  птицеобразные

  души умерших, летающие по ночам в бурю и дождь  "на  злых  ветрах",

  сосущие кровь людей; крик этих голых птиц означает смерть 132.

      131 Гальковский И. М. Борьба христианства..., с. 15.

      132 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 36.

      По отношению к такой опасной  нечисти,  как  эти  навьи-вампиры

  (как и во многих других случаях), применялась двоякая  тактика:  их

  нужно было  или  отпугнуть,  отогнать  колдовскими  заклинаниями  и

  символами или же умилостивить, ублаготворить как нежданного гостя в

  старинной сказке: в баньку сводить, за стол посадить ...

      В  страстной  четверг  для  зловредной  нечисти,  названной   в

  поучении бесами, гостеприимно топили баню:

      "И мылница топят, и  на  печь  льют,  и  попел  посреде  сыплют

  следа ради. И глаголють: "Мыйтеся!" И чехли вешають,  и  убруси,  и

  велят ся терти. Беси же смиются злоумию их (хозяев дома) И  вълезше

  мыются, и порплются в попели том, яко и кури след свой показают  на

  попеле ... и трутся чехлы и убрусы теми. И приходят топившей мовници

  и глядают на попеле следа и егда видять на попели след и глаголють:

  "Приходили к намь навья мытся!"

      После мытья в бане души мертвецов, проявившие там  свою  птичью

  сущность  (трепыхание  в  золе  и  куриные  следы),  приступали   к

  заготовленной для них роскошной скоромной трапезе с  мясом,  сыром,

  ритуальным печеньем, хмельным медом и пивом. Выбор бани  как  места

  встречи навий еще раз убеждает нас в том, что представления о навьях

  (мертвецах вообще, чужих, враждебных мертвецах)  резко  отличны  от

  культа предков, родных, "дедов". Предков угощали и с ними  общались

  или дома, в красном углу под иконами, или же на кладбище у домовины

  реального предка. Предков встречали в воротах усадьбы в тот же день,

  когда топили баню навьям: "сметье (мусор) у ворот жгуть  в  великой

  четверг, молвяше тако: "У того огня душа приходяще огреваются" 133.

  Этот обычай, судя по зольникам скифского  времени,  весьма  древен.

  Навий же встречали в бане. "Повсюду на Севере, пишет этнограф С. А.

  Токарев, баня считалась нечистым местом. В ней не  вешали  икон,  а

  когда шли туда мыться, снимали с шеи кресты.  Баня  --  излюбленное

  место для  нечистой  силы,  о  проделках  которой  ходили  страшные

  рассказы" 134.

      Очевидно,  тот  весенний   день,   который   позднее   оказался

  вытесненным  страстным  четвергом,   являлся   древней   славянской

  радуницей, днем общения со всеми обитателями загробного мира -- и с

  родными  предками,  души   которых   встречали   у   ворот,   и   с

  бесами-навьями, которых ублаготворяли в бане.

      Второе   поучение,   вводящее   нас   в   домовую    обрядность

  средневековья,  является   как   бы   этнографическим   сочинением,

  перечисляющим многие детали колдовского быта. Автор, живший примерно

  в эпоху Ивана Калиты, знаком с предшествующей литературой  XII-XIII

  вв., но он многое пояснил, расширил, дополнил личными наблюдениями,

  оставаясь почти все время в пределах дома и двора 135.

      Его самостоятельная часть начинается  с  определения  характера

  жертв   упырям   и   берегиням,   неясного   из    сочинений    его

  предшественников:

      "И куры им режуть и то блутивше сами ядять. О,  убогыя  кокоши!

  Яже не на честь святым породистеся, не на честь верным человеком. О,

  убогая курята! Яже на жертву идолом режутся; инии в водах потапляеми

  суть, а инии к кладезем приносяще молятся и в воду мечють" 136.

  Затем   упоминаются   отдельные   звенья   дворовой  усадьбы,   где

  происходят  языческие  моления:  "А  друзии  (молятся) под овином и

  в  поветех  скотьях  (в  хлевах) молятся, аки погании". Под овином,

  где   была  особая  печь,   под   колосниками   для   сушки  снопов

  молились,  как  мы  знаем,  огню-сварожичу,  а  в  поветах  скотьих

  -- очевидно Велесу,  "скотьему  богу",  а,  быть  может,  и  своему

  домашнему, ведавшему только скотиной одной  усадьбы  "скотну  богу"

  (см. следующую выписку). В некоторых случаях северные крестьяне XIX

  в.  придавали  печи  в  овине  вид  огромного чудовища с разверстой

  пастью  и  огненными   глазами.   Это   было  реальным  воплощением

  бога  огня Сварожича, сына небесного Сварога 137.

      Далее   следует    перечень    нескольких    мелких    божеств,

  возглавляемый сакральным хозяином дома -- домовым:

      "...  (молятся)  кутну  богу.  И   веле-богыни   (может   быть,

  виле-берегине? Слово "бгыни" дано под титлом). И Ядрею, и  Обилухе,

  и скотну богу, и попутнику, и лесну богу, и спорыням, и спеху..."

      Ядрей и Обилуха, возможно, связаны с хлебными  злаками:  Ядрей,

  может  быть  ведал  качеством,  ядренностью  зерна,  а  Обилуха  --

  количеством, обилием урожая. Обилием называлось обмолоченное зерно.

  Попутник,  очевидно, помощник в пути.  Спорыньи  и  Спех,  по  всей

  вероятности,   божества   успеха,   "споспешествующие"    человеку,

  содействующие "спорому",  удачному  и  быстрому  решению  жизненных

  задач.  Этнографические  записи  пополняют  этот  перечень   такими

  дворовыми духами, как: "гуменник", "банник" "овинник" и др.138

      Автор  переделки  "Слова  об  идолах"   перечисляет   еще   ряд

  языческих суеверий в русском быту: люди верят в вещие сны, в судьбу,

  ворожбу. Носят амулеты-наузы "и на дети вяжут". Какие-то магические

  действия производят с солью и углем. "А се иная злоба в  крестьянех

  -- ножем крестять хлеб, а пиво крестять чашею та иным чем --  а  се

  поганьскы творять".

      Для   анализа    народного    искусства    современности    или

  средневековья чрезвычайно важно это, несколько неожиданное для нас,

  выступление церковника против крестообразного знамения на хлебе или

  над ендовой с пивом. Если бы мы не знали отношения автора  к  этому

  обряду, то мы  охотно  истолковали  бы  его  как  явное  применение

  христианского символа креста,  несмотря  на  то,  что  мы  знаем  о

  значительно более древней истории  этого  символа  солнца  и  огня,

  уходящего в  энеолитическую  первобытность.  Знаем  мы  и  то,  что

  славяне-язычники широко практиковали в своих  языческих  святилищах

  "поганские крыжи" 139.

      133 Гальковский Н. М. Борьба христианства..., т. II, с. 34.

      134 Токарев  С.  А.  Религиозные  верования  восточнославянских

  народов XIX -- начала XX в. М., 1957, с. 98.

      135 Чудовский список "Слова об  идолах".  См.:  Гальковский  Н.

  М. Борьба христианства..., т. II, с. 32-35.

      136 Быть может, образ навий в  виде  огромных  ощипанных  голых

  петухов как-то связан с этими  "убогими  курятами",  приносимыми  в

  жертву духам зла?

      137  Никольская  Р.  Ф.   Поселения   и   постройки.   В   кн.:

  Материальная культура и прикладное искусство сегозерских карел. Л.,

  1981, с. 72, рис. 17.

      138 Токарев С. А. Религиозные верования..., с. 98-99.

      139 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 195, 288, 299.

      Очевидно, очень хорошо знал  это  и  церковник  XIV  в.,  автор

  поучения против повседневных языческих суеверий, причислив крест на

  каравае хлеба к поганским действиям.

      Дом  и  двор  древнего  славянина  и  русского   средневекового

  человека представляли собой сложную, хорошо  продуманную  и  веками

  создававшуюся систему заклинательных охранительных  мер.  Микрокосм

  древнего  язычника   был   оборудован   как   крепость,   ожидающая

  неожиданного  нападения.  Везде   были   расставлены   как   стражи

  благожелательные божества: на дворе  был  "дворовый",  в  овине  --

  "овинник" (Сварожич), на гумне -- "гуменник", в бане  --  "банник".

  Воеводой  этого  воинства,  комендантом  усадебной   крепости   был

  персонифицированный  предок  --   "домовой",   или   "кутный   бог"

  ("бес-хороможитель").

      Хоромы-крепость,  внутри  которой  даже   зловещие   навьи   не

  страшны, ограждены целой  системой  "овеществленных  заговоров"  --

  вырезанных из дерева, нарисованных, прокопченных четверговой свечой

  символов.  При  выборе  символов  славянин  исходил   из   сущности

  анимистического мировоззрения -- духи зла повсеместны.

      Повсеместному разлитию в  природе  злого  начала,  которое  "на

  злых ветрах" может внезапно поразить не только вылезшего из хоромины

  человека,   но   и   проникнуть   внутрь    домашнего    микромира,

  противопоставлялись не единичные символы, а система, воспроизводящая

  макромир.