ЯЗЫЧЕСТВО ДРЕВНЕЙ РУСИ

 Борис Александрович Рыбаков

Происхождение обряда захоронения в урнах

      Причину появления новых  представлений  о  какой-то  внутренней

  связи между посудой для еды и местопребыванием праха предка следует

  искать,  очевидно,  в  главной   религиозной   задаче   первобытных

  земледельцев -- в изобретении магических  средств  для  обеспечения

  своей сытости, благополучия. Горшок для варева был конечной  точкой

  длинного ряда действий предметов и разделов природы, обеспечивающих

  благоденствие земледельца: соха, вспаханная земля, семена,  ростки,

  роса и дождь, серп, "кош" для увоза снопов, жерновки для размола и,

  наконец, печь и горшок для изготовления еды.  Готовые  продукты  --

  каша и хлеб -- испокон века были ритуальной  пищей  и  обязательной

  частью жертвоприношений таким божествам плодородия,  как  рожаницы.

  Существовали  специальные  виды  каши,  имевшие  только  ритуальное

  назначение: "кутья", "коливо" (из пшеничных зерен). Варилась  кутья

  в горшке и в горшке же или в миске подавалась на  праздничный  стол

  или относилась на кладбище в "домовину" при поминовении умерших.

      Горшки и миски с  едой  --  самые  обычные  вещи  в  славянских

  языческих курганах, но не эти напутственные  предметы  помогут  нам

  раскрыть связь горшка с прахом, умершего. Для нас важнее указать на

  приготовление еды из первых плодов, когда объектом культа был именно

  "каши горшок"; в севернорусских областях это происходило от  начала

  августа до начала ноября, когда заканчивался обмолот --  работники,

  кончая молотить, говорили: "Хозяину ворошок, а нам -- каши  горшок"

  2.

      2 Максимов С. В. Нечистая, неведомая  и  крестная  сила.  СПб.,

  1903, с. 520.

      Горшок  для  приготовления  еды  из   первых   плодов   нередко

  считался священным предметом, а это позволяет  построить  следующую

  смысловую связь: умерший предок  содействует  урожаю,  благополучию

  своих  потомков;  душа  покойника  с  дымом  погребального   костра

  поднимается к небу, от которого зависит урожай;  осязаемые  останки

  (прах) укладываются в "сосуд мал", который или уже  применялся  для

  приготовления ритуальной каши в день первых плодов, или был подобен

  такому. Горшок с прахом предка  зарывался  в  землю  и  прикрывался

  сверху домовиной или курганом. Вещественная часть предка, его  прах

  и подаренные ему "милодары"  предавались  земле,  от  которой  тоже

  находился в зависимости урожай славянина. Таким образом, происходила

  как бы бифуркация, раздвоение магической силы умершего родича: душа

  уходила в небо, а тело -- в землю. Горшок для варева становился  не

  только вместилищем праха, но и как бы постоянным напоминанием предку

  о первых плодах, о празднике благополучия.

      Горшок,  как  символ  блага,   сытости,   восходит,   по   всей

  вероятности, к весьма древним временам, примерно к земледельческомy

  неолиту, когда впервые появляется земледелие и глиняная посуда.

      В первой книге "Язычества"  мне  уже  приходилось  сопоставлять

  Аполлона Таргелия с мифологическим  предком  праславян-сколотов  --

  Таргитаем.  В  данной  связи   культ   Аполлона   Таргелия   должен

  заинтересовать нас своей формой и реквизитом. Празднества  Аполлона

  Таргелия проводились в греческих землях в конце мая -- начале  июня

  и были посвящены первым плодам 3. Празднество Таргелий дало свое имя

  месяцу Таргелиону и было посвящено Аполлону,  как  богу  солнечного

  лета и жатвы. Географически  Таргелии  охватывали  как  европейскую

  Грецию, так и Ионию в Малой Азии 4. Аполлону в  эти  дни  приносили

  человеческие жертвы: двоих, назначенных в жертву, сжигали, а  пепел

  бросали в море. "Самое слово Таргелиос, -- пишет А. Ф. Лосев, -- по

  Гесихию обозначает "горшок со священным варевом"... Кратес у Атенея

  (III 114а) свидетельствует, что "thargelos --  это  свежевыпеченный

  хлеб из первого помола. Таким образом плодородие выдвигается на этих

  праздниках на первое место" 5.

      3 Лосев А. Ф. Античная мифология в  ее  историческом  развитии.

  М., 1957, с. 425; Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 572 --

  574.

      4 Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 425.

      5 Лосев А. Ф. Античная мифология...

      Неполная ясность этимологии названия  праздника  Таргелий  даже

  для античных авторов говорит о глубокой древности как самого обряда,

  так и его обязательного реквизита -- горшка  с  варевом  из  первых

  плодов или хлеба из первых зерен.

      О  глубокой  индоевропейской  древности   говорит   и   широкая

  распространенность  имен  мифологических  персонажей,   сходных   с

  эпитетом Аполлона Таргелия. В русском фольклоре  уцелели  фрагменты

  мифа об этом первопредке; это  неясный  уже  образ  старца-богатыря

  Тарха Тараховича, живущего во дворце на  высокой  Сиянской  горе  и

  враждующего с Бабой-Ягой. Баба-Яга здесь не северного облика (лесная

  избушка на курьих ножках), а южного, степного: она воюет с пастухами

  быков верхом на коне во главе женского конного войска или же  летая

  в ступе 6.

      6 Новиков Н. В.  Образы  восточнославянской  волшебной  сказки.

  Л.,  1974,  с.  161  --  162;   Записки   Красноярского   подотдела

  Вост.-Сибир. отд. РГО по этнографии Томск, 1906, вып. II, с. 13.

      Географически  сказочного   царя   Тарха   Тараховича   следует

  приурочить к южной полосе славянского мира (пшеничные поля, степные

  пастбища,  соседство  с  девичьим  войском   сарматского   облика);

  хронологически -- примерно к первому тысячелетию до нашей эры.  Все

  это позволяет  считать  сказки  с  участием  слепого  "деда"  Тарха

  Тараховича отголоском праславянского мифа о родоначальнике Таргитае,

  сыне  Зевса  от  брака  с  дочерью  Днепра.  Исследователи-иранисты

  сопоставляют "скифского" (Геродот  оговорил,  что  эллины  ошибочно

  причисляли  сколотов  к  скифам)  Таргитая  с  иранским  Траетаоной

  (Феридуном), мифическим родоначальником персидских царей и индийским

  Траитаной, которые, согласно мифам, боролись с трехглавым  драконом

  и освобождали женщин и стада  быков  7.  К  этим  хорошо  известным

  индо-иранским параллелям следует  добавить  упомянутого  выше  сына

  Зевса Аполлона Таргелия (тоже побеждавшего змея --  Пифона)  и  ряд

  других индоевропейских божеств  и  мифических  героев  со  сходными

  именами. Прежде всего следует назвать хетто-лувийского  бога  грозы

  Тарху Тархунта 8. Нельзя миновать и древнеармянского бога плодородия

  и  растительности  Тарку  Тургу  и  осетинского   бога   плодородия

  Таранджелоза и галльского громовержца и победителя  змея  Тараниса,

  сопоставляемого с Юпитером 9. Трудно сказать, следует ли включать в

  этот ряд скандинавского Тора, но черты сходства несомненны.

      Самым западным следом  этого  индоевропейского  мифологического

  персонажа можно считать италийского царя Тархетия, деда основателей

  Рима -- Ромула и Рема. Миф о Тархетии известен был Плутарху, но уже

  в фрагментарном виде и более не упоминался. Царствовал  Тархетий  в

  Альбе-Лонге и считался, очевидно, потомком Энея, т. е.  в  конечном

  счете -- Зевса10. Его отношение  к  божествам  грозы  и  плодородия

  неясно, но в очаге его дома оказался волшебный фаллос, от  которого

  по этой версии и произошли римские близнецы, вскормленные  волчицей

  11.

      7 Раевский Д. С. Очерки  идеологии  скифо-сакских  племен.  М.,

  1977, с. 117.

      8 Гиндин Л. А. Древнейшая ономастика восточных  Балкан.  София,

  1981, с. 37. На этой же малоазийской территории в Лидии у Зевса был

  эпитет tarhuenos;  очевидно,  связанный  с  хеттским  Tarhu-Tarhunt

  ("Могущественный").

      9 Мифы народов мира. М., 1982, т. II, с. 495 -- 521.

      10  Плутарх.  Сравнительные  жизнеописания.  М.,  1961.  Раздел

  "Ромул" -- с. 26.

      11 К чудесному рождению Ромула и Рема по этому  мифу  причастны

  этрусские прорицатели. В Этрурии мифическим родоначальником царской

  династии  был  Тарквиний,  который,  возможно,  тоже  должен   быть

  рассмотрен в связи с архаичными божествами плодородия,  являвшимися

  одновременно и предками народа и царей.

      В  итоге  мы  получаем  значительный  список  имен  и  эпитетов

  мифических  персонажей,   божеств   плодородия   (неба-грозы)   или

  героев-родоначальников, который охватывает почти целиком древнейшую

  территорию индоевропейцев:

      Тархунт, Гарху -- хетты

      Тарку -- армяне

      Таргелий -- греки на Балканах и в Малой Азии

      Таргиенос -- греки в Лидии (эпитет Зевса)

      Тархетий -- италики

      Таргитай -- славяне ("сколоты")

      Траитана -- индо-арийцы (в ведах)

      Траетаона -- иранцы (арии)

      Таранджелос -- иранцы (осетины)

      Таранис -- кельты (двойник Юпитера)

      Как  видим,  перечень  архаичных   мифологических   персонажей,

  связанных с "Таргелосом", горшком  для  первых  плодов,  достаточно

  широк и уходит на большую хронологическую глубину  индоевропейского

  общения народов Балкан, Подунавья, Причерноморья и Малой  Азии.  И,

  разумеется, не божества были названы по горшку,  а  горшок-таргелос

  получил название по имени бога-подателя благ, бога  неба  и  грозы,

  бога растительности и плодородия, которому посвящались первые плоды

  земли и устраивались "таргелии". Древнейшей формой следует  считать

  "Tarhu", имя хеттского бога. У Аполлона  Таргелия  его  эпитет  был

  связан с празднествами в честь древнего  верховного  божества,  имя

  которого у греков классической поры давно уже было вытеснено другим

  и забыто. Однако этимологическая связь наименования обряда в  честь

  этого архаичного бога с сосудом  для  приготовления  первых  плодов

  урожая, отмеченная греческими авторами, позволяет нам начать  поиск

  в конкретном археологическом  материале  таких  керамических  форм,

  которые могли бы отвечать идее празднеств в честь  подателя  первых

  плодов.  Поиск  следует  начинать  с  земледельческого  неолита   и

  энеолита, когда все указанные в  перечне  почитатели  божеств  типа

  Тарху занимали большое и вместе с тем  компактное  пространство  на

  Дунае, на Балканах, в Правобережье Днепра и в Анатолии, когда предки

  индоиранцев находились еще  на  месте  трипольской  археологической

  культуры между Карпатами и Днепром 12-15.

      12-15 Географическое размещение перечисленных выше  народов  на

  время 3500 -- 2500 лет до и. э. по лингвистическим данным определил

  В. Георгиев в работе:  Исследования  по  сравнительно-историческомy

  языкознанию. М. 1958 Карта на с. 275.

      В археологическом материале этого индоевропейского  региона  мы

  обнаруживаем,   начиная   с   энеолита,    весьма    примечательные

  антропоморфные сосуды парадного  облика  и,  очевидно,  ритуального

  назначения.

      Наиболее  близкими  к  нашей  теме  о  взаимосвязи   священного

  горшка для первых плодов  с  урной  для  захоронения  праха  предка

  являются антропоморфные сосуды-печки бронзового  века  из  Среднего

  Подунавья.

      Они  известны  в  таких  археологических   культурах   среднего

  бронзового века, как отоманско-фюзешабонская, вербичоарская  и  др.

  Область распространения -- берега Среднего Дуная примерно от границы

  Австрии и Чехословакии до устья Олты в  Румынии.  Середину  области

  составляли земли Венгрии по Дунаю и Тисе. На Севере область доходила

  до Рудных гор (Кошице в Словакии).

      Сосуды-печки  этого  типа   представляют   собой   обыкновенный

  небольшой горшок упрощенной  формы,  к  которому  приделывается  (в

  процессе   изготовления   самого   горшка?)   цилиндрический    или

  усеченно-конический поддон-печь  с  несколькими  круглыми  дымовыми

  отверстиями и большим арочным проемом внизу для топки лучинами  или

  углями. Арочка топки украшалась иногда тремя острыми выступами.

      Всей конструкции в целом придан вид  человекообразного  чудища:

  топка оказывается огнедышащей клыкастой пастью, дымовые  отверстия,

  из которых должно было вырываться пламя, воспринимались  как  глаза

  (чудища были двуглазыми и трехглазыми), а боковые ручки или ушки --

  как уши. Если добавить к этому пар, поднимавшийся от варева в горшке

  и смешивавшийся с дымом, то зрители получали впечатление косматости

  этого домашнего монстра.

      Никаких  космических  элементов  в  этих  довольно   однотипных

  чудищах нет. Конструкции эти высотой в 35 -- 60  см  встречаются  в

  жилищах и  в  погребениях.  Очевидно,  к  этому  времени  произошел

  некоторый сдвиг в представлениях,  и  священные  сосуды  для  варки

  первых плодов стали не только  реквизитом  общих  "таргелий"  всего

  селения, но и принадлежностью каждой  отдельной  семьи,  отмечавшей

  магическими обрядами  появление  первых  плодов.  Емкость  горшков,

  прилаженных к этим печам, невелика и могла быть достаточной  только

  для семейного  ритуального  причащения  первыми  плодами  (горохом?

  бобами?).  Возможно,  что  это  каким-то  образом  связано  с  теми

  серьезными изменениями в  социальной  структуре  общества,  которые

  происходили здесь в середине II тысячелетия до  н.  э.:  сооружение

  крепостей, появление бронзового оружия (мечи, боевые топоры, копья)

  и явной дифференциацией внутри племени (золотые украшения, привозной

  янтарь, тонко украшенная пиршественная посуда и др.). Исследователи

  даже ставят вопрос о подражании письменности крито-микенского  мира

  16.

      16 Vladar  Josef.  Antonin  Bartonek  Zu  den  Beziehungea  des

  Agaischen, Balkanischen  und  Karpatischen  Raumes  ...  (Slovenska

  Archeologia XXV -- 2). Bratislava, 1977.

      Со всем этим  как-то  связан  и  целый  ряд  крупных  изменений

  в идеологических   представлениях;  таков,   например,   отказ   от

  скорченности покойников, а, следовательно, крутой поворот  от  идеи

  реинкарнации, второго рождения, идеи переселения  душ,  к  каким-то

  новым идеям о загробной жизни без возвращения в каком бы то ни было

  виде в число живущих земной жизнью людей, животных или растений 17.

  Новые идеи воплощались в новом обряде сожжения умерших, появившемся

  примерно в это же время -- "душа покойника летит в небо". А если все

  души предков находятся в небе (в "ирье"), то они становятся как  бы

  соприсутствующими с верховным небесным божеством.  Предки  помогают

  потомкам, прилетают к ним на "радуницу", когда "дедов" поминают  на

  кладбище, на месте захоронения праха, у их дедовской домовины.  Вот

  тут-то,  очевидно,  и  возникает  слияние  идеи   небесного   бога,

  повелителя  природы  и  урожая,  с  идеей  предка-помощника,   тоже

  оказавшегося в небесных сферах вместе с дымом погребального костра.

      17 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 267 -- 279.

      Связующим  звеном  между  богом  неба,  богом  плодоносных  туч

  (отсюда "тучный") и кремированными предками, души которых теперь, по

  новым представлениям, уже не воплощаются в живые существа на земле,

  а пребывают в небе, явился тот горшок, в котором уже много сотен лет

  первобытные  земледельцы  варили   первые   плоды   и   специальным

  празднеством благодарили бога неба.

      При  возникновении  социальной  дифференциации  внутри  племени

  неизбежно должна была происходить поляризация  культа  небожителей:

  моления  верховному  божеству  все  более  и  более   должны   были

  становиться прерогативой племенной верхушки, вождей и жрецов (народ

  играл роль античного хора), а на другом полюсе  в  жилищах  простых

  пахарей наряду с существованием почитания бога неба  и  грозы  типа

  Тарху должен был усиливаться культ своих предков,  своих  "дзядов".

  Антропоморфные сосуды-печки вполне подходили для этого культа;  они

  встречены и в жилищах и в индивидуальных  погребениях.  В  процессе

  приготовления варева (допустим священного, а в пользу этого говорит

  их особая, изощренная форма) их ставили или на земле или скорее  на

  домашнем  очаге;  и  та  и  другая  позиция  одинаково  связаны  со

  священными понятиями земли и очага.

      Огнедышащая, дымящаяся  и  окутанная  облаком  пара  голова,  в

  которой варился первый сбор урожая, являлась, по всей  вероятности,

  синтезом образа бога неба, творца урожая, в его грозовой,  активной

  ипостаси  (представленного  печью)  и  образа  обобщенного  предка,

  символом которого был вмазанный в эту печь простой домашний бытовой

  горшок, вместилище  еды,  обозначение  довольства  и  благоденствия

  данной семьи. Отсюда оставался только один шаг до появления  обряда

  захоронения  останков  кремированного  предка  в  подобном  простом

  горшке-урне, зарытом в кормилицу-землю. Только что появившийся обряд

  трупосожжения, идея которого заключалась в вознесении души умершего

  человека к небу, в какой-то мере отрывал умерших  от  земли;  культ

  предков  раздваивался  --  одни  действия  были  связаны  с  новыми

  представлениями о невидимых и неосязаемых дзядах, витающих в ирье и

  призываемых живыми людьми на семейные праздничные трапезы, а другие

  магические действия по-прежнему были приурочены к кладбищу, к местy

  захоронения праха и  единственному  пункту,  реально  связанному  с

  умершим. Аграрно-магическая обрядность навсегда осталась соединенной

  с местом захоронения умерших, с домовиной на кладбище, под  которой

  захоронен в горшке-урне прах предка. Новый обряд захоронения в урне

  объединял следующие идеи  этого  нового  периода:  представление  о

  бестелесной душе (сожжение), заклинательную силу горшка для  первых

  плодов  (урна-горшок  с  прахом   предка-покровителя),   заклинание

  плодоносящей силы земли (зарытие урны в землю)  и  создание  модели

  дома данной семьи (домовина над зарытой урной с прахом предка членов

  семьи).

      Чрезвычайно важным  аргументом  в  пользу  того,  что  эволюция

  представлений шла от Таргелоса, от горшка со  священным  варевом  к

  горшку-урне  с  прахом  предка-покровителя,  является  география  и

  хронология европейских полей погребальных урн. Стюарт Пиггот, изучая

  эпоху возникновения этих полей в Европе, пришел к весьма интересным

  выводам: древнейшим регионом, где впервые около XIII в.  до  н.  э.

  зарождается  обряд  захоронения  праха  в  горшках-урнах,  является

  Средний Дунай и карпатская котловина. Позднее, в XII -- X вв. до н.

  э., этот обряд охватывает область Польши, Апеннинский полуостров  и

  трансальпийские земли Галлии и Германии 18.

      18  Piggot  Stuart.  Ancient  Europe  from  the  beginnings  of

  Agriculture to classical antiquity. Edinburgh, 1967, р. 145. (Карта

  -- рис. 79 на с. 146).

      Благодаря изысканиям Пиггота мы можем  сказать,  что  первые  в

  Европе захоронения в урнах возникли в том,  сравнительно  небольшом

  регионе, где незадолго до этого появились домашние таргелосы в виде

  печки-горшка.

      Первоначально  (почти  одновременно  с  возникновением   обряда

  кремации) появились антропоморфные печки-горшки, а  через  одно-два

  столетия в этом  же  самом  регионе  родился  обычай  укладывать  в

  варистый горшок прах сожженного предка.  Здесь,  очевидно,  сыграла

  роль   ассоциативная   связь   предка-покровителя   и    вместилища

  земледельческих благ.

      На праславянской  территории  (в  ее  западной  половине)  прах

  предка начали насыпать в горшок в XII -- X вв. до н. э., а до этого

  на всей  прародине  славян  встречаются  сосудообразные  конические

  предметы с большим количеством отверстий, своей формой напоминающие

  синхронные им печки-горшки с небольшим  количеством  отверстий.  Не

  служили ли они  жаровнями-подставками  священного  варева?  Есть  и

  небольшие  сосуды,  по  своему  диаметру  соответствующие  верхнемy

  отверстию обгорелых бездонных подставок 19.

      Наряду  с  горшками-печками  и  с  использованием   горшков   в

  качестве погребальных урн в бронзовом веке существовали  и  горшки,

  щедро украшенные по всему тулову классическими знаками плодородия и

  служившие, очевидно, "горшками для священного варева" 20.

      Семантическая связь горшка для священного варева  с  урной  для

  захоронения праха предка очень хорошо  прослеживается  у  славян  в

  первые века нашей эры: при обилии трупосожжений  с  урнами-горшками

  для праха известны (но не на кладбищах, а  в  поселениях)  подобные

  горшки с магическими знаками плодородия. Таким  мне  представляется

  горшок позднезарубинецкой культуры из  Почепского  селища  (бассейн

  Десны).  На  его  тулове  нанесены  архаичные   ромбические   знаки

  плодородия, которым А. К. Амброз посвятил целое исследование21.

      19  Березанская  С.  С.  Средний  период  бронзового   века   в

  Северной Украине. Киев, 1972, с. 117 -- 118, табл. XXXVI и рис. 37;

  Археология УРСР, Кий, 1971, т. I, с. 348, рис. 99 -- 9; с. 398, рис.

  112.

      20 Корошец Паола. Подела славонска культура,  Нови  Сад,  1959,

  с. 14, рис. 14.

      21 Амброз  А.  К.  Раннеземледельческий  культовый  символ.  --

  Сов. археология, 1965, №  3;  Поболь  Л.  Д.  Славянские  древности

  Белоруссии. Минск, 1973, т. I, с. 54, рис. 118.

      Орнамент  в  виде  горошин  и   бесспорные   магические   знаки

  земледельцев позволяют связывать этот  интересный  горшок  с  более

  ранними "таргелосами" других земель. На этом же  селище  найдена  и

  миска с тем же символом на дне. На Чаплинском городище зарубинецкой

  культуры в самом центре поселка найдена подобная миска со знаками в

  виде двойной секиры и копья, возможно, тоже связанная с  ритуальной

  сферой 22. Особое внимание  к  горшкам,  становящимся  погребальной

  урной, видно из  словоупотребления  летописца,  описывавшего  обряд

  трупосожжения у древних славян: после кремации  "събьравъше  кости,

  въложаху в су-дину малу..." 23. Нестор не назвал погребальную  урнy

  ни горшком, ни горнцем ("гърньцем"), а употребил более торжественное

  слово, которое в средние века чаще применялось к ритуальной посуде.

  Когда переводится библия, то употребляется слово  "суд"  --  сосуд:

  "Возмете от плод земнаго в суды своя" 24. Слова "суды" или "съсуды"

  сопровождаются    прилагательными:    "священные",     "служебные",

  "праздничные" 25.

      22 Поболъ Л. Д. Славянские древности...,  т.  I,  с.  29,  рис.

  17.

      23 Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916,  с.  13.  В

  дальнейшем все ссылки на этот источник будут  делаться  по  данномy

  изданию, в котором издателем устранены все случайные ошибки и описки

  позднейших переписчиков.

      24 Срезневский  И.  И.  Материалы  для  словаря  древнерусского

  языка. М., 1958, т. I, с. 602.

      25  Срезневский  И.  И.  Материалы  для  словаря...,  с.   834.

  Глиняный горшок тоже мог быть назван  сосудом,  но  в  этом  случае

  всегда оговаривался его дешевый материал -- "сосуд скудельный".

      Возможно, что в практике захоронения в урне  от  своего  нового

  назначения -- служить вечным вместилищем праха  предка  --  обычный

  кухонный горшок приобретал значение "сосуда".

      Среди зарубинецкой и черняховской глиняной  посуды  встречаются

  изредка горшки необычных форм, щедро декорированные, которые  могут

  быть отнесены к разряду таргелосов. Таков,  например,  зарубинецкий

  горшок   из   могильника   в   Велемичах   26   со    своеобразными

  подковообразными  палепами  на  тулове.  Таков  лепной   сосуд   из

  Черняховского  поселения  Бовшев,  украшенный   волнистой   линией,

  горошинками и размашистым узором в виде буквы Л 27.

      Возможно, что к этому же разряду  ритуальной  посуды  относится

  часть трехручных мисок (едва ли  предназначавшихся  непосредственно

  для варки пищи), которые могли быть вместилищем священного варева на

  празднестве 28.

      26 Каспарова К. В. Зарубинецкий могильник Велемичи П.  --  Арх.

  сборн. Л., 1972. № 14, с. 74, рис. 13 (№ 24, погрб. 91).

      27 Баран В. Д.  Черняхiвська  культура.  Київ,  1981,  с.  186,

  табл. IX, рис. 7.

      28 Винокур И. И.  Iстоpiя  та  культура  черняхiвських  племен.

  Київ, 1972, с. 138, рис. 56 № 16.

      Итоги этого вынужденного отступления  от  основной  темы  можно

  подытожить так:

      1.  В   глубокой   индоевропейской   древности   возник   обряд

  общественного опробования первых плодов, связанный с варкой в горшке

  (горох, каша etc.), именовавшемся  у  греков  (или  у  догреческого

  населения) "таргелосом".

      2.  Покровителем  этого  аграрного  празднества  у  хеттов  был

  Зевс-Тарху, у греков -- Аполлон-Таргелий,  у  праславян,  возможно,

  Таргитай (позднее -- "Царь Горох"??).

      3.   В   археологических   материалах   второй   половины    II

  тысячелетия до  н.  э.  нам  известны  своеобразные  антропоморфные

  сосуды-печки, которые могли быть воплощением  идеи  Таргелоса,  как

  "горшка   для    священного    варева"    и    одновременно    идеи

  предка-покровителя.  Область   распространения   таких   таргелосов

  (карпато-дунайская котловина) соприкасалась на севере со славянской

  прародиной, а на юге с греческими и фракийскими племенами.

      4. Именно в этом самом регионе в XIII  --  XII  вв.  до  н.  э.

  зарождается обряд кремации и захоронения праха сожженных покойников

  в глиняных горшках для приготовления еды. Это дает право думать, что

  широко распространившиеся по Европе и охватившие  славянские  земли

  "поля  погребальных  урн"  являются  выражением   культа   предков,

  соединенного    с     аграрно-магическими     представлениями     о

  предках-покровителях урожая, что  и  объясняет  странное  сочетание

  праха предка с горшком для  еды.  Ритуальные  горшки,  выделяющиеся

  особой орнаментикой  или  явно  магическими  символами  плодородия,

  известны у славян в зарубинецко-черняховское время.

      5.  Погребальный  обряд,  отражающий  и  выражающий  конкретную

  форму культа предков на том или ином этапе, свидетельствует, что  с

  появлением кремации оформился следующий  комплекс  представлений  о

  предках: предки связаны с небом, с отлетом в ирье душ предков; прах

  предков предается земле, источнику  благ  земледельцев  ("священная

  земля предков"); принадлежностью и местом отправления культа предков

  является дом мертвых, домовина  --  модель  жилища,  около  которой

  справляются  поминки  в  дни  радуницы,  дни  поклонения   предкам.

  Вместилище праха --  горшок  для  приготовления  пищи  --  связывал

  воедино  идею  культа  предков  и  магическое   содействие   предка

  благополучию живых.

                                    *

      Обряд   трупосожжения   появляется   почти    одновременно    с

  обособлением праславян от общего индоевропейского массива в XV в. до

  н. э. и, сосуществуя в той или иной мере с ингумацией, он бытует  y

  славян двадцать семь столетий вплоть до эпохи  Владимира  Мономаха,

  когда для окраин Руси современники отмечали, что так "творят вятичи

  и ныне".

      Прежде  чем  мы  ознакомимся   с   реальными   археологическими

  остатками славянского погребального  обряда,  следует  расшифровать

  свидетельство летописца  Нестора,  содержащее  несколько  архаичных

  речений, затрудняющих понимание драгоценного текста.

      Знаменитая характеристика  быта  славянских  племен  в  Повести

  временных лет всегда интересовала историков России, но в большинстве

  случаев воспринималась ими  как  этнографическая  запись  киевского

  летописца о своих современниках.

      Историки-норманисты  смаковали  слова  Повести   о   том,   что

  славяне "живяху  звериньскомь  образомь",  "живяху  в  лесе,  якоже

  вьсякый зверь", считая, что  комментарии  здесь  не  нужны.  Другие

  комментировали этот раздел исходя из позиции летописца-христианина,

  хвалившего крещеных полян и умышленно чернившего  язычников  лесной

  полосы.

      Задача  критики  этого  текста  распадается   на   две   части:

  во-первых, надо установить хронологию той эпохи,  о  которой  пишет

  Нестор,  а  во-вторых,  проверить  (например,  по   археологическим

  данным), был ли на самом деле тогда столь контрастен быт славян  на

  берегах Днепра и вдали от Днепра.

      Установление   первоначального   порядка   перепутанных   двумя

  редакторами отрывков  Повести  временных  лет  дает  нам  следующую

  последовательность изложения:

      1. Вавилонское столпотворение.

      2. Расселение славян в Европе.

      3. Описание быта древних славян.

      4. Построение Киева. Князь Кий -- федерат Византии.

      5. Появление хазар (VI -- VII вв.).

      6. Расселение славян по всему Балканскому  полуострову  (вторая

  половина VI -- VII в.).

      7. Нападения "белых угров" и  авар  на  славян  при  императоре

  Ираклии (610-641 гг.).

      8. Гибель Аварского каганата (803 г.).

      9.  Появление  печенегов  и  венгров  (конец  IX  --  серединаX

  в.)29.

      29 Рыбаков Б. А. Древняя Русь, М., 1963. Анализ  вводной  части

  Повести временных лет, с. 219 -- 236.

      Как видим,  все  поддающиеся  датировке  события  поставлены  в

  хронологическом порядке. Наиболее глубокая дата -- VI в.  н.  э.  К

  сожалению, нельзя точно датировать время  княжения  Кия,  но  такая

  ситуация, когда славянского князя приглашает к себе в Царьград  сам

  император и поручает ему охрану дунайской  границы  империи,  могла

  возникнуть только в конце V -- первой половине VI в.

      Итак, описание быта древних славян помещено  между  расселением

  славян  (что  относится  к  незапамятным  временам)  и   различными

  событиями VI в., что заставляет нас  обратиться  к  археологическим

  материалам до VI в., т. е. к культурам первой половины I тысячелетия

  н. э. Здесь мы и найдем тот резкий контраст, о котором пишет Нестор.

      Поляне  "бяху  мужи  мудры  и  смыслены",  они  строят  города,

  придерживаются хороших обычаев  своих  отцов30.  У  них  правильные

  семейные взаимоотношения,  "стыденье"  к  женской  половине  семьи,

  нормальный патрилокальный брак с приданым.

      Единственным минусом древних полян, с точки  зрения  печерского

  монаха, было то, что они "бяху же погане: жруще озером, и  кладязем

  и рощением, якоже прочий погани" 31.

      30 Новгородская I летопись. М.; Л., 1950, с. 105.

      31 Новгородская I летопись, с. 105.

      Земля полян применительно к первой половине  I  тысячелетия  н.

  э. -- это одна из основных  областей  черняховской  культуры  с  ее

  высоким уровнем земледелия, скотоводства и ремесла, с ее устойчивой

  хлебной торговлей с  Римом,  с  ее  огромными  открытыми  селами  и

  богатыми кладбищами. Даже культ священных озер и колодцев отразился

  в черняховском инвентаре, о чем свидетельствует  аграрно-магический

  календарь летних языческих молений о дожде,  нанесенный  на  тулове

  кувшина для священной воды. Черняховское поселение было и на  месте

  Киева, первого княжеского центра полян.

      Если бы какой-нибудь  римский  путешественник  времен  Птолемея

  побывал в богатых  селах  полян-черняховцев,  а  потом  посетил  бы

  позднезарубинецкие городища в землях древлян  или  радимичей  с  их

  примитивным  натуральным  хозяйством,  родовым  строем   и   полным

  отсутствием связей с римскими городами Причерноморья, то он  должен

  был бы так же контрастно описать эти племена, как это сделал Нестор

  в XII в.

      По сравнению  с  "мудрыми  и  смыслеными"  полянами  их  лесные

  соседи, древляне и радимичи, действительно производили  впечатление

  малокультурных племен, "живущих скотьскы". Первобытнообщинный строй

  здесь был в полной силе. Из летописи мы узнаем то,  что  невозможно

  выяснить по археологическим материалам, но что очень  гармонично  с

  ними сочетается: у лесных соседей полян была примитивная форма брака

  -- умыкание девиц на игрищах, допускалось многоженство. По  перечню

  того, чего не делали поляне, мы можем установить то, что  допускали

  противопоставляемые им  соседи:  отсутствие  "стыденья"  к  снохам,

  сестрам и свояченицам, пережитки матрилокального брака ("хожаще зять

  по невесту"). Древляне  "убиваху  друг  друга",  в  чем,  очевидно.

  следует видеть родовую кровную месть.

      В итоге мы должны  признать,  что  несторовская  характеристика

  лесостепных (поляне) и лесных славянских племен, как резко различных

  по уровню своего  развития,  верна,  но  относить  ее  нужно  не  к

  современникам Нестора и Мономаха, а к отдаленным их предкам  времен

  Римской империи или к еще более ранним временам.

                                    *

      Рассмотрим текст Нестора, относящийся к славянам  лесной  зоны,

  выделив слова, нуждающиеся в комментировании.

      "А Радимичи и Вятичи и Север одни обычай  имеяху  --  живяху  в

  лесе, якоже вьсякый зверь ... И аще къто умьряше, -- творяху тризнy

  над нимь. И посемь сътворяху краду  велику  и  възложаху  на  крадy

  мьртвьца и съжьжаху и. Посемь, събравъше кости, въложаху  в  судину

  малу и поставляху на стълпе на путьх, еже творять  Вятичи  и  ныне.

  Сиже творяху обычая и Кривичи и прочий погании,  не  ведуще  закона

  божия, нъ творяще сами собе закон" 32.

      Первым  комментатором   текста   Нестора   был   летописец   из

  Переяславля-Залесского, закончивший свою летопись в 1214 г.

      Слово  "тризна"  было  ему  понятно,  и  он  оставил  его   без

  перевода. Загадочную "краду велику" он  перевел  словами:  "громада

  дров велия", а к словам о поставлении погребальной урны на столпе он

  сделал  интереснейшее  дополнение:  "...и  в  курганы  сыпаху"  33.

  Действительно, в начале XIII в. у вятичей еще существовал курганный

  обряд погребения 34, о чем вполне мог знать переяславский летописец,

  живший в трех днях пути от земли вятичей.

      32 Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 13.

      33   Летописец   Переяславля-Суздальского   /   Изд.   К.    М.

  Оболенским. М., 1851, с. 4.

      34 Арциховский А. В. Курганы вятичей. М., 1930; Равдина  Т.  В.

  Типология и хронология лопастных височных колец. -- В кн.:  Славяне

  и Русь. М., 1968, с. 142.

      Возвращаясь  к  вопросу  о   хронологии   Нестерова   описания,

  обратим внимание на то, что сам Нестор ни слова не сказал о насыпке

  каких бы то ни было насыпей,  могил,  курганов,  следовательно,  он

  писал о временах, когда курганный  обряд  погребения  не  стал  еще

  повсеместным.    Его    описание    очень    точно    соответствует

  археологическому понятию  "полей  погребальных  урн".  Окончательно

  утвердиться  в  этом  мы  сможем  после  того,  как  разберем   всю

  погребальную терминологию Нестора, ставшую частично непонятной  уже

  в XIII в.

      Тризна. Под словом  "тризна",  творимая  над  покойником,  надо

  понимать, конечно, не поминальный пир по умершему (носивший название

  "стравы"), а  боевые  игры,  ристания,  особые  обряды,  призванные

  отгонять  смерть  от  оставшихся  в  живых,  демонстрировавшие   их

  жизнеспособность.

      В памятниках XI в. слово "тризна" (трызна)  означает  "борьбу",

  "состязание" и соответствует греческим словам, означающим состязания

  в палестре или на стадионе. "Тризнище"  --  арена,  стадион,  место

  состязаний 35.

      Крада велика. В  этом  слове  нередко  видели  искажение  слова

  "колода", "клада", т. е. выдолбленный из целого бревна гроб. Однако

  по прямому смыслу Нестерова текста крадой называли тот погребальный

  костер, на который возлагали труп умершего  для  кремирования  его.

  Обычно трупосожжение производилось на стороне,  поодаль  от  самого

  места погребения, и подготовленный для кремации  костер,  вероятно,

  действительно представлял собою "громаду дров велию". В тех случаях,

  когда сожжение производилось на месте погребения, кострище предстает

  перед археологами как круг  около  10  м  в  диаметре  при  толщине

  спрессованного слоя золы и угля в 30 -- 40 см 36.

      "Крада" означало не только погребальный  костер,  но  и  всякое

  жертвенное сожжение:  "крады  и  требища  идольская",  где  "крада"

  соответствует греческому bomos -- горящему жертвенному алтарю 37.

      Слово  "крада"  мы  встречаем  в  ранних  русских  переводах  с

  греческого.  Такова  Хроника  Георгия  Амартола,  переведенная  при

  Ярославе  Мудром,  когда  еще  во  многих  местах  Руси   возжигали

  погребальные костры. В  Хронике  несколько  раз  встречается  слово

  "крада", но оно соответствует двум совершенно различным  по  смыслy

  греческим словам: рyra (огонь) и sphaira  (круг)  39.  Очевидно,  в

  понимании русского переводчика "крада" означала какой-то  "огненный

  круг".

      Из описания похорон руса  Ибн-Фадланом  мы  узнаем,  что  место

  сожжения окружалось какой-то оградой с воротами 40.

      Слияние двух разнородных понятий -- огонь и  круг  --  в  одном

  слове "крада" произошло,  по-видимому,  в  силу  того,  что,  кроме

  огненной  сущности  жертвенного  (в  данном  случае  погребального)

  костра, существенную роль играла и круговая форма. Разгадку нам дают

  древнейшие курганы, прикрывшие под своей  насыпью  не  только  прах

  сожженного, но и окружающее его пространство, благодаря чему удалось

  проследить круговые ровики вокруг остатков погребального костра 41.

      35 Срезневский И. Материалы для словаря  древнерусского  языка.

  СПб., 1903, т. III, стлб. 995 -- 997.

      36 Рыбаков Б. А. Древности Чернигова. -- МИА, № 11.  М.,  1949,

  с. 25 и рис. 7.

      37 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 275.

      А. Котляревский сближал интересующее нас слово  с  санскритским

  cradda -- "священная жертва в честь мертвых" 38.

      38 Котляревский А. О  погребальных  обычаях  языческих  славян.

  М., 1868, с. 129-130

      39 Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола.  Л.,  1930,  т.  III.

  Словарь, с. 164; 179.

      40 Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу. М.; Л., 1938, с. 83.

      41 Смiшко М. Ю. Карпатськi кургани першої половини  I  тыс.  н.

  э. Київ, 1960, с. 12, табл. 1 -- 4; с. 19, табл. 11 -- 16;  с.  32,

  табл. III, 6, 7, 8.

      Сожжение производилось на месте погребения;  кострища  (3  х  4

  м; 4X6 м) окружались правильными кругами  ровиков  (ширина  20  см,

  глубина 50 см), диаметр кольца которых достигал 7 м.

      Процесс погребения мы должны представить себе  так:  складывали

  погребальный  костер,  на   него   "възложаху   мьртвьца"   и   это

  непосредственно        похоронное        дело        сопровождалось

  религиозно-декоративным сооружением -- вокруг крады (которая  была,

  судя по раскопочным чертежам не очень правильной формы) прочерчивали

  геометрически точный круг, рыли по кругу глубокий, но узкий ровик и

  устраивали какую-то легкую ограду вроде плетня из  прутьев  (следов

  бревенчатого  тына  нет),  к  которой  прикладывалось  значительное

  количество соломы (снопов?).  Когда  зажигали  огонь,  то  пылающая

  ограда своим пламенем и дымом  закрывала  от  участников  церемонии

  процесс сгорания трупа внутри ограды. Возможно,  что  именно  такое

  сочетание погребальной  "громады  дров"  с  правильной  окружностью

  ритуальной ограды, отделявшей мир живых от мира мертвых предков,  и

  именовалось "крадой"  --  словом,  при  помощи  которого  в  XI  в.

  одинаково переводилось и рyra и sphaira.

      Огненное кольцо вокруг домовины  устраивалось  и  тогда,  когда

  сожжение производилось па стороне. Таковы  радимичские  курганы  X,

  исследованные Г. Ф. Соловьевой, где погребальную домовину  окружает

  широкое и неправильное кольцо золы и угля42. Ширина  горелого  слоя

  (до 1 м) и негеометричность кольца могут говорить о том, что  здесь

  не было ограды, а  просто  погребавшие  навалили  горючий  материал

  вокруг домовины-"столпа" и подожгли его.

      42 Соловьева Г. Ф. Славянские  курганы  близ  с.  Демьянко.  --

  Сов. археология, 1967, № 1, рис. 6, № 1 -- 4.

      Совершенно  исключительный  интерес  представляет   радимичский

  курган XI в. у села Ботвиновки: покойник захоронен без сожжения,  в

  яме и в домовине. Вокруг погребальной ямы по правильному кругу было

  уложено широкое кольцо горючего материала; ровика, который служил бы

  признаком ограды, здесь нет -- солома  и  ветки  были  положены  на

  поверхности земли. Диаметр огненного кольца -- 7  м  43.  В  данном

  случае перед нами пережиток обряда трупосожжения и только  один  из

  элементов крады -- "сфера", "круг", огненно-дымовое окружение места

  захоронения. Это заставляет нас вспомнить свидетельство  письменных

  источников о пережитках  языческих  трупосожжений  того  же  самого

  времени, что и курган у Ботвиновки. Речь идет о житии князя Ярослава

  -- Константина Святославича Муромского, где при описании погребения

  его сына Михаила, убитого язычниками,  говорится,  что  "погребаемy

  князю Михаилу ни тризнища, ни дымы, ни битвы не творяху" 44.

      43 Соловьева Г. Ф. Славянские курганы..., рис. 1, № 3 -- 4.

      44  Толстой  М.  В.  Книга  глаголемая  описание  о  российских

  святых. М., 1888, с. 244; Срезневский И. Материалы..., т. III. стлб.

  996.

      Дата события -- конец XI в. (1092 г.?). "Битвы" --  это  хорошо

  знакомая нам тризна -- "бойование". "Дымы", которые устраивали в то

  время  при  погребении  менее  ревностных  христиан,   чем   Михаил

  Ярославич,    --    явный    пережиток    трупосожжения,     хорошо

  документированный радимичским курганом, синхронным княжению  первых

  муромских князей.

      Столп    (сътълъпъ).    Ошибка    исследователей,    пытавшихся

  реконструировать это погребальное сооружение, состояла в  том,  что

  они брали только одно из значений слова "столп" -- столб,  колонна,

  бревно.

      В. 3. Завитневич в одном курганном кладбище  обнаружил  остатки

  вертикальных столбов,  что  позволило  ему  так  представить  обряд

  погребения: "... на месте сожжения покойника ставили круглый столб;

  вокруг столба делали земляную насыпь; на вершине насыпи, на столбе,

  ставили урну" 45.

      45  Завитневич  В.  3.  Вторая  археологическая   экскурсия   в

  Припетское Полесье. -- В кн.: Чтение в Обществе Нестора  летописца.

  Киев, 1892, кн. VI, с. 22;  Графически  реконструкция  дана  Н.  О.

  Фрейманом в  статье  "Придорожная  часовня  --  пережиток  древнего

  погребения на столбах на путях" (Сов. этнография, 1945, № 2, рис. 1

  и 2). Должен заметить, что мне принадлежит только реконструкция  на

  рис.  2  (основанная  на  северных  старообрядческих   надмогильных

  крестах). Рис. 3 приписан мне ошибочно.

      Более правильно  мысль  о  "столбах"  выразил  художник  Н.  К.

  Рерих в своей картине "Изба смерти", где небольшая избушка стоит на

  четырех лапах; это навеяно сказочным образом зловещей  "избушки  на

  курьих ножках" Бабы-Яги, богини смерти.

      А. А. Спицын предрекал археологическое открытие  "изб  смерти",

  и в  раскопках  П.  П.  Ефименко  и  П.  Н.  Третьякова  в  Боршеве

  действительно были обнаружены в курганах X в. небольшие  деревянные

  срубы с остатками трупосожжения и кольцевой оградой  вокруг  них46.

     После  этих  открытий  нам  нельзя   уже   игнорировать   "избy

  смерти", или домовину, как часть славянского погребального обряда и

  следует обратиться ко второму значению слова "столп"  в  письменных

  источниках эпохи Нестора 47.

      Чаще всего слово "столп" встречается в памятниках  XI  --  XIII

  вв. в значении башни, небольшого домика, кельи, сторожки, надгробия,

  соответствуя греческим рyrgos 48.

      Русские  путешественники  XII  --  XIV  вв.  называли  столпами

  саркофаги (раки), обычно имевшие форму двускатной домовины: "Тут (в

  Софийском соборе Царьграда) стоят многи столпове от камени красного

  мрамора. Оковани чудно. В них же лежат мощи святые" 49.

      Сооружение  на  Руси  наземных  (не  подкурганных)   деревянных

  домовин-столпов   подтверждается    как    письменными,    так    и

  многочисленными этнографическими  данными.  В  "Сказании  о  начале

  Москвы" XVI в. говорится о том, как преследуемый заговорщиками князь

  спрятался в таком погребальном столпе: "И нашел струбец, погребен тy

  был упокойный мертвый. Князь же влезе в струбец той, закрывся  ..."

  50.

      Русская  этнография  знает  очень  много  примеров   сооружения

  деревянных домовин-столпов на кладбищах от архангельского Севера до

  казачьего Дона 51.

      О домовинах-столпах Архангельской губ. см.:  Бобринский  А.  А.

  Народные русские деревянные изделия. М., 1911, табл.  52.  Домовины

  Горьковской обл. опубликованы И. В. Маковецким (Заметки о памятниках

  деревянной архитектуры Поволжья. -- В  кн.:  Сообщ.  Ин-та  истории

  искусств. М., 1951, вып.  1,  рис.  на  с.  47).  Этими  отдельными

  примерами далеко не исчерпываются данные о домовинах.

      Надмогильные  домовины-столпы  представляют  собой   деревянные

  срубные домики (1,5 х 2 м)  с  двускатной  крышей  и  маленьким,  в

  толщину одного бревна, оконцем. Иногда четвертой стены в срубе нет,

  и это дает возможность ставить внутрь домовины различные  "приноси"

  во время поминовения мертвых.

      В археологическом материале появляются  новые  следы  описанных

  Нестором столпов. Так, в упоминавшихся уже радимичских  курганах  в

  Демьянках, где так хорошо прослежены  огненные  крады,  есть  явные

  следы прямоугольных домовин внутри кольца крад 52.

      46 Ефименко П. П., Третьяков П. Н.  Курганный  могильник  у  с.

  Боршева. МИА, № 8. М.; Л., 1948, рис. 37 -- 42.

      47 Рыбаков Б. А. Древности Чернигова, с. 30.

      48 Срезневский И. Материалы...,  т.  III,  стлб.  579  --  581;

  Дьяченко Г. Полный церковнославянский словарь. М., 1910, с. 664  --

  666.

      49  Савваитов   П.   Путешествие   новгородского   архиепископа

  Антония в Царьград в конце XII столетия. СПб., 1872, с. 67.

      50 Салмина М. А. Повести о начале  Москвы.  М.;  Л.,  1964,  с.

  202.

      51 "Белорусы  Черниговской  губернии  (т.  е.  потомки  древних

  радимичей) до последнего времени ставили на  могилах  срубы  вместо

  могильных насыпей" (Домонтович М. Черниговская губерния. СПб., 1865,

  с. 533).

      52 Соловьева Г. Ф. Славянские курганы..., рис. 1, 4; 6, 2.

                                   *

      К   тому   времени,   с   которого   должно    начаться    наше

  систематическое изложение славянского язычества,  т.  е.  к  рубежy

  нашей эры, славяне уже проделали  значительный  исторический  путь,

  измеряемый примерно полутора десятками столетий 53.

      53  Рыбаков  Б.  А.  Язычество  древних  славян,  с.   249-255;

  267-284.

      На   протяжении   этого   большого   хронологического   отрезка

  произошло два существенных  изменения  в  погребальной  обрядности,

  порожденные, как уже говорилось, глубокими переменами в религиозном

  сознании: постепенно отмирал обычай  хоронить  трупы  в  скорченном

  эмбриональном виде, что  свидетельствует  об  исчезновении  веры  в

  реинкарнацию, и родился новый ритуал -- сожжение трупа и захоронение

  праха в горшке-урне, что было  показателем  новых  представлений  о

  невидимых душах умерших, которые, подобно дыму от сжигаемых  жертв,

  поднимаются к небу и небесным властителям. Обряд ингумации и  обряд

  кремации все  время  сосуществуют,  но  в  разные  эпохи  в  разном

  соотношении. На форме  обряда  уже  в  бронзовом  веке  сказывались

  социальные различия. Когда появился обряд сожжения,  то,  возможно,

  что именно племенная знать раньше своих соплеменников переходила  к

  новому обряду. В предскифское время, когда кремация преобладала уже

  на  праславянской  территории,  знатное  всадничество  чернолесской

  культуры переходило  к  трупоположениям  с  насыпкой  курганов  над

  могилой. В скифское время сколотская  знать  прочно  придерживалась

  такого же обряда, что уравнивало ее со скифами-степняками.  Отличие

  сколотского обряда от собственно скифского заключалось в построении

  над могилой  деревянной  домовины  и  обязательного  сожжения  этой

  надмогильной постройки до сооружения курганной  насыпи.  Получалась

  любопытная  двойственность:  по  окончательным  итогам  (курган   с

  несожженным покойником под ним) сколотский обряд  не  выделялся  на

  фоне  скифских  курганных  кладбищ,  а  способ   проведения   самой

  погребальной  церемонии  с  ее  огромным  кострищем   и   сожжением

  деревянной домовины как  бы  уравнивал  с  остальным  праславянским

  населением, с давней, уже укоренившейся (особенно на севере, в земле

  невров) традицией трупосожжения.

      Резкий   упадок   славянского   общества   после    сарматского

  нашествия сказался и на  погребальной  обрядности:  исчезла  знать,

  исчез обряд ингумации и насыпки репрезентативных курганных насыпей.

  Надолго возобладало более демократичное и традиционное трупосожжение

  с захоронением праха на "полях погребальных урн". Археологически это

  прослеживается в могильниках  зарубинецкой  культуры,  выросшей  из

  позднескифской.

      Господствующим погребальным обрядом  у  славян  в  зарубинецкое

  время (III в. до н. э. -- II  --  III  вв.  н.  э.)  было  сожжение

  покойников. Сожжение было полным и производилось на стороне;  места

  кремации не  обнаружены  археологами  даже  при  сплошной  раскопке

  могильников большими площадями. Возможно, что  погребальный  костер

  разводился на  какой-либо  возвышенности,  обеспечивавшей  ветер  в

  процессе трупосожжения.

      Прах хоронили или в урнах или же просто в  ямах.  Ямы  для  урн

  были  небольшими,  округлыми;  ямы  безурновых   захоронений   были

  овальными, примерно в рост человека.  Ямные  могилы  преобладали  в

  северных районах, урновые погребения в южных. Е. В. Максимов сделал

  очень интересное наблюдение  относительно  ориентировки  безурновых

  могил: они располагались в зависимости от направления берега  реки.

  В Среднем Поднепровье  --  перпендикулярно  к  реке,  а  в  Верхнем

  (Чаплинский могильник) -- параллельно берегу реки. Прах насыпался в

  первом случае в ту часть могилы, которая ближе к реке, а во  втором

  -- в ту часть, которая лежала вниз по течению 54.

      Это вводит нас в очень интересные верования  древних  славян  о

  связи представлений о потустороннем мире с водой, с течением реки.

      В Чаплинском могильнике встречаются  большие  круглые  могилы  с

  двумя сосудами (не урнами); очевидно, это -- парное сожжение55.

      В   настоящее   время   никаких    наземных    признаков    над

  зарубинецкими могилами нет, но исследователи  давно  отметили,  что

  порядок  расположения  могил  на   каждом   зарубинецком   кладбище

  свидетельствует о том, что первоначально могилы отмечались наземными

  постройками, от которых иногда сохраняются столбы. Примером  такого

  упорядоченного кладбища может быть самый крупный из  исследованных,

  Чаплинский могильник на правом берегу Днепра между устьями Березины

  и Сожа (282 могилы) 56.

      54 Максимов Е. В. Зарубинецкая культура. Киев, 1980, с. 53.

      55 Поболь Л. Д. Славянские древности Белоруссии.  Минск,  1973,

  т. II, погр. 58, 63, 110.

      56 Поболь Л. Д. Славянские древности Белоруссии.  Минск,  1971,

  т. I; 1974, т. III. Общий план -- рис. 12.

      Здесь есть могилы, тесно  соприкасающиеся  одна  с  другой,  но

  нет ни одной могилы, которая перерезала бы более раннюю. Несомненно,

  что первоначально над  каждой  могилой  была  построена  деревянная

  домовина, "столъпъ", охранявшая целостность погребения. Кладбище из

  нескольких сотен домовин представляло собою целый "город  мертвых",

  "некрополь" в прямом смысле слова.

      Судя по Чаплинскому могильнику,  такой  город  начинался  почти

  у самого въезда в городище и тянулся на 300 м от ворот  поселка  по

  берегу реки.

      Невольно   вспоминается   фраза   летописца    о    том,    что

  славяне-язычники после сожжения покойника ставили урну с  прахом  в

  домовину "на путех". Здесь действительно путь в  поселок  вел  мимо

  селения умерших предков или даже через кладбище: на плане ощущается

  идущая от въезда вдоль берега неширокая полоса, не занятая могилами;

  она и могла быть древней  дорогой  из  городища,  тем  "путем",  по

  сторонам которого располагались домовины умерших "дзядов" 57.

      Интересно  наблюдение  над  выбором  места  для   кладбища.   В

  Чаплине кладбище располагалось на  том  же  берегу  непосредственно

  рядом с городищем; в других случаях  выбирались  "ближайшие  отроги

  плато,  сходные  по  внешнему  виду  с  местностью,   занятой   под

  поселение". "Видимо, могильники должны были находиться в местности,

  которая не отличалась от местоположения поселения" 58.

      57 "Путь" шириною в 5-6  м  начинался  от  въезда,  доходил  до

  ограды кладбища (на плане -- черные овалы) и  далее  шел  так,  что

  справа от идущего из городища оставались домовины: № 7, 3, 15,  17,

  32, 31, 255, 40, 74, 82, 69, 87, 99, 120, 121. Слева домовины: № 5,

  8, 13, 269, 266, 259, 78, 79, 90, 83, "О, 84, 105, 111,  116,  122,

  129. Около домовин № 86 и 105 дорога  сворачивает  влево,  в  обход

  болота, показанного на плане.

      58 Максимов Е. В. Зарубинецкая культура, с. 51.

      Идея  жилища,  связанного  с  потусторонней   жизнью   предков,

  проявлялась не  только  в  том,  что  надмогильному  сооружению  --

  столпу-саркофагу  --  придавалась  форма  жилого  дома,  но  и  вся

  совокупность жилищ предков должна была воспроизводить облик поселка

  живых.

      Инвентарь, сопровождавший умерших, небогат:  посуда  с  едой  и

  питьем (горшок, миска, кружка), украшения, пряслица; в северной зоне

  зарубинецкой культуры, где происходило соприкосновение с балтийскими

  племенами,  в   могилах   встречается   оружие   (копья,   топоры).

  Погребальными урнами служили обычные печные горшки для варки  пищи,

  что свидетельствует о том, что рассмотренная выше идея  "священного

  горшка", "горшка для варева из первых плодов",  полностью  вошла  в

  систему культа предков приднепровских славян зарубинецкого времени.

  Как уже говорилось выше,  нам  известны  и  сосуды,  которые  могли

  являться такими "таргелосами", но они найдены только на поселениях,

  а не в могильниках: ритуальный сосуд  оставался  живым,  а  умершим

  ставилось его точное подобие -- обычный бытовой горшок.

      Обряд   трупоположения   без   сожжения   был   исключением   в

  похоронной обрядности славян  зарубинецкого  времени.  Своеобразным

  является захоронение одних только голов трупов; с этими отчлененными

  от туловища черепами найден богатый инвентарь.

      К концу зарубинецкого времени в Среднем Поднепровье  (I  в.  н.

  э.) на Каневщине появляется обряд трупоположения 59, который вскоре,

  при переходе  славянской  культуры  на  Черняховский  этап,  станет

  господствующим,  как  и   в   скифское   время.   Среди   каневских

  трупоположений   есть   парные,   что,   по    всей    вероятности,

  свидетельствует об известном  социальном  преимуществе  погребенных

  мужчин,  так  как   обычно   жен   (рабынь)   хоронили   вместе   с

  представителями социальной верхушки.

      В связи с  ростом  социальной  дифференциации  в  I  в.  н.  э.

  представляется очень важным рассмотрение так называемых  сарматских

  курганов, возникших  в  это  время  на  старых  сколотских  землях,

  покрытых  к  моменту  захоронений  в  этих   курганах   памятниками

  зарубинецкой культуры эпохи ее расцвета.

      Курганы размещены на Каневщине  по  левому  берегу  Роси  и  по

  Тясмину и Тикичу в тех местах, где зарубинецкая культура, во-первых,

  во всей полноте  проявила  свой  земледельческий  характер  (просо,

  пшеница разных сортов, полба, ячмень, горох, рожь, конопля)  60,  а

  во-вторых, в наибольшей мере  обнаружила  свои  связи  с  античными

  городами Причерноморья: здесь (особенно на Роси) найдено наибольшее

  количество предметов импорта из греческих центров: посуда, амфорная

  тара, стекло, монеты 61.

      Вполне  естественно,  что  именно   в   этих   местах   прежних

  сколотских царств по Борисфену, жители которых являлись обедневшими

  наследниками богатой сколото-скифской культуры, ранее всего  начнут

  преодолеваться  последствия  сарматского  нашествия.  У  славянской

  племенной знати Среднего Поднепровья завязались связи с  сарматами.

  По свидетельству  Тацита,  современника  последней  стадии  (стадии

  расцвета) зарубинецкой культуры, венеды были  соседями  сарматов  и

  даже смешивались с ними. География походов венедских дружин говорит

  о  том,  что  Тацит  подразумевал   не   западную   (пшеворскую   в

  археологическом смысле), а именно восточную, зарубинецкую  половинy

  славянского мира: "Венеды заимствовали многое  из  их  (сарматских)

  обычаев, ибо они простирают свои разбойничьи набеги на все  леса  и

  горы, возвышающиеся между Певкинами и Феннами" 62.

      59 Максимов Е. В. Зарубинецкая культура, с. 54.

      60  Пачкова  С.  П.,  Янушевич  3.   Р.   Землеробство   племен

  зарубинецької культури. --

      В кн.: Слов'яно-руськi старожитностi. Київ, 1969, с.  5,  карта

  рис. 1. 61 Поболь Л. Д. Славянские древности ..., т. III, рис.  5а,

  с. 36. Карта.

      62 Тацит. Германия. -- ВДИ, 1949, № 3, с. 222.

      Фенны,  не  знающие  земледелия  и  изготовляющие   для   охоты

  костяные стрелы, -- жители далекого северо-востока Европы, а певкины

  -- обитатели острова Певка в дельте Дуная. Воевать  именно  в  этих

  двух  направлениях  могли   только   восточные   славяне-зарубинцы,

  поселения которых  доходили  в  направлении  "феннов"  (может  быть

  балтов) до Верхнего Днепра у Смоленска, а на юге  до  смешанных  по

  своему  этническому  составу  каменных  крепостей  Нижнего  Днепра.

  Славянские дружины  вступали  в  военные  союзы  с  сарматами,  что

  отразилось в римской дорожной  карте  III  в.  н.  э.  как  надпись

  "венедо-сарматы", помещенная  в  степях  севернее  Дуная.  Сведения

  Тацита интересны и в другом отношении: славяне в конце I в.  н.  э.

  могли совершать столь далекие походы, могли организовать и снарядить

  дружины, которые  не  только  воевали  в  лесах,  но  и  пересекали

  южнорусские степи и оказывались на островах дунайской дельты у стен

  римских  городов.  Это  --   свидетельство   вновь   возродившегося

  социального  неравенства,  роста  дружин,  возрождения  сколотского

  всадничества, умаленного двухвековым сарматским игом.

      В свете этих соображений особый  интерес  представляют  курганы

  эпохи Тацита, вкрапленные в гущу зарубинецких поселений на  Роси  и

  Тясмине,  в  полном  отрыве  от  степных  сарматских   могильников.

  "Наиболее значительными являются памятники, главным образом I в. н.

  э., выявленные в днепровском Правобережье. На Каневщине и в бассейне

  Тясмина преобладают курганы  с  могилами,  где  по  старому  обычаю

  строились деревянные столбовые гробницы. Нередко  их  в  ритуальных

  целях сжигали  ...  Большинство  погребенных  сопровождено  ценными

  вещами: золотыми ювелирными изделиями с ложной зернью и филигранью,

  украшенными  вставками   из   самоцветов,   импортными   бронзовыми

  кувшинами, ковшами  и  чашами  римского  изготовления,  сарматскими

  котлами, краснолаковой посудой, бусами, геммами, золотыми  бляшками

  и  диадемами.  Возможно,  --  продолжает  исследовательница,  --  в

  сарматскую эпоху  население  здесь  было  местным;  изменился  лишь

  характер материальной культуры" 63.

      63 Вязьмитина М. И. Сарматские курганы. --  В  кн.:  Археологiя

  УРСР, Київ, 1971, с. 192.

      Вывод М. И. Вязьмитиной в высшей  степени  интересен  и  важен.

  Мы уже ознакомились выше с тем, что в этих самых местах в  скифское

  время  существовало  обрядовое  разведение  огромных  костров   над

  могилами с трупоположением, от жара которых обугливалась деревянная

  домовина. В тех курганах тоже была похоронена знать и  у  нее  тоже

  было оружие степных типов и южные украшения. Различие в том, что  в

  VI -- IV вв. до н. э. славянской (сколотской) знатью заимствовались

  элементы скифской культуры, а в I в. н. э. воспринимались  элементы

  культуры новых хозяев степей -- сарматов. Есть и еще одно отличие --

  сожжение деревянных домовин в скифское время  наблюдалось  на  всей

  земле сколотов: и в низовьях Роси и на Тясмине и на  Южном  Буге  и

  Днестре и даже на Припяти в земле невров. В сарматское  время  этот

  обряд, сочетающий трупоположение самого покойника  с  торжественным

  погребальным костром, возродился  лишь  в  Среднем  Поднепровье,  у

  потомков  тех  борисфенитов,  которые  составляли   основное   ядро

  сколотских земель. Это возрождение, вероятно,  связано  с  выросшим

  заново славянским всадничеством, с возобновлением подражания  южным

  соседям, с которыми вновь стала торговать среднеднепровская знать.

      В черняховское  время  обряд  погребения  в  славянских  землях

  продолжает оставаться двойственным: сосуществуют одновременно (часто

  на одних и тех же кладбищах) как трупосожжения,  так  и  ингумация.

  Сожжение преобладает в тех северных лесных районах, которые остались

  на стадии зарубинецкого быта. В лесостепной, собственно черняховской

  зоне, по подсчетам В.  Д.  Барана,  изучившего  статистически  2104

  погребения,  отношение  захоронений  кремированных   покойников   к

  несожженным 2:3. Процент  трупоположений  сильно  возрос,  что,  за

  неимением лучшего объяснения, связывают с  сарматским  влиянием.  В

  небольших  долях  на  южной   и   юго-западной   окраине   основной

  черняховской области присутствуют признаки  старой  или  чужеземной

  обрядности: скорченные трупоположения (4% от общего числа, архаизм),

  катакомбы  (2%;  сарматы),  ямы  с  заплечиками  (5%;  левобережный

  признак), повторный обжиг посуды при трупосожжениях (3%; пшеворский,

  западнославянский признак).

      Захоронения   сожженного   праха   производились,   как   и   в

  зарубинецкое время, то в урнах, то просто в неглубоких ямках. "Черты

  погребального ритуала зарубинецкого типа  прослежены  не  только  в

  северной (лесостепной) части Черняховского ареала, но и на  Верхнем

  Днестре и в порожистой части Днепра"64.

      64 Баран В. Д. Черняхiвська культура. Київ, 1981, с. 71.

      Что  касается  трупоположений,  то   антропологи   прослеживают

  более  глубокие  связи  с  местным   среднеднепровским   населением

  скифского времени65.  К  сожалению,  обряд  сожжения  не  оставляет

  костных материалов, и антропологи лишены возможности сопоставлений.

      Наличие   двух,   сильно   разнящихся   обрядов   --   простого

  захоронения   и   кремации   --   трудно   поддается    объяснению.

  Хронологических различий в  двух  обрядах  нет;  они  одновременны.

  Географическое различие относительное -- трупоположения преобладают

  в южной полосе, но и там они сосуществуют с сожжениями.  Этнические

  различия можно предполагать, но следует помнить, что у праславян еще

  в период первичного формирования славянского единства, в  бронзовом

  веке сосуществовали оба обряда, примерно в равном  соотношении.  На

  той же территории в  скифское  время  продолжали  существовать  как

  кремация, так и ингумация (часто с  пережитками  сожжения),  причем

  ингумация, как и в черняховское время, четко тяготела к южным, более

  развитым районам праславянского мира. После зарубинецкого интервала,

  связанного  с  сильным  понижением  уровня  культуры,  на  той   же

  территории  повторилась  знакомая  нам   ситуация:   жители   более

  примитивного  севера   предпочитали   трупосожжение,   а   на   юге

  предпочтение отдавали захоронению без сожжения.

      65 Алексеева Т. И. Этногенез восточных  славян.  М.,  1973,  с.

  256.

      Возможно, что разгадка возврата  к  ингумации  в  южных,  бурно

  развивавшихся  районах  лесостепной  зоны  черняховской   культуры,

  связана не только (и не столько) с соседством с сарматами,  которые

  действительно  не  знали  кремации,  а  с   какими-то   внутренними

  процессами в самом славянском  обществе  лесостепи.  Ведь  если  бы

  увеличение процента трупоположений было бы результатом инфильтрации

  сарматов в славянскую среду  или  стремления  славян  воспроизвести

  обряд своих степных соседей, то неизбежно в черняховской  лесостепи

  господствовал   бы   сарматский   обычай   насыпать   курганы   над

  захоронением. Но  курганов  в  черняховской  культуре  нет;  нет  и

  сарматских катакомб (только 2% в пограничной зоне).

      Славянская племенная знать лесостепи (в  широком  смысле)  была

  в черняховское время нацелена на юг:  походы  к  Дунаю,  устойчивая

  торговля с причерноморскими городами, закрепление  рядом  поселений

  днепровского  пути  (уличи),  проживание  в  разноплеменной   среде

  каменных "градов" низовий Днепра,  ассимиляция  местного  населения

  Тираса -- Днестра (тиверцы), возможное участие в "скифских" морских

  походах,  широкое  восприятие   римской   провинциальной   культуры

  (приобретение  не  только   предметов   роскоши,   но   и   покупка

  рабов-керамевсов, введших гончарный круг), установление новых, более

  равноправных отношений с сармато-аланским миром -- все это приобщало

  верхний слой славянского общества к общей жизни Причерноморья II-IV

  вв. Что касается последнего и  очень  важного  пункта  относительно

  перелома в славяно-сарматских  отношениях,  то  он  документируется

  эволюцией оборонительной системы славян: в зарубинецкое время, когда

  произошло вторжение  сарматов  и  производились,  очевидно,  частые

  наезды степных  отрядов,  славяне  в  лесостепи  строили  небольшие

  убежища --  городища.  В  черняховское  же  время  все  лесостепные

  поселения представляли собой большие открытые  села,  тянущиеся  по

  берегам рек на 1-1,5 км без укреплений. Это свидетельствует  или  о

  наличии какой-то "общегосударственной" системы,  каковой  могли  бы

  быть  знаменитые  "змиевы  валы",  если  бы  мы  могли   достоверно

  приурочить их к этому времени, или же о появлении равновесия сил или

  о  заинтересованности  степняков  в   южных   связях   лесостепного

  славянства. Кроме того, в черняховских погребениях, даже богатых, в

  отличие  от  современных  им  пшеворских  (ляшские  племена)  почти

  полностью отсутствует оружие.

      Весь перечисленный комплекс новых обстоятельств  облегчает  нам

  понимание  возврата  к  ингумации.  Регулярное  общение  с   южными

  областями (не только сарматскими),  где  сожжение  покойников  было

  редкостью,  привело  ту   часть   славянского   общества,   которая

  осуществляла это общение, к  частичному  отказу  от  кремации  и  к

  возрождению того обряда, который возник в сходных условиях на  этой

  же территории в сколотское время.

      Захоронения  по   обряду   трупоположения   богаче,   чем   при

  сожжении.  Мы  знаем  целый  ряд  погребений  с   богатым   набором

  разнообразной лощеной  посуды,  изготовленной  на  гончарном  круге

  (миски,  трехручные  вазы,  гранчатые  кувшины),  фибул,  различных

  украшений, стеклянных привозных кубков,  узорчатых  гребней,  шпор.

  Количество сосудов разных форм в некоторых погребениях  доходит  до

  12. Примером может служить  Черняховский  могильник  близ  древнего

  Переяславля Русского 66.

      66 Гончаров В. К., Махно Е. В.  Могильник  черняхiвського  типу

  бiля Переяслав-Хмельницького. -- Археологiя, Київ, 1957, т. XI. См.

  также т. XIII. (Київ, 1965), с. 127-144.

      Рассмотрение  всех  видов  погребений   Черняховского   времени

  убеждает в том, что при всех вариантах захоронения,  будет  ли  это

  сожжение с помещением праха в "сосуд мал", или просто насыпанием его

  на дно могилы, или же захоронение покойника, не преданного огню, во

  всех случаях над могилой сооружалась домовина, "сътолъпъ",  который

  являлся  местом  культа  данного  предка,  а  кладбище   в   целом,

  расположенное на каких-то "путях" к поселку (зачастую  в  некотором

  отдалении) на высоких всхолмлениях, являлось целым городом мертвых,

  местом поклонения всем предкам данного рода или верви. Празднование

  "радуницы", "навьего дня", дня поминовения умерших было,  очевидно,

  торжественным делом всех жителей поселка  и  проводилось,  судя  по

  этнографическим данным, дважды в году -- весною и  осенью.  Остатки

  "стравы" -- поминальной кутьи --  встречаются  при  раскопках  ряда

  погребений.

      Рассказ Нестора о древнем  обряде  трупосожжения  у  радимичей,

  северян и кривичей (дожившем у вятичей до времен летописца), должен

  быть отнесен именно к Черняховскому времени, к  первой  половине  I

  тысячелетия н. э., так как, во-первых,  автор  не  включил  в  него

  полян, на земле которых преобладала тогда ингумация,  а  во-вторых,

  потому, что Нестор ни слова не говорит  о  насыпке  кургана  поверх

  столпа-домовины. Так можно было писать только применительно к эпохе

  до V в. н. э. В  VI  в.  во  многих  славянских  землях  появляются

  разнообразные курганные насыпи, и внешний  вид  славянских  кладбищ

  резко меняется -- вместо поселка мертвых, состоящего  из  маленьких

  избушек, появляются большие округлые холмы и  холмики,  хранящие  в

  себе прах предков.