ЖЗЛ: Жизнь Замечательных Людей

БЕРАНЖЕ

 Биографическая библиотека Ф. Павленкова

Смерть Беранже-отца.—Поэт на государственной службе.—Фонтан.— Фюрси Парон на руках Беранже.— Нравственный кризис.— Определение литературной дороги Беранже.— Идиллии 1815 года.— Беранже принимает частицу де.— Письмо в Сольмс— «Жанна дАрк». - «Король Ивето».— Легенда о нем.— Французская песня до Беранже.— Дезожье.— Беранже — член «Погреба» и «Ужинов Момуса».—«Гастрономы»,—Падение Наполеона.—Сдача Парижа.—Реставрация Бурбонвв.— Начало оппозиции Беранже.—Сто дней,— Отношение Беранже к Наполеону.— Вторая реставрация.— Журналы во время второй реставрации.— Первое издание песен Беранже.— Предисловие.—Предостережение.—Второе издание песен.—Процесс—Беранже в тюрьме Сен-Пелажи.—Лафитт.—Третье издание песен,—Манюшь.—Политические общества при Бурбонах.— Четвертое издание песен.— Процесс-Беранже в Лафорсе,— Июльская революция

1 января 1809 года отец Беранже умер от апоплексического удара. Последние годы своей жизни он почти не виделся с сыном и всецело находился под влиянием Аделаиды Парон, не перестававшей вредить поэту вплоть до своей смерти в 1812 году. В гот же 1809 год Арно удалось пристроить своего приятеля. Императорское правительство организовало в это время новый университет, и Беранже получил там место экспедитора в канцелярии великого магистра Фонтана. Магистр знал от сенатора Люсьена Бонапарта о литературных попытках Беранже и даже читал и одобрил его поэмы. Это не помешало ему обойтись с нисателем как с обыкновенным писцом и назначить ему самое скромное содержание — всего тысячу франков. Люсьен был в немилости — в этом скрывался отчасти секрет холодности Фонтана, с другой стороны, у него были свои дротеже, и он усердно распихивал их в новом учреждении. Рекомендация Арно, как друга Люсьена, не имела особенного веса...

Тем не менее, первое время Беранже был очень доволен своим местом, так как работы у Ландона были окончены. Если он сожалел о чем, так о позднем удовлетворении своей просьбы, что лишило его возможности своевременно помочь отцу. Ему предстояла другая, совсем неожиданная работа.

Как раз в эту пору предполагаемый его сын Фюрси Парон, потом в память мецената прозванный еще Люсьеном, был привезен кормилицей из деревни. Ей ничего не платили за его содержание, и она решила после долгих ожиданий возвратить ребенка родителям. Небольшой бюджет поэта обременился новым расходом, потому что Аделаида наотрез отказалась от Фюрси. Для нее это был новый случай насолить Беранже. Действительно, несмотря на все усилия Беранже и Юдифи, Фюрси не поддавался никакому воспитанию. Он был настоящий потомок полусумасшедших предков и легкомысленной Аделаиды. Беранже затратил на него добрую половину своих капиталов, доходы с изданий своих песен, столько же преподал ему советов, обещая усыновить в случае его исправления,— все оказалось напрасно. Фюрси Парон умер в 1840 году, на острове Бурбон, как настоящий дикарь, в грязной хижине у любовницы негритянки.

Кроме Парона, на руках Беранже, все в тот же злополучный 1809 год, осталась еще вдова Шамни, разбитая параличом. Беранже терял голову среди этих несчастий. Он страдал и от невозможности оказать настоящую помощь, и от сознания запутанности своих дел и начал подумывать о самоубийстве. «Какая будущность! — писал он в эту пору одному своему другу,— постоянно зависеть от других, быть всем должным!.. Не лучше ли положить конец этой веренице несчастий, чем, вопреки своему настроению, разыгрывать роль весельчака. Ах, мой друг, я тщетно стараюсь забыться: мои лета скоро отнимут у меня эту последнюю утеху...» Не одни несчастня были причиною этого настроения поэта. Это был в то же время кризис его поэтической деятельности. После целого ряда иоэм, комедий, идиллий и песен он нришел к мучительному моменту в жизни писателя, к своего рода вопросу — быть или не быть. Он стоял на распутьи, о котором говорится в сказках и которое лишь в сказках не вызывает особенной борьбы. После долгих мучений к Беранже опять возвращается его спокойствие. «Я вполне счастлив,— пишет он в 1810 году,— мои литературные претензии ограничиваются песнями или по крайней мере попытки в других родах до того сохраняются мною в секрете, что я остаюсь вполне неизвестным. Дело в том, что я не печатаю даже песен, какие бы похвалы ии вызывали они у моих друзей, в особенности у Арно».

1812 год можно назвать финалом поэтических исканий Беранже. Желая чем-нибудь почтить Люсьена Бонапарта, он собирает в эту вору свои лучшие идиллии и предпосылает им посвящение своему меценату. Несмотря на рекомендацию Арно, цензор Лемантей не нашел, однако, возможным разрешить печатание этого сборника. Ему казались слишком резки два стиха з эпилога. «Оставайтесь, оставайтесь, в назидание миру, свободным от: золочн, обременяющего чело королей». Беранже не согласился выбросить иосвящение и отказался от печатания сборника, а вместе с тем и от идиллий.

В посвящении Люсьену прекрасно выразилось переходное настроение поэта. Люсьен преклонялся перед классиками и только яри основательном знании их считал возможным истинное творчество. Беранже5 полнейший невежда как в языке Горация, так ив языке Гомера, как бы соглашается, что в этом преграда раз-г витию его таланта. «Скажите»,-—спрашивает он в своем посвящении Люсьену:

Скажите, отчего в наш славный век Я и мои стихи умрем, не зная славы? Затем — увы! что древность не открыла Своей классической гармонии секретов, И воспитание, кормилица поэтов, Сосцом своим меня ведь не кормило! Чего хотите вы от тех, кто не учился? Одни волчцы росли лишь там, где я родился, Одни несчастия давали мне уроки, И хорошо еще, что не пороки!..

Беранже никогда не забывал благодеяний Люсьена, нов пеше «Придворное нлатье или визит к его высочеству» он довольно едко носмеялся над желанием сенатора придать академический лоск своему протеже.., Маленький человек приобретает придворное платье: его приглашают ко двору. Вот он в новом костюме, полный довольства предстоящею честью. Однако до его высочества весьма далеко, а кареты у нового придворного не имеется. Он отправляется штком. Добрый сосед перехватывает ею на дороге и предлагает закусить. Он соглашается, но просит поторопиться: он идет к его высочеству» Свадьба приятеля в другом пункте его маршрута вызывает такую же остановку, но, хоть порядочно навеселе, он опять пускается в дорогу. Тут ожидает его третья задержка: он встречает Розу, веселую кокетку, которая увлекает его к себе. Путешествие оканчивается в кабаке, где новый придворный, не дойдя до назначения, засыпает глубоким сном. Погружаясь в объятия Морфея, он навсегда отказывается от двора и говорит:

А кто пойдет, друзья, к вельможе, Тому дарю свой новый фрак.

Отказавшись от печатания идиллий, Беранже точно так же отказался от подражания классикам.

В 1812 году он впервые записывает свои песни. Он не делал этого раньше, и многие из его песен пропали поэтому для потомства, например «Упитанный бык», «Придворный чистильщик сапог», написанные в 1805 году, и другие. Мысль записать свои песни пришла ему во время болезни его друга, художника Герэна. Сидя у постели бального, поэт развлекал его, напевая свои куплеты, и,, тут же записав их, набрал около сорока. Что касается забытых, то их насчитывается гораздо больше. Многие между ними отличались большою откровенностью сюжета. Беранже объяснял их происхождение не только своею молодостью, но главным образом деспотизмом наполеоновского режима. По его мнению, стесненная в своем выражении мысль тем сильнее стремилась перейти границы дозволенного: скабрезность песни делалась своего рода оппозицией.

В начале XIX столетия во Франции насчитывалось несколько поэтов с фамилией Беранже. Это было неудобно ни для автора «Придворного платья», ни для его однофамильцев. Один из ник воспел рождение императорского принца, и все приписывали эту оду Пьеру-Жану Беранже, что вовсе не входило в его расчеты, С другой стороны, его однофамильцы немало волновались, когда их считали авторами его собственных песен, подымавших на ноги цензуру. Чтобы спасти и себя и других от несколько неудобных недоразумений, Беранже прибавил к своей фамилии частицу де. Ламартин думал, что поэт признал таким образом свое аристократическое происхождение, но песня «Le Vilain» («Простолюдин») вполне опровергает это. Вот что писал Беранже на эту тему внучке Люсьена, госпоже Сольмс: «Смейтесь надо мною, сколько хотите, моя красавица, вы не помешаете мне быть таким же аристократом, как сам король, и вы не отнимете у меня всех возможных прав подписываться де Беранже. Я не придаю никакого значения этой частице, но дело в том, что она мне принадлежит по праву. Одни ограниченные умы погружены в мелочные интересы. Маркизы ли, плебеи ли служат демократическому принципу —- это не изменяет вопроса, лишь бы они нашли этот принцип в глубине своей души. Я не понимаю, как можно гордиться титулом, которым обязан случаю, тем более что в наш век он утратил всякое значение, но не понимаю также, как те, которые с ним родились, стараются тщательно скрыть, чтобы угодить иным людям. Будьте всегда независимы: не ряса создает монаха, Что касается до меня, пускай меня называют Беранже или де Беранже, или даже шевалье де Беранже, мне решительно все равно. Я бы постыдился объявить, в угоду иным из моих знакомых, что не имею права на это де, но я никогда не чванился им. За сим, моя милая фея, не занимайтесь более этим важным вопросом. Вы получили неоспоримые титулы от остроумия, красоты и прелести, к нет у вас более ревностного поклонника и слуги, как ваш старый друг, маркиз Беранже... Оно, пожалуй, и благозвучно, не правда ли?.. Или вы, может быть, предпочитаете: Беранже, искатель рифм?.. Лихо, не правда ли?.. Выбирайте.,.» Говоря о своем праве на частицу де, поэт имеет в виду свой акт о крещении, где эта частица фигурирует перед его фамилией. Что касается аристократических претензий своих предков, то он смеется над ними в своей автобиографии. Во всяком случае, это вопрос действительно «не важный».

После кратковременного увлечения «Духом христианства» Беранже навсегда сохранил уважение к Шатобриану как к писателю и человеку. Не разделяя всех его симпатий, он никогда не забывал, что обязан ему расширением своего умственного горизонта. Когда появился «Путеводитель от Парижа до Иерусалима», сочинение того же Шатобриана, он увлек Беранже, но совсем не в ту сторону, куда призывал читателя автор. «Я должен вам признаться,— писал он к приятелю в 1811 году,— что знакомство с последним сочинением Шатобриана «Путеводитель» пробудило во мне желание съездить не в Святую землю, а в Италию, в священную страну искусства и почти столь же поэтическую, как Греция...» Это были последние поиски таланта, где бы приложить накопившуюся энергию. В знаменитый «двенадцатый год», начало крушения наполеоновского режима, Беранже принимается за поэму «Жанна д'Арк». Он вырос на сочинениях Вольтера, но никогда не мог простить ему насмешек над орлеанскою девою. Это оскорбляло его патриотизм, и в этом же последнем чувстве заключается причина, почему он вздумал воспеть знаменитую девственницу. Еще в Перонне он живейшим образом следил за событиями во Франции, но до 1812 года очень редко трактовал сюжеты, в которых отражались бы его заботы об отчизне. С «Жанны д'Арк» начинается эта новая эра его литературной деятельности. Правда, он не докончил поэмы, и вообще неизвестно, много ли написал, но это неважно. В данном случае характерен самый выбор сюжета: Беранже становится с этих пор писателем-гражданином.

В 1813 году не одни обыкновенные читатели, но и придворные сферы, не исключая их центра, императора, были немало взволнованы появлением новой песни Беранже «Король Ивето». Она не была напечатана, но чрезвычайно быстро распространилась по Парижу в многочисленных списках. Для обыкновенных читателей новая песня Беранже являлась выражением накопившегося недовольства Наполеоном, для Наполеона это была неожиданная критика из лагеря писателей, до сих пор хранивших молчание, без сомнения, невольное. Распространенность песни говорила к тому же, что протест Беранже поддерживается безмолвным одобрением его читателей. Император не отдавал, однако, приказа разузнать, кто автор «Короля Ивето», но полиция, по собственному почину, занялась выслеживанием слишком смелого писателя. Она приписывала песню лицам, нисколько не повинным в этой сатире, а потому Беранже поспешил сообщить ей свое имя и звание. На этот раз дело окончилось для поэта без всяких неприятностей...

Существовал ли, или нет в действительности король Ивето, во всяком случае о нем имеется довольно значительная литература. Легенда об этом монархе пользовалась во Франции большою популярностью; во времена Беранже поклонники Бахуса хорошо знали в Париже на углу улиц Сент-Оноре и Дюшантр кабачок иод вывеской «Аи voi d'lvetot». Ивето — французский город в Нормандии. В средние века он был столицей феодального владения того же названия. Как рассказывают его историки, владелец Ивето однажды охотился с Клотаром I, одним из представителей Меровингов. Охота кончилась трагически, король разгневался на вассала и хотел убить его на месте. Спасаясь от смерти и короля, вассал бежал и спрятался в церкви, но был настигнут и убит королем, в припадке гнева забывшим о святости храма. Потом, повествует легенда, Клогар опомнился и, терзаясь угрызениями совести, в знак раскаяния, дал потомкам убитого право именоваться «величеством». Таким образом возникло королевство Ивето. Беранже противопоставляет идиллического владыку этого государства безгранично властвующему Наполеону. Его песня проникнута самою тонкою иронией, хотя приемы автора, по-видимому, самые незатейливые. «Добрый король» Ивето живет просто, он чужд всякого тщеславия и разъезжает по своим владениям верхом на осле в сопровождении одной только собаки. Подарок красавицы Жаннеты, колиак, заменяет ему корону, он не воюет с соседями, не обременяет своего народа налогами — одним словом, Наполеону было отчего нахмуриться при чтении песни Беранже.

В специальных литературных кружках «Король Ивето» —- в переводе Курочкина «Царь Додон» — производил не меньшее впечатление. Там знали уже другие песни Беранже, и теперь, когда появилась сатира на Наполеона, все желали познакомиться с ее автором... Во Франции песня всегда пользовалась большой популярностью. Во времена Фронды враждующие стороны, не довольствуясь пулями, обменивались еще сатирическими куплетами, но в XVIII веке этот воинственный характер ночти совсем утрачивается песней. Главные корифеи в этом роде Колле, Панар, Пирон и два Кребилъона —- отец и сын -— воспевают в ЭТО время почти исключительно вино, женщин и любовь.

Они составляли особое общество иод названием «Погреб». За-еедашя «Погреба» происходили в ресторане Ланделя за столом,

обильно уставлегааш всякими яствами и напитками. Веселое настроение перевесилось отсюда и в плоды вдохновений: члены «Погреба» каждый мест, ташускади тетрадь своих весен, а в конце года целый том.

Надо думать, Беранже был хорошо знаком с их творениями, потому что в одшм из предисловий к своим песням он выводит Колле в разговоре с цензором, да и сам он сложился, конечно, под влиянием своих предшественников в деле песни.

Во времена революции, несмотря на всеобщее увлечение новыми идеями или страстную борьбу за старые, песня лишь в «Марсельезе» Руже де Лиля поднимается на высоту требований эпохи. Большинство ее авторов придерживалось традиций Колле и Пирона, далеко не имея, однако, таланта этих писателей... «Друг красотки», «Репер-туар влюбленных». «Новогодние подарки любвш», «Капризы», «Любовные волнения» —- вот, за малым исключением, заглавия сборников несен ближайших предшественников и современников Беранже. Легко заключить отсюда о содержании этих альманахов. Стиль их авторов в большинстве случаев ниже всякой критики, таковы же остроумие и художественные достоинства. «Моему портному в благодарность за похвалы, которых удостоилось сшитое им платье со стороны одной петербургской дамы», «Куплеты четырнадцатилетнего юноши его крестной матери, подарившей ему часы», «Госпоже Б. при поднесения ей чашки с изображением сошки и под собакой надписи: верность» и т. д.— вот заглавия песен, которыми угощали французского читателя первые годы жизни Беранже. Среди последователей Колле насчитывались также духовные лица, например, аббат Лотеньян. Он писал торжественные вирши на библейские сюжеты, но еще чаще песни до того игривые и легкомысленные, что ему, действительно, мог позавидовать не один из светских коллег, конечно, из сотрудников каких-нибудь «Любовных волнений».

Дезожье — почти единственный выдающийся талант той поры. Вокруг него группировалось несколько других писателей, а все вместе они составляли кружок, по примеру кружка Колле, под названием «Погреб» с тою же программой — вино, женщины и любовь. Форма несен Дезожье безукоризненна и проникнута неподдельным весельем. Как человек, этот писатель был без всяких убеждений, добрый1 малый, любитель общества до панического страха перед одиночеством.

Беранже был ревностным читателем Дезожье и одно время, никому еще неизвестный, чувствовал к нему что-то вроде зависти. Он часто встречал его на улице и всякий раз говорил про себя: «Не будь мои поэмы... я написал бы лучше тебя...» Когда по Парижу распространились рукописные экземпляры песей Беранже «Король Ивето», «Человек в сером» и «Сенатор», Дезожье был в восторге и непременно хотел познакомиться с их автором. Этот автор всегда боялся показываться в каком-либо обществе, кроме общества близких друзей, и потому Арно, которому было передано желание Дезожье, должен был прибегнуть к хитрости. Он назначил свидание поэтов у брата маршала Сюше и под видом приглашения зайти в ресторан привел туда Беранже. Председатель «Погреба» Дезожье находился уже там, и к концу обеда, предложенного гостям, оба соперника в деле песен сделались закадычными друзьями. Беранже согласился при этом посетить заседания «Погреба».

В назначенный день он явился среди веселых членов этого общества и во время не менее веселого обеда спел им песню «Измены Лизы». Он привел их в такое восхищение, что все порешили сейчас же избрать его членом «Погреба» и очень изумились, когда узнали, что он не печатает своих песен. По уставу «Погреба», избрание новых членов производилось заочно, но Дезожье и его товарищи до того сгорали нетерпением видеть Беранже в числе «своих», -что тут же приступили к баллотировке. В обход устава, они спрятали поэта за портьеру и занялись голосованием, между тем как Беранже с бокалом в одной руке и с бисквитом в другой подготовлял в своем убежище благодарственные куплеты! Он был избран, конечно, единогласно...

В Париже существовало в это время еще другое общество любителей песен под названием «Ужины Момуса»; оно также считало Беранже в числе своих членов, и притом наиболее желательных. «Ужины Момуса» почти во всем походили на собрания «Погреба» с тою лишь разницею, что председатель первых исполнял свою обязанность с дурацким колпаком на голове... Еще в 1810 году, не состоя членом ни того, ни другого общества любителей песен, Беранже написал песню «Гастрономы», где весьма удачно посмеялся над людьми, венчающими лаврами «соусы и ветчину». Члены «Погреба» и «Ужинов Момуса» как раз приходились по этой мерке: boire и manger, пить и есть, были неразлучными припевами их куплетов. Сделавшись участником этих обществ, автор «Гастрономов» не мог не почувствовать поэтому, что и его друзья люди различных взглядов и стремлений. Во время владычества Наполеона Дезожье и его товарищи спокойно распевали свои «boire и manger», но когда переменился ветер, настала реставрация Бурбонов, они не замедлили приветствовать ее радостными криками и послать стихотворные укоры и оскорбления по адресу свернутого «корсиканца». Питомцы муз спешили заслужить расположение новых правителей и обивали порога в надежде на теплые места» Один из них Пиис, член «Погреба», писатель не без таланта, сочинял даже ответы на первые нанадки Беранже на Бурбонов и представлял их на усмотрение Людовика XVIIL Дезожье, которого водили, куда хотели, пристроился в эту пору директором театра «Водевиль». Когда появилась песня Беранже «Паяц», сатира на людей без всяких убеждений, плывущих под флагом «чего изволите», Дезожье думал, что автор песни имел в виду именно его. Этого не было на самом деле, Беранже говорил вообще о многих, и не его была вина, если Дезожье оказался в числе этих многих.

Через год после появления «Короля Ивето» Беранже представился печальный случай убедиться, что он был нрав, когда намекал на опасности наполеоновского деспотизма. Французские войска после несчастной кампании в Россию быстро отступали в свои пределы. В песне «Галлы и франки» Беранже еще не верит опасности или верит, но призывает к мужеству, В тот же месяц, когда появилась эта песня, в конце января 1814 года, он пишет другую. Поэт называет ее своею «Последнею песней», но все еще не чужд оптимизма и потому прибавляет к ее заглаввш — «может быть»... Почему он назвал ее «последнею»? По всей вероятности, в сознании, что цикл веселых песен в годину несчастий должен смениться другими.

30 марта 1814 года союзные войска подошли к Парижу. Беранже квартировал в это время в улице Бельфон, недалеко от заставы Рощшуар. Он мог видеть отсюда весь Париж и его окрестности: агония великого города происходила перед его глазами. В пять часов вечера он с волнением следил за геройским сопротивлением группы молодых людей на холмах Сен-Шамона. Вдруг он видит; кавалерийская колонна поднимается на высоты Монмартра, вот она около мельницы и поворачивает к заставе. Он сейчас же узнал неприятеля. Врага занимали высоты, господствующие над Парижем. Немного спустя замолкла ружейяая и пушечная пальба. Беранже бросился на улицу, чтобы узнать, в чем дело. Повсюду несли раненых, гремели фургоны, мелькали растерянные лица. На бульваре он уз-нал, что герцог Рагузский подписал капитуляцию. Первое время никто не хотел верить этому известию. Народ, главным образом рабочие, все поджидал прибытия Наполеона, и всякий раз, когда вдали, за оборонительной линией, показывался генерал на белой лошади, всех волнением кричал»: «Это он, это он!»... Когда стала известна сдача Парижа, эти ожидания сменились гневом.

Многие требовали оружия, и в том числе Беранже. В течение ночи — Беранже не мог найти покоя, пока она тянулась — по городу бшш расклеены прокламации, извещавшие парижан о сдачве города.

С наступлением дня столицу Франции заняли сшезшше войска. Если это оскорбляло штрютичеоше чувство Беранже, то еще сильнее было его негодование щт виде поведения некоторых французов. Едва ли нужно говорить, что это были сторонники режима до революции, вздыхавшие по Бурбонам, на три четверти, как о средстве занять хорошие места. То тут, то там в Париже мелькали уже белые кокарды и'знамена, цвета фамилии Бурбонов. Вступление неприятельских войск носители этих знаков встречали радостными криками, а некоторые из них даже унижались до целования пыльных, саког победителей. Униженная и оскорбленная Франция для этих целей не существовала. Особенно возмутило Беранже, что эти гошода не стеснялись аплодировать конвою, под прикрытием которого проводили по Парижу взятых в плен солдат Наполеона. Не меньшую боль чувствовал он при виде общего равнодушия к судьбам отечества, причину которого приписывал деспотизму Наполеона. Император, по мнению Беранже, стеснил свободу печати, лишил народ всякого влияния на дела государства, волю народа заменил своею, и потому, в минуту опасности все полагались на него и только от него ожидали снасеная. Вместе с падением Наполеона, казалось, падала и вся Франция.

Союзные войска вступили в Париж з поддень 31 . марта 1814 года. 2 апреля было объявлено низложение Наполеона, 11 числа того же месяца он иодписал отречение и через десять дней отправился на Эльбу. Французский престол был снова занят Бурбонами в лице Людовика XVIII и его преемника Карла X, с перершюм «ста дней»: до ИЮЛИ 1830 года. Власть короля, согласно выработанной Талейраном конституции, ограничивалась двумя палатами, народу гарантировались в то же время свобода печати и вероисповедований, ответственность министров, независимость и несменяемость судей. Французы не без радости ожидали прибытия короля. Все рассчитывали, что он примет конституцию и даст наконец нации возможность овравитьея от погрома, не теряя результатов, добытых револкщдайо Вскоре появились, однако, признаки обманчивости этих ожиданий. Возвратясь во Францию, Людовик XVIII нашел готовую императорскую цензуру и вовсе не обнаруживал желания расстаться с этим верным средством самозащиты. Вместо свободы печати, о которой говорилось в конституции, учреждена была цензура для сочинений менее тридцати печатных листов и тяжелые штрафы за нарушение весьма растяжимого понятия о благонамеренности. На второй день дебаты по поводу закона о печати — август 1814 года — происходили уже под прикрытием военной силы... Со свободой вероисповеданий было не лучше...

В это время раздаются первые оппозиционные песни Беранже. В начале реставрации он занимается лишь ободрением упавших духом граждан. В песне «Хороший француз» поэт призывает соотечественников к патриотизму. «Я люблю,— говорит он, — чтобы русский был русским, англичанин — англичанином, пруссак — нруссаком, будем же во Франции французами». Беранже несколько раз цитирует в этой песне слова Людовика XVIII — «соловей с когтями орла», как называл его Берне, он нигде не показывает этих когтей. Их, однако, ожидали рано или поздно, и еще до прибытия Бурбонов ему предлагали хорошее вознаграждение, если он согласится воспевать реставрированную монархию. Автор «Короля Иве-то», нападавший на Наполеона, должен был, по мнению покупателей его таланта, перейти на сторону Бурбонов. Беранже ответил им очень просто: «Пусть они дадут нам свободу, вместо славы, пусть сделают Францию счастливой, я буду воспевать их бесплатно...» Ему предлагали также место цензора при «Журнале для всех». Здесь полагалось 6000 франков жалованья, между тем как Беранже, в качестве эспедитора, получал в это время всего 1800. Академическое жалованье Люсьена он передавал с 1812 года своему тестю Блешаму, и вообще не переставал нуждаться. Тем не менее поэт отказался от цензорства... Он оставил за собою свободу действия, и когда из-за патриотической ширмы сторонников Бурбонов все беззастенчивее стала выглядывать настоящая суть их желаний, Беранже написал «Прошение породистых собак о разрешении им беспрепятственного входа в Тюльери». Вместе с Бурбонами во Францию налетели целые тучи разных благородных эмигрантов, и все они хлопотали о материальном возмещении их верности, страданий и утрат. Для них-то и было написано «Прошение». На прения по поводу закона о печати Беранже ответил песней «Цензура».

1 марта 1815 года распространилась весть о высадке Наполеона на французскую землю, потом одно за другим стали приходить известия о беспрепятственном движении его на Париж. 16 марта обе палаты были созваны в торжественное общее заседание. Король в сопровождении всех членов своего дома явился в это собрание и с громкими словами о свободе, отечестве и благе народа принес присягу конституции. Граф Артуа сделал то же от имени принцев. «Клянемся нашей честью,— говорил он,— жить и умереть, сохраняя верность конституционной хартии, которая есть залог счастия французов...» Все это произвело бы впечатление в свое время, но раньше Бурбоны медлили с конституцией, а теперь было поздно: им пришлось пережить бегство...

Возвращение Наполеона Беранже приветствовал с чувством радости, к которой, однако, примешивались опасения. Таким именно чувством проникнута его песня «Политическое руководство для Лизы». В шутливом обращении к красавице, рядом с признанием гения Наполеона, Беранже намечает здесь программу примирения императора с народом: свобода печати—«позволь, ради блага твоих кодданяых, смеяться над твоими промахами», уважение народа — «откажись, милая Лиза, от деспотизма», наконец прекращение воинственной политики...

В конце июля 1815 года союзные войска опять появились под стенами Парижа. Как крик отчаяния, у Беранже вырывается в эту пору грациозная песня «Прочь шыгатику», а когда благородные эмигранты смелее, чем прежде, подняли свои головы, поэт заклеймил их проникнутым подавляющим сарказмом «Мнением этих дам». Только нашествие врагов и поражение Наполеона могло возвратить благородным патриотам выгоды их прежнего положения, и Беранже выводит их под видом продажной женщины, которая с прибытием иностранцев ожидает оживления своей торговли... Вторая реставрация постепенно сделала его явным врагом Бурбонов. Это вполне понятно, если даже Шатобриан, заклятый враг Наполеона и столь же ярый сторонник Бурбонов, счел нужным призывать правительство примириться с духом века, сохранять умеренность и признать совершившиеся непоколебимые факты. Говорили, что Людовик одобрил мнение Шатобриана, но реакция продолжалась, Франция быстро получала клерикальный оттенок.

В декабре 1815 года Беранже издал первый сборник своих пе-ееви В виде предисловия он предпослал сборнику разговор цензора е поэтом Колле. В этом вымышленном диалоге поэт намекает, что сборником изданных мм песен далеко не исчерпывается написанное им. Он как бы дает срок своим противникам и потому удаляет из первой книжки своих стихотворений все, что могло быть принято за вызов, например «Прошение породистых собак». Он предвидел в то же время, что плоды его музы могут быть запрещены и после такой очистки, а потому в виде предостережения влагает в уста Колле следующую фразу: «В таком случае,— говорит Колле,—- я напечатаю их в Голландии под заглавием "Песни, которых не должен был пропустить мой цензор"». Но книжка была пропущена в Париже и пользовалась заслуженным успехом. Ханжи пытались было указывать на безнравственность автора, но, говорят, Людовик XVIII ответил на это, что «автору "Короля Ивето" можно простить многое». Сам король был любителем песен и, по рассказам, даже последние часы своей жизни проводил, за чтением. Беранже.

В начале 1816 года Арно, в числе других сторонников Наполеона, должен был покинуть Францию. Беранже проводил его до Буже по ту сторону Лавиллеты, где начиналась французская территория, занятая иностранными войсками. Вечером в номере гостиницы, прощаясь со своим другом, Беранже спел ему новую песню. Это были «Птицы», т. е. эмигранты, которых гонит из отечества наступившая суровая зима. Беранже ободряет изгнанников, намекая на близость весны:

Нам, птицам стороны глухой, На их полет глядеть завидно... Нам трудно жить — так много видно Громовых туч над головой! Блажен, кто мог в борьбе с грозою Отдаться вольным парусам... Зима их выгнала, но к нам Они воротятся весною...

Весть об этой песне и сочувственных проводах изгнанника не замедлила дойти до начальства Беранже. Ему грозили лишением места. «В таком случае,— ответил он,— я сделаюсь журналистом. Как понравится вам это?..» Это, действительно, не понравилось, и его оставили в покое. Заместитель Арно, некий Птито, тоже заступился за поэта и даже напомнил, что Беранже когда-то знавал графа де Бурмона.

С 1816 года популярность Беранже возрастает вместе с его талантом. Он принимает в эту нору участие в кружке писателей либерального лагеря, в так называемом «Обществе апостолов». Для своих новых друзей он наиисал «Иуду». Появление этой песни прекрасно объясняется запиской графа Монтолозье о религиозной и политической системе, царившей в это время во Франции. «Конгрегация,-— писал Монтолозье об иезуитах,— не довольствуется тем, что завладела министерством, полицией и почтами, но еще в интересах своего владычества ввела во всем королевстве новую систему надзора. Шпионство было в прежние времена промыслом, которому пошлые люди отдавались за деньга. Теперь же шмиояства требуют, как доказательства честности...» В 1817 году Беранже написал «Бога добрых» (Dieu des bonnes gens). Стиль поэта достигает в этой песне своей настоящей силы и выразительности, то же самое следует сказать о «Моей душе».

Период второй реставрации — эпоха блестящего расцвета французской прессы. Несмотря на существование газетной цензуры и все усердие ее начальника Вильмена, печать становится в эту пору настоящей руководительницей общественного мнения. Сам Людовик XVIII нередко защищал свои проекты на столбцах газет и бывал очень доволен, когда узнавали его «изысканное» перо. Выдающиеся органы этого времени: «Journal des Debuts», «Quotidienne», «Drapeau Ыапс», «Conservateur», «Constitutionnel», «National» и «Minerve». «Journal des Debuts» был сторонником роялистов, но без крайностей, с искренней преданностью конституционной хартии, В этом же роде был «Консерватор», где работали, между прочим, Шатобриан и Даменнэ, В «Белом знамени» и «Ежедневнике» группировались реакционеры» «Националь» был органом либералом, здесь сотрудничали Тьер и Минъе, Но самой страстной и неумолимой в своей полемике была оппозиционная «Минерва». В составе своих сотрудников она считала Курье, Бенжамена Констана и Беранже. В 1818 и 1819 годах Беранже поместил здесь целый ряд песен, среди которых отличались особенною резкостью «Священный союз» и «Миссионеры», а «Дети Франции» неподражаемою силою искреннего пафоса. Не нужно быть французом, чтобы представить себе впечатление, которое должны были производить эти «Дети Франции», Франции, только что пережившей вею горечь унижения:

Царица мира, Франция,-— о, родина моя! — Чело твое истерзано врагами,— Но снова подними его и, муки затая, Гордись по-прежнему любимыми сынами! Пусть знамя их в борьбе с врагом разбито, Но слава их тобою не забыта!

Никогда патриотическое чувство не находило более трогательного выражения!.. Номера, содержавшие песни Беранже, всегда расходились в громадном количестве экземпляров. В 181.9 году издатели предложили поэту принять участие в их прибылях, но он отказался,

Все знали уже в эту пору, куда были направлены симпатии Беранже. Правительственные органы считали его своим опаснейшим противником; что касается его университетского начальства, то оно териело поэта благодаря покровительству Ройе-Коллара, в то время президента комиссии ио народному просвещению. Однако Беранже было заявлено, что новое издание его песен повлечет за собою лишение места. Тем не менее он продолжал печатать их в «Минерве» и в то же время подготовлял к изданию второе собрание своих произведений. Он шкал очень медленно, в год не более шестнадцати песен, ему стоило поэтому немало труда и времени набрать их значительное количество. Пксатель-гражданин, он был в то же время чрезвычайно строг к своим работам со стороны их стиля.

Второй том был напечатан в октябре 1821 года. Беранже знал, что с выходом этого тома он лишится места, но решил не останавливаться перед угрозой. Среди представителей оппозиции господствовал разлад» песни Беранже должны были сплотить их в одно целое, тем более что автор предвидел судебное преследование. Книга печаталась у Фирмена Дидо в кредит, так как друзья обещали поэту значительное число подписчиков. Тем не менее Беранже почти испугался, когда вышло это издание, налагавшее на него долг в 15 000 франков. Но опасения поэта были напрасны, книга разошлась чрезвычайно быстро, и, по уплате долга, в руках писателя оказалась сумма в 32 000 франков, почти колоссальная, как он думал.

8 декабря 1821 года Беранже явился пред королевским судом, Обвинение опиралось на шестнадцать песен: «Вакханка», «Моя бабушка», «Марго» считались оскорблением нравственности; «Благодарственная молитва эпикурейца», «Снисхождение в ад», «Мой духовник», «Капуцины», «Приходские певчие», «Миссионеры», «Добрый Бог».и «Смерть короля Христофора» — оскорблением религии? «Принц Наваррский», «Простуда», тот же «Добрый Бог» и «Белая кокарда» — оскорблением королевской особы, а «Старое знамя» — призывом к ношению недозволенного знамени,— всего четыре обвинительных пункта.

С восьми часов утра все коридоры суда были переполнены любопытными. Избранная публика с трудом пробиралась в зал заседания. Тут были герцог Брольи, барон де Сталь, депутат эрского департамента Дюпон, представители магистратуры, множество дам и адвокатов в сословном костюме. Все возраставшая толпа любопытных с невероятным шумом, ломая всякие преграды, ворвалась наконец в стеклянную галерею, служившую вестибюлем, в залу заседаний. Невозможно было представить себе, каким образом попадут в этот зал не только суд и присяжные, но и сам обвиняемый. Беранже в течение часа пробивался сквозь густую толпу, говоря, как анекдотический преступник на пути к виселице: «Господа, без меня не могут начать». Ему пришлось даже поспорить с жандармом, не желавшим пропускать обвиняемого, конечно, по недоразумению. Председатель суда Ларрие и советник Коттю, чтобы достичь своих кресел, должны были воспользоваться окном. Наконец около полудня заседание открылось. Делу Беранже должно было предшествовать разбирательство дела о краже, но за невозможностью ввести в зал одного важного свидетеля, это последнее было отложено. После опроса подсудимого Беранже об имени, фамилии и звании — отставной канцелярский служитель министерства народного просвещения — был прочитан обвинительный акт, содержавший полный текст инкриминированных песен. Слово было дано генеральному адвокату Маршанжи. «Господа присяжные! —начал он СБОЮ речь.— Во Франции песня пользуется некоторого рода привилегией.

Из всех видов поэтических произведений непристойность прощается ей охотнее, чем другим. Дух нации покровительствует ей, а любовь к веселию оправдывает. Спутницы радости, как она, скоропрохо-дящие, эти легкие рифмы, казалось, вовсе не были способны сделаться оружием злорадства, и со времен Юлия Цезаря до кардинала Мазарини государственные люди очень мало опасались тех, которые нели... Такова песня, или лучше, такова была песня у наших отцов, иотому что по происшествии веков, когда во Франции умели еще емеяться, это испорченное дитя Парнаса эмансипировалось чрезвычайно странно. Благодаря безнаказанности, которою она пользовалась не один раз во время наших общественных волнений, враги шзрядка привлекли ее на свою сторону, согрели ее своим жаром и сделали пособницей бунта, выражением самых дерзких речей. С тех пор нечестивый сарказм сменил ее наивную веру, убийственная вражда вытеснила смех простодушной критики. Оскорбительные куплеты, ири громе хохота, стали шнаться на предметы нашего почтения и ободрять все крайности анархии: муза народных иесен превратилась в одну из фурий наших общественных неурядиц...»

В этом стиле была составлена от начала до конца вох речь генерального адвоката. Оставляя в стороне еяолне понятный пафос Маршанжи, должно признать его речь прекрасной характеристикой общественного значения произведений Беранже,, Со своей стороны, защитник подсудимого Дюпен старший исходил из положения, что Франция всегда была «монархией, ограниченной песнями». Беранже был недоволен Дюпеном. Ему не нравилось стремление адвоката умалить значение песен. «Я предпочел бы,— говорил он,— быть повешенным врагами, чем утопленным руками друзей...» Большинство еудей относилось к поэту вполне благосклонно. Однако присяжные обвинили Беранже. Три месяца тюремного заключения и пятьсот франков штрафа должны были охладить строптивую музу поэта. Во время же процесса он чувствовал себя как нельзя лучше, отнюдь не в качестве жертвы, и пока он сидел на скамье подсудимых, в зале заседания циркулировала новая песня его «Прощание с деревней»..

Беранже отбывал в тюрьме Сен-Пелажи, в той самой камере, ще незадолго перед тем сидел его коллега по «Минерве» Курье. Дни заключения он провел чрезвычайно весело. Весь Париж, говоря об интеллигентных кружках столицы, спешил засвидетельствовать ему свое уважение. То же самое делала остальная Франция: поэта осаждали письмами и даже вещественными знаками любви, вроде дичи, вина и прочего. «Тюрьма испортила меня!» — шутил Беранже покидая место своеш заключения. До бесплатного помещения в Сен-Пелажи он квартировал в каморке почти без мебели, вроде той, о которой говорится, что она с Богом не спорит («Наша горница — с Богом не спорница»)» Зимою в комнате поэта царил такой холод, что замерзала вода в умывальнике, а когда ему приходила охота писать, обыкновенно в долгие зимние ночи, чтобы спастись от стужи, поэт заворачивался в старое одеяло.

Не смущаясь тюремным заключением, Беранже продолжал свои литературные занятия, и даже с редким успехом- Он написал в Сен-Пелажи семь песен, между прочим «Свободу» и «Мое выздоровление» замечательной сатирической силы.

Беранже оставалось всего два дня до выхода из тюрьмы, когда ему стало грозить продолжение этого заключения еще на два года. Желая пополнить сборник своих песен, урезанный судебным приговором, поэт решил издать подробный отчет о своем деле и в нем инкриминированные песни. Генеральный прокурор Белляр увидел в этом факт рецидива, и против Беранже и его издателя было начато новое судебное преследование. Обвинение поддерживал все тот же Маршанжи; Дюпен, под непременным условием бесплатности своего труда, опять принял на себя защиту Беранже, а Бервиль защищал издателя Бодуана. Красноречие изменило на этот раз обвинителю, и Беранже был оправдан, хотя большинством всего одного голоса. Через два дня он покинул тюрьму.

Единственным средством существования, каким он располагал в эту пору, был доход со второго издания песен. Значительную долю этих денег поэт израсходовал на Фюрси Парона и порядочную сумму передал также Юдифи: в минуты нужды она делала то же самое для поэта. В результате, отнюдь не собираясь еще умирать, Беранже далеко не чувствовал себя обеспеченным. Богач Жак Ла-фитт поспешил к нему на помощь и предложил работу в своем бюро, но поэт отказался. Он изложил мотивы этого отказа в «Советах Лизы». «Заняв место, предлагаемое вам другом,— говорила поэту красавица Лиза,— вы не посмеете, старина, при громе его денежных сундуков воспевать права, не согласные с его интересами...»

В 1825 году — уже при Карле X — Беранже издал третий сборник своих песен. Главою министерства был в это время Виллель. В обществе царило убеждение, что правительство намерено примириться с результатами французской революции. Беранже не хотел разрушать этой иллюзии и потому устранил из сборника все, что могло показаться слишком резким. «Идите, дети,— говорит он в стихотворном предисловии к песням,— но не будите никого, мой доктор прописал мне покой...» Конечно, и здесь Маршанжи мог найти не один повод для своего красноречия, даже более, поэт оказывался в новом сборнике, несомненно, явным рецидивистом. Он был обвинен по четвертому пункту, за призыв к трехцветному знамени. Теперь он делает то же самое, он повторяет этот призыв.

шхне «Старый сержант» поэт рисует воина из стаи славной на

полеоновских орлов. Искалеченный пулею вояка сидит на пороге

хижины и, стараясь забыть несчастия, с улыбкой качает на руках

двух близнецов-малюток... Вдруг он слышит гремит барабан, он

смотрит вдаль: там маршируют батальоны... Кровь приливает к лицу

ветерана, его точно колет какая-то игла. «Увы! — вдруг восклицает

он печально при виде знамени, реющего над войском,— Я не знаю

этого знамени! Ах, дети, если вы отомстите когда-нибудь за оте

чество, Бог пошлет вам славную смерть!..» Едва ли нужно говорить,

о каком знамени вздыхал солдат Наполеона... Смерть императора

5 мая 1821 года среди недовольства, царившего во Франции, окру

жала пленника Св. Елены настоящим ореолом мученика, тем опас

нее казалось напоминание о нем в произведениях такого популяр

ного писателя, как Беранже.

Несмотря на добровольную умеренность поэта, полиция осаждала типографию, где печатались его песни, и хлопотала о новых уступках. Ей помогал в этом деле издатель песен Ладвока. Он боялся процесса и вместе с ним разорения, а потому не переставал упрашивать Беранже отказаться от последнего куплета в песне «Галльские рабы»... Эти «Галльские рабы» были мрачною, но верною картиною Франции при Бурбонах. Точно похоронный звон, за каждым куплетом песни повторяется припев: «Enivrons-nous! enivrons-nous!» (Будем пить! Будем пить!)!.. «Бедные рабы, дети древней Галлии, однажды вечером, когда все спали, похитили из погребов десятую долю своего владыки — притеснителя... Веселое настроение овладевает ими. «Ах! — говорит один из них.™ Нам начинают завидовать, раб становится королем, когда спит его владыка. Будем пить! Будем пить! Будем пить!.. Всякая надежда погибла, перестанем считать наши беды, молот тирана кует на алтарях наши оковы... Всемогущий Боже, какой пример даете вы опекаемому вами миру?.. Жрец приковывает вас к колеснице королей. Будем пить! Будем пить! Будем пить!..» Эта именно песня внушила ужас издателю Беранже. Не добившись от писателя согласия на устранение последнего куплета «Галльских рабов», Ладвока устранил опасное место по своей воле. Судебное преследование все-таки было начато против него, но правительство до того боялось поднимать шум из-за этого, что все велось келейно, почти домашним образом, без привлечения к ответственности самого автора.

Куплет, который так пугал издателя, был обращен поэтом к депутату Манюэлю. «Любезный Манюэль,— говорилось там,— будь другое время, разве стал бы я рисовать мрачными красками картину наших дней? Ты был красноречив и мужествен, мы были глухи и неблагодарны. Но ради отчизны твоя добродетель презирает опасности...» У этого куплета своя история... Беранже познакомился с Манюэлем в 1815 году. Депутат и адвокат по профессии., этот друг поэта был одним из талантливейших представителей либеральной партии. Как оратор, он отличался поражающей логакой. Отсюда усилия врагов лишить его звания депутата, увы! окончившиеся скандальным для них выбором его в Вандее, в этом очаге роялизма. Роялисты не могли забыть этой обиды и в 1823 году, во время прений по испанским делам, добились удаления его из палаты. Манюэль настаивал тогда на невмешательстве, он говорил, что объявление войны Испании лшпь ухудшит положение ее короля и даже грозит ему участью Людовика XVI. Он напомнил затем палате совсем забытые ею принципы великой французской революции. Манюэля заглушили крики и настоятельные требования об его удалении. Напрасно президент палаты уверял противников Манюэля, что депутат Вандеи оставался все время в пределах своих парламентских прав, он должен был уступить желанию большинства и удалить Манюэля. Манюэль удалился, но пришел в палату на следующий день и объявил, что он уступит только силе. Сержант Мерсье, которому было приказано вывести депутата, отказался исполнить приказание. Манюэля вывели жандармы, а вместе с ним палату покинули все представители либеральной партии.

На этом закончилась политическая карьера Манюэля. Он умер в августе 1827 года. Беранже обязан ему тесным сближением с деятелями июльской революции.

Вскоре после выхода из Сен-Пелажи Беранже принял участие в «Обществе друзей печатного слова» и в непродолжительном времени занял здесь первенствующее положение. Un faiseur des chansons — составитель песен — он был настоящим руководителем таких людей, как Тьер, Минье, Лафитт, Лафайет и др.... В 1824 году вместе с Манюэлем и генералом Себастиани Беранже составил план коалиции оппозиционных членов палаты и таким образом положил начало революционному движению 1830 года. Вся Франция кишела в это время различными тайными обществами, и Беранже отовсюду получал приглашения принять участие то в том, то в другом. Он предпочитал действовать явно и потому записался лишь в члены общества «На Бога надейся, а сам не плошай» (Aide-toi et le del t'aidera). Оно образовалось в 1824 году с главною целью — поддерживать в народе интерес к политике и образовать оппозицию ультрароялистам. Делами общества заведовал комитет из четырнадцати, потом из двенадцати членов. Кроме Беранже, здесь сходились еще Тьер, Минье, Ремюза, республиканцы Кавеньяк, Бастид, Тома и другие. Органом общества был «Глобус», а затем, но прекращении «Глобуса»,— «Национал!»», Беранже вел себя здесь .вполне независимо. Когда сочлены благодарили его ЗЙ сочувственные делу песни, он отвечал: «Не благодарите меня за песни, которые я пишу против наших врагов, благодарите за те,, которых не пишу против вас...»

15 октября 1828 года Беранже издал четвертый сборник своих произведений. Министерство Мартиньяка создало в это время что-то вроде мира между партиями, и друзья поэта не советовали ему нарушать этот мир изданием песен. Советы были в большинстве не бескорыстны: их податели метили в министры... Беранже был против слияния партий: это могло, по его мнению, укрепить Бурбонов, и этого-то именно он вовсе не желал. Он не принимает на этот раз никаких предосторожностей и вводит в сборних песни самого убийственного сарказма. Привлечение к суду было неизбежно, и в ожидании этого привлечения поэт отправился в небольшую поездку. 5 декабря, находясь в Гавре, ок узнал о начале процесса и поспешил в Париж. Правительство не менее друзей поэта боялось этого процесса. Наказание предвиделось тяжкое, тем сильнее должна была почувствовать Франция, насколько ненормальна окружающая ее атмосфера. Со своей стороны, Лафитт опасался за здоровье почти пятидесятилетнего поэта и стал хлопотать об уменьшении предстоявшего наказания. Министры не замедлили согласиться, они обещали минимум кары, если писатель откажется от защиты. Как только Беранже узнал об этих переговорах, он поспешил уведомить Лафитта о полнейшем несогласии идти на компромисс.

10 декабря 1828 года Беранже явился перед судом исправительной полиции. Обвинение опиралось на три песни: «Ангел-хранитель» рассматривался как оскорбление религии, «Коронация Карла X» и «Бесконечно малые» — как оскорбление личности короля и королевского достоинства вообще и как возбуждение ненависти и презрения к правительству. К величайшему неудовольствию короля, инкриминированные песни появились в вечерних газетах в самый день судебного процесса, и притом в газетах вовсе не либеральных. Один правительственный орган, в виде извинения, объявил э что решение по второму делу Беранже — дело о рецидиве 1822 года— признало законной такую перепечатку и что либеральные газеты все равно воспользуются этим правом. В этой «искренности» не хватало главного: номера с инкриминированными песнями разбирались публикой нарасхват и приносили в карманы издателей весьма солидное приращение...

Защитником Беранже на этот раз бьш начинающий адвокат по фамилии Барт. Дюпен опять предлагал свои услуги, но Беранже отклонил это предложение, так как прежний его защитник был в это время депутатом. Поэта приговорили к девяти месяцам тюремного заключения и к штрафу в 10 000 франков. По новому приговору Беранже отбывал наказание в тюрьме Лафорсс 21 ноября 1828 года. Денежный штраф был уплачен почитателями писателя, те же почитатели один за другим посещали поэта в его заключении, между прочим молодое поколение литераторов Виктор Гюго, Дюма, Сент-Бев и другие. Сидя в тюрьме, Беранже продолжал писать свои песни; в песне «Четырнадцатое июля» он вспоминает годовщину разрушения Бастилии, в «Десяти тысячах франков» он жестоко смеется над своими врагами и больше всего над царившими в то время иезуитами. На эту же тему написана им песня «Кардинал и поэт». Представители духовенства, ее довольствуясь назначенной карой, не могли простить поэту многократного внимания, которое он оказывал их сословию. Они хорошо помнили «Миссионеров» и теперь принялись метать молнии по адресу Беранже. Архиепископ Тулузский Клермон-Тоннер перед наступлением поста обнародовал обширное послание, где с благочестивым негодованием говорил о поэте. То же сделал проповедник в одной из главных церквей Парижа: он напомнил своим слушателям, что кара, постигшая Беранже на этом свете, ничто в сравнении с муками, которые ожидают его в аду. Даже в маленькой Перонне, и там гремела маленькая речь по адресу нечестивого поэта.

29 сентября 1829 года Беранже покинул Лафорс. Почти через десять месяцев после этого Карл X лишился престола. Пока продолжалась борьба против Карла, Беранже не переставал ободрять защитников свободы, когда же победа революции стала очевидна, он первый пришел к мысли о передаче власти в руки герцога Орлеанского Людовика-Филиппа. Симпатии Беранже были на стороне республики, но, умудренный опытом, он чувствовал, что Франция была еще не готова для этой формы правления. Он решил настаивать на промежуточной форме монархии на широких конституционных началах и потому указал на Людовика-Филиппа.

Когда его идея осуществилась и большинство его друзей заняло более или менее высокие посты, он один по собственному желанию остался в стороне от этих стремлений. Напрасно новый король выражал желание видеть поэта как виновника своего избрания: автор «Придворного платья» остался тверд в своем давнем решении не облачаться в этот костюм. «Моя роль,— писал он в это время своей тетке в Перонну,— закончилась самым фактом торжества идей, которые я защищал и провозглашал на свой страх в течение пятнадцати лет; я скоро вернусь опять в неизвестность, о которой так часто сожалел с тех пор, как пользуюсь популярностью. Я сказал сейчас, что лишая престола Карла X, лишили того же одновременно и меня, Это верно буквально: заслуга моих песен уменьшается на три четверти. Я вовсе не способен печалиться этим, раз вижу, что выигрывает от этого моя отчизна. Остаток моей славы я отдам на обеспечение ее счастья. Патриотизм всегда был у меня господствующею страстью, мой возраст ничуть не ослабил ее силы...»