ЖЗЛ: Жизнь Замечательных Людей

БРУНО

 Биографическая библиотека Ф. Павленкова

Женева и судьба Бруно у кальвинистов.—- Университет в Тулузе, господство Аристотеля и схоластики.— Париж-— Король Генрих III.—Мистик Раймунд Луллий.— Книга Бруно,— Тени идей.— Переселение в Англию.— Мишель де Кастельно.— Бруно в Оксфордском университете.— Поляк Альберт Лаский.— Празднества в честь его в Оксфорде.— Система Птолемея,—Эмпирей. — Престол св. Петра.— Вселенная по Бруно.— «Обед в среду на первой неделе великого поста»

Бруно приехал в Женеву 15 лет спустя после смерти Кальвина, но строгий, религиозный дух последнего продолжал господствовать с прежнею силою в среде его последователей. В Женеве была в то время итальянская колония, выдающимся членом которой состоял Галеацо Карачьоло, маркиз де Вико, племянник папы Павла IV. В Италии он бросил жену и сына и поселился здесь, чтобы посвятить себя всецело насаждению кальвинизма. Вскоре Бруно познакомился с ним и был принят очень гостеприимно как им, так и остальною колонией. Маркиз советовал ему оставить монашеский костюм и надеть светское платье. Бруно продал духовное одеяние, на эти деньги купил сапоги и другие принадлежности костюма, а итальянцы снабдили его шпагою, плащом и всем, что было необходимо. Затем, чтобы обеспечить ученому существование, они доставали ему корректуру. Бруно прожил в Женеве около двух месяцев и за это время настолько изучил сочинения кальвинистских писателей, что даже выступил против одного из них, философа Делафе, с небольшим печатным произведением. Бруно ж издателя его книги женевцы посадили в тюрьму. Очевидно, кальвинисты мало изменились с тех пор, когда четверть века перед этим сожгли на костре, за сомнение в их догматах, известного врача Сервета, между прочим, открывшего обращение крови в человеческом организме. Однако вскоре женевцы выпустили Бруно на свободу, зато издателя его книги присудили к денежному штрафу. Бруно покинул центр кальвинизма, возмущенный как учением, так и образом действий представителей «реформированной» церкви. С тех пор он называл их не иначе, как деформаторами католицизма. В своем сочинении «Изгнание торжествующего животного» Бруно вложил в уста Мо-муса, бога иронии и насмешки, следующее мнение о кальвинистах: «Да искоренит герой будущего эту глупую секту педантов, которые не творя никаких добрых дел, предписываемых божественным законом и природою, мнят себя избранниками Бога только потому, что утверждают, будто спасение зависит не от добрых или злых дел, а лишь от веры в букву их катехизиса».

Из Женевы Бруно отправился в Лион, но не найдя там в течение месяца занятий, в середине 1578 г. перебрался в Тулузу, которая славилась в то время своим университетом с 10 000 слушателей. После долгах скитаний Бруно попал наконец в среду действительно образованных и свободомыслящих людей. Он получил предложение одним давать частные уроки астрономии, другим преподавать философию. Вскоре в Тулузском университете открылась вакансия по кафедре философии. Бруно быстро сдал экзамен на звание доктора и получил вакантную кафедру. В течение двух лет он непрерывно читал лекции о трех книгах Аристотеля, о душе и по другим философским вопросам. «Студенты университета,-— говорит хроникер того времени,—- вставали в четыре часа утра, слушали обедню, а в пять сидели уже в аудиториях с тетрадями и свечами в руках». Наибольший интерес учащихся возбуждал в то время вопрос о душе; рассказывают, как однажды профессора, слишком долго останавливавшегося на других темах, слушатели прервали криками: «Anima, animal» и заставили его немедленно перейти к этому интересовавшему всех предмету.

Бруно, в качестве ярого противника Аристотеля, не стеснялся в своих нападках на Великого Стагирита, авторитет которого считался в то время непоколебимым. Логика и физика Аристотеля вместе с астрономическою системою Птолемея считались тогда нераздельными частями христианской веры. В 1624 г., четверть столетия после смерти Бруно, парижский парламент издал декрет, запрещавший публично поддерживать тезисы против Аристотеля, а в 1629 г. тот же парламент по настоянию Сорбонны постановил, что противоречить Аристотелю — значит идти против церкви. Существует такой анекдот: один ученый того времени, открывший пятна на солнце, сообщил о своем открытии нехоемому достойному служителю церкви. «Сын мой,— отвечал последний,— много раз я читал Аристотеля и могу тебя уверить, что у него нет ничего подобного. Ступай с миром и верь, что пятна, которые ты видишь, существуют в твоих глазах, а не на солнце».

Отрицательное отношение как к Аристотелю, так и к ученому сословию тогдашнего времени создавало всюду для Бруно враждебную атмосферу и обратило его жизнь в постоянную борьбу с ученым цехом, тем более что пылкость, с какою он выступил в защиту своей философии, резко противоречила равнодушию остальных философов к своему предмету. Эти последние, по мнению Бруно, сделали не так много, чтобы им было чем дорожить, что охранять ш защищать. «Конечно, эти люди, говорил он, не могут высоко ценить философию, или ничего не стоющую, или которую они не знают. Но кто открыл истину, это сокрытое от большинства людей сокровище, тот, подчиняясь ее красоте, становится уже ревностным блюстителем того, чтобы она не была извращаема, не находилась в пренебрежении и не подвергалась осквернению». Бруно, взирая на свой богатый жизненный опыт, мог сказать, что «истина и справедливость покинули мир с тех пор, как мнения сект и школ сделались средством к существованию», и далее—что «самые жалкие из людей — это те, кто из-за куска хлеба занимаются философией».

Вражда к Бруно со стороны профессоров университета и возникшая междоусобная война сделали его пребывание в Тулузе затруднительным. Когда в мае 1580 г. Генрих Наваррский занял город и его окрестности своими войсками, Бруно простился с университетом и отправился в Париж.

Он поселился в столице Франции десять лет спустя после Варфоломеевской ночи. После Карла IX, который в ту знаменитую ночь стрелял из окна в бегущих гугенотов и в брачной комнате своего зятя гугенота 18-летнего Генриха Наваррского с ружьем в руках предлагал последнему «смерть или мессу», вступил на престол Генрих III, отличавшийся религиозной терпимостью и своим расположением к наукам и искусствам. К сожалению, в политическом отношении это был человек слабохарактерный, против которого в скором времени подняли восстание, с одной стороны, Генрих Наваррский, опять обратившийся в протестантство, с другой —католическая лига под предводительством Генриха Гиза. Мрачный монах по имени Жак Клеманс носил уже под своею рясою кинжал, которым впоследствии ему удалось убить короля. До той же поры Генрих III спокойно отдавался наслаждениям, чередуя с ними занятия наукою и искусствами.

Полученные в Тулузе диплом доктора и звание ординарного профессора философии предоставляли Бруно право публичного преподавания и в Парижском университете. Но, вероятно, из-за бывшей в то время в городе чумы, обезлюдевшей аудитории университета, он не воспользовался этим правом, а в тиши кабинета приготовлял к печати свои небольшие произведения. Лишь по прекращении эпидемии он выступил с лекциями в Сорбонне о 30 атрибутах Бога по учению Фомы Аквинекого. Эти чтения имели такой успех, что немедленно предложена ему была ординарная кафедра. Однако Бруно отказался, ибо с этим связано было обязательное посещение мессы, чего в Тулузе от него не требовали. Бруно, пишет Берти, был истинным типом свободного профессора того времени и учил не из-за больших окладов, наград и чинов, но как глашатай истины и науки.

Молва о громадной эрудиции и поразительной памяти Джордано Бруно дошла до Генриха III, который заинтересовался узнать у знаменитого итальянца, на чем основывается его память: на естественном источнике или на каком-нибудь магическом искусстве? Бруно убедил короля в полной естественности своей мнемоники и воспользовался случаем, чтобы посвятить ему книгу, которая, имея в виду развитие памяти, вместе с тем служила бы введением в тайны Великого Искусства.

Под этим именем в средние века было известно изобретение одного мистика XIII века, Раймунда Луллия, пользовавшегося особенно притягательною силою среди учащейся молодежи того времени, так как думали, что он обладал знанием философского камня. Точками соприкосновения между Луллием и Бруно было сходство нравственных образов и фантастических стремлений, а не сходство их учений, между которыми легли целые века. Бруно оставил нам отличную характеристику Луллия: он называл его «грубым анахоретом, полным божественного огня». Впрочем, в другом из своих произведений он называет его «галлюцинирующим ослом». Раймунд Луллий родился в 1234 г. на острове Майорка. В молодости он вел крайне развратную жизнь. Однажды дама, которую, он преследовал своими ухаживаниями, чтобы отвязаться от него, обнажила перед ним евою изъеденную раком грудь. Это так на него подействовало, что он впал в мистицизм, оставил свое семейство и стал вести отшельническую жизнь, чтобы среди аскетических упражнений придумать способ неопровержимых доказательств, которые должны были служить средством к обращению неверующих в христианство. С этою целью он и изобрел свою логико-метафизическую счетную машину. Великое Искусство Луллия было последней иронией, которую проделала над собою средневековая схоластика, не способная к истинно научной работе и воображающая, что «взяв скорлупу из слов вместо зерна вещей», она в состоянии будет все объяснить... но, конечно, ничего не объяснила. Изобретение Луллия состояло мз нескольких движущихся концентрических кругов с изображенными на них буквами, представляющими ряды инициалов основных понятий, наподобие цифр на циферблате часов. Если начать вращать эти круги с различною зависящею от механизма скоростью, то знаки на кругах приходили между собою в разнообразные сочетания и образовывали в результате всевозможные комбинации. Вряд ли Бруно серьезно думал, что путем машины и механических приемов переостанавливания слов можно делать совершенно новые и плодотворные для знания выводы. Скорее, он пользовался этим изобретением испанского рыцаря как средством для упражнения памяти и красноречия. Слог Бруно, обилие у него красок и образов, его способность связывать между собою предметы, по-видимому, самые отдаленные — не есть, конечно, результат его занятий Великим Искусством; но последнее, несомненно, немало содействовало развитию его ораторского таланта. Сочинения Бруно, касающиеся Луллиева искусства, всюду, как легкий рой, следуют за его главными произведениями. При помощи их, как мы увидим ниже, он проникает в университеты и преподносит их своим высоким покровителям.

Книга, которую Бруно посвятил Генриху III, была «Тени идей» («De umbris idearum»), самая ясная из всех его латинских произведений, имеющих своим предметом искусство Луллия. «De umbris idearum» — это изложение теории познания, положенной в основу всей философии Бруно. В символическом одеянии, под видом света и тени, трактуются здесь вопросы как об отношении наших представлений к вещам, так и вещей к их творческому первоисточнику. Бруно делает особенное ударение на внутреннем, субстанциональном единстве вселенной и на присущем ей принципе эволюции. Как природа в пределах своих границ воспроизводит все изо всего и преобразует постепенно низшее в высшее, так и разум человеческий не лишен возможности познать все изо всего. Но он познает истину лишь в ее отражении, отсюда и название книги «Тени идей». Этому труду Бруно придавал столь важное значение в своем философском развитии, что долгое время колебался, печатать его или нет. «Кому известно, августейшее величество,— говорит он, обращаясь в предисловии к Генриху III,— что лучшие дары назначены лучшим людям; более ценные — более достойным, а самые ценные — достойнейшим? Вот почему и этот труд, который по справедливости причисляется к величайшим, как по достоинству сюжета, так и по оригинальности изобретения и серьез- i ности доказательств, обращается к вам, прекрасный светоч народов, блистающий доблестями души и высокими талантами, знаменитый, по праву заслуживающий признания ученых мужей. Вы великодушны, велики и мудры — примите благосклонно мой труд, окажите ему покровительство и рассмотрите со вниманием».

Генрих III, в признательность за посвящение ему книга, делает Бруно экстраординарным профессором; последний принял это место, так как оно не сопровождалось обязательством посещать мессу. Ободренный успехом своего первого произведения, Бруно издал в Париже еще две книжечки о Луллиевом искусстве и значении его для мнемоники и риторики. Здесь же, в столице Франции, он напечатал написанную им еще в монастыре св. Доминика комедию «Светильник», о которой мы упоминали в I главе.

Бруно хорошо жилось в Париже. Он был принят как дома в самых избранных кружках парижского общества. Со своей многосторонней и глубокой начитанностью философ соединял знание многих языков; он говорил по-итальянски, по-латыни, по-французски и по-испански и знал немного греческий язык. Его замечательная память несомненно доставляла ему неисчерпаемый источник разных анекдотов и вместе с оригинальностью его положения делала из него приятного собеседника во всяком обществе, особенно женском. Однако и здесь личные нападки и интриги со стороны защитников Аристотеля и католицизма не давали ему возможности спокойно пользоваться жизнью и наряду с междоусобиями, которые раздирали в то время столицу Франции, принудили его покинуть Париж и направиться в Англию.

Бруно явился в Лондон в конце 1583 г. с рекомендательными письмами от Генриха III к французскому посланнику в Лондоне Мишелю де Кастельно де Мовисьер. Это был один из лучших людей своего века. Его дипломатическая миссия в Лондоне состояла в защите злополучной Марии Стюарт перед королевой Елизаветой. Кастельно был верным сыном католической церкви, хотя и порицал постоянно политику римской курии, находя, что с протестантизмом нужно бороться лишь силою хорошего примера, проповедью и деятельною любовью. Широкой веротерпимости посланника Франции Бруно был тем обязан, что в его доме, где он поселился в качестве гостя, философа не принуждали к посещению мессы, которую служили ежедневно в отеле его покровителя.

Чтобы иметь доступ в Оксфордский университет, Бруно, как всегда в подобных случаях, печатает маленькую книжку о Луллиевом искусстве под названием «Объяснение тридцати печатей» («Explicatio trignita sigillorum»), посвящает ее де Кастельно и отправляет по экземпляру вице-канцлеру и профессорам Оксфордского университета. В письме к вице-канцлеру Бруно называет себя доктором более совершенного богословия, профессором более ввю-шей мудрости, чем какая преподается обыкновенно. Его знают везде, не знают только варвары. Он будит спящих, поражает кичливое и упрямое невежество; он гражданин и житель всего мира, пред которым равен британец и итальянец, мужчина и женщина, епископ и князь, монах и логик. Он сын отца-неба и матери-земли. Цель книги была достигнута; по крайней мере, скоро после, говорит А. Н. Веселовский, мы встречаем Бруно в Оксфорде на кафедре: кругом — толпы слушателей, торжественный сонм профессоров, отупелых в предании, а над ними маленькая фигурка волнуется и жестикулирует, увлекается и говорит каким-то своеобразным латинским языком, и говорит такие вещи, от которых тогда краснели стены богословской аудитории. Он толкует о бессмертии души и тела; как последнее разлагается и видоизменяется, так душа, покинув плоть, кристаллизует вокруг себя, долгим процессом, атом за атомом, образуя новые тела. «Природа души,— рассуждает Бруно,— одинакова у всех организованных существ, и разница ее проявлений определяется большим или меньшим совершенством тех орудий, которыми она располагает в каждом случае. Представьте себе,— говорит Бруно,— что головка змеи преобразилась в человеческую голову и сообразно тому изменился бюст, язык сделался толще и развились плечи, что по бокам выросли руки и из хвоста расчленились ноги — она стала бы мыслить, дышать, говорить и действовать, как человек, она стала бы человеком. Обратная метаморфоза привела бы к противоположным результатам. Очень возможно, что многие животные обладают более светлым умом и понятливостью, чем человек, но они стоят ниже его, потому что обладают менее совершенными орудиями. Подумайте в самом деле, что было бы с человеком, будь у него хоть вдвое больше ума, если бы его руки превратились в пару ног. Не только изменилась бы мера безопасности, но самый строй семьи, общества, государства; немыслимы были бы науки и искусства, и все то, что, свидетельствуя о величии человека, делает его безусловным властелином над всем живущим — и все это не столько в силу какого-то интеллектуального преимущества, сколько потому, что одни мы владеем руками — этим органом из всех органов».

Таких странностей и много других все в том же роде еще никогда не приходилось слышать благочестивым оксфордцам.

В июне 1583 г. Оксфорд посетил польский воевода Альберт Лаский, которого влекли в Англию слава Елизаветы и желание блистать в иноземной стране своим богатством и рыцарскими доблестями. Граф Лейчестер, канцлер университета и толпа английской знати сопровождали его. Из Оксфорда, навстречу знаменитому поляку, вышли известные профессора университета, приветствовавшие его латинскими речами; Лаский отвечал им по-латыни. Вблизи города его ждали представители правительственных учреждений, секретари которых опять произносили приветственные речи и по обычаю того -времени одаряли его свиту перчатками. В Оксфорде несколько дней происходили празднества в его честь; на них представитель польской интеллигенции блистал своим красноречием, умом и при этом сорил деньгами так щедро, что когда вскоре затем он возвращался через Лондон на родину, то там оказалось, что состояние его совсем расстроено, а самому ему пришлось доживать свой век в Кракове в большой нищете.

Век турниров уже миновал, но взамен их устраивались другие турниры, на которых ломали копья рыцари интеллигенции. Один из таких турниров устроил и Лейчестер в честь Лаского. Бруно вызвался в- нем участвовать. Оксфорд выслал на эту битву своих лучших бойцов, так как дело шло о торжестве Аристотеля и Птолемея, т. е. о том, чем, по-видимому, обусловливалось существование самого Оксфорда. Описание этогоч научного состязания мы находим в сочинениях Джордано Бруно. Он говорит, что тринадцать раз поразил своего противника доктора теологии Нундиниуса, защищавшего аристотеле-птолемеевекое миросозерцание. Несомненно, Бруно проповедовал свое учение со страстным красноречием и вызвал целую бурю негодования среди оксфордских мудрецов. Он обозвал их «созвездием педантов, которые своим невежеством, самонадеянностью и грубостью вывели бы из терпения самого Иова». Это созвездие и заставило его прекратить лекции. Со своей точки зрения они были совершенно правы и последовательны.

Чтобы понять причину ожесточения и ненависти к Бруно, необходимо воспроизвести тогдашнее представление об устройстве вселенной, в наше время уже всеми забытое. Сущность аристотеле-птолемеевской системы заключалась в учении о земле как центре вселенной, вокруг которого вращаются солнце, луна и звезды. Земля помещалась в центре небесного свода, представляемого огромным шаром, который, в свою очередь, состоял из десяти твердых, шарообразных поверхностей, вставленных одна в другую и прозрачных, как кристалл. Самая крайняя из этих так называемых сфер, с ее неподвижными звездами, совершала движение с востока на запад, как бы вокруг оси, проведенной через центр земли. Второе движение, происходящее внутри вращения первой сферы, имело обратное направление и соответствовало движению солнца, луны и семи планет, причем каждое из этих тел двигалось в своей собственной сфере. Таким образом, всех сфер, вместе с внешнею сферою неподвижных звезд, насчитывалось от девяти до десяти. Несмотря, однако, на всю сложность этой системы, она не давала объяснений для всех небесных явлений. По этому поводу существует такой анекдот, Когда юному королю Альфонсу Кастильскому астрономы объясняли по Птолемею устройство вселенной и движение небесных тел, он не мог удержаться, чтобы не заметить: «Если б создатель посоветовался со мною, наверное, мир был бы лучше устроен». При каждом затруднении в объяснении небесных явлений, которые не обнимались системою Птолемея, приходилось пускать в дело еще особенные эксцентрические круга, называвшиеся эпициклами.

Наконец, за пределами всех этнх сфер с прикрепленными на них небесными телами средневековая мысль поместила эмпирей — вечное царство золотого эфира, откуда на вселенную струится озаряющий ее свет, где праведники в неиссякающем восторге созерцают Вседержителя и где незыблемо покоится престол апостола Петра и его преемников — пап. Поэтому-то отрицание птолемеев-ской системы устройства мира было равносильно нападению на католическую церковь и на трон ее первосвященника.

Сам Коперник, утверждая, что земля и планеты вращаются вокруг солнца, не предвидел всех последствий своего открытия, думая, что за поверхностью, которую описывает самая отдаленная планета Сатурн, находится кристальная сфера неподвижных звезд, этот пограничный столб мироздания. Пускаться мыслью дальше, за этот предел, Коперник не отваживался. Это сделал Бруно. Он предвосхитил космологию современного естествознания с ее канто-лапласовской механической теорией развития. Но что особенно поражает всякого изучающего его философию, так это те многочисленные отдельные факты, на след которых Бруно напал чисто дедуктивным путем и существование которых в настоящее время признано наукою несомненным. Достаточно помянуть о следующих утверждениях великого итальянца.

1.         Земля имеет лишь приблизительно шарообразную форму: у

полюсов она сплющена.

2.         И солнце вращается вокруг своей оси.

3.         Нутация оси объяснена правильно. «При необозримо разно

образном взаимном отталкивании и притяжении небесных тел не

может быть, чтобы самые, по-видимому, неизменные центры не

меняли постепенно своего взаимного положения. Поэтому и земля

изменит со временем центр тяжести и положение свое к полюсу».

4.         Неподвижные звезды суть также солнца.

5.         Вокруг этих звезд вращаются, описывая правильные круги-

эллипсы, бесчисленные планеты, для нас, конечно, невидимые

вследствие своего расстояния.

6.         Кометы представляют лишь особый род планет. На этом ос

новании и так как кометы или редко, или даже никогда не делаются

видимыми, то и число планет, вращающихся вокруг нашего солнца,

точно не установлено.

7. Миры и даже системы их постоянно изменяются и, как таковые, они имеют начало и конец; вечной пребудет лишь лежащая в основе их творческая энергия, вечной останется только присущая цому атому внутренняя сила, сочетание же их постоянно из-

гняется. За свое удаление из Оксфорда Бруно отомстил изданием книга,

|лсоторой он публично заклеймил грубость, с какой обошлись с в Оксфордском университете, обозвав Оксфорд «вдовою здра-знания», и повторил перед всем миром свое учение об уст-

яйстве вселенной. Это сочинение называлось «La Cena delle Ce-rieri», в буквальном переводе: «Обед в среду на первой неделе великого поста». Оно получило это название по поводу своего возникновения. Фольк Гревиль, друг Филиппа Сиднея (о нем мы скажем ниже), в 1584 г. пригласил Бруно к себе на обед в среду ш первой неделе великого поста, чтобы послушать, как знаменитый итальянец будет защищать свое учение о движении земли. В беседе за обедом принимали участие также другие выдающиеся ученые и вообще лучшие представители английского общества. Бруно начал с восторженной похвалы Копернику, который подобно второму Колумбу обратил в факт неопределенные предчувствия еще древних греков и не побоялся однажды постигнутую им истину возвестить миру, вопреки мнению массы и господствовавшему течению общественной мысли.

Изложение беседы, происходившей за этим обедом по поводу системы Коперника, и составляет содержание названного сочинения. Неизмеримое пространство, бесчисленные солнца или, вернее, солнечные системы и каждое солнце, окруженное планетами,— такова вселенная по учению Бруно. Не надо забывать, что Бруно был первый, постигший истинное устройство вселенной. Бели так превозносят Колумба за то, что он осуществил догадки прежних веков, открыв новую часть света, то какая же слава подобает тому, спрашивал Бруно с чувством сознания собственной заслуги, кто первый проник на небо и открыл там бесчисленные миры? Великий итальянец всецело был погружен в созерцание истинного устройства вселенной и ее бесконечных миров. Луна, говорит он, настолько же принадлежит нашему небу, насколько земля — тому небу, которое видимо с луны. Как мы взираем на звезды, так и обитатели звезд смотрят на нас. Если бы мы могли постепенно удаляться от земли, то было бы видно, как она принимала бы форму звезды. Есть два рода небесных тел: раскаленные и светящиеся, холодные и освещенные, или солнца и земли. Вероятно, с высоты неподвижных звезд из всей нашей солнечной системы видимо одно лишь солнце в форме светящейся точки. Все тела имеют свое собственное движение, так же и солнце вращается вокруг своей оси. Оболочка солнца светящаяся; само же оно темное. Таково вкратце содержание диалога «La Cene delle Ceneri», в нем можно видеть провозвестника галилешских диалогов о двух важнейших системах мира. Если в научном отношении труд Бруно уступает диалогам великого физика, то первый превосходит их по своему философскому значению и широте взглядов. Галилей ограничился солнечною системою, между тем как Бруно имел в виду всю вселенную. Насколько смелым казалось для современников учение Бруно о бесконечности миров, видно из рассказа, как Кеплер испытывал головокружение при чтении сочинений знаменитого итальянца и тайный ужас охватывал его нри мысли, что он, быть может, блуждает в пространстве, где нет ни центра, ни начала, ни конца.