4 марта 1933 г. был приведен к присяге 32-й президент Соединенных Штатов Ф. Д. Рузвельт. Он вступил в должность, когда крупнейший в истории капитализма экономический кризис достиг своей высшей точки. Хозяйственный механизм наиболее развитой в промышленном отношении империалистической державы находился в состоянии полного расстройства. Безработица достигла гигантской цифры— даже по официальным данным в 1933 году не имели работы 13 млн. человек. Промышленное производство в 1932 году сократилось почти вдвое по сравнению с 1929 годом. Резко упали доходы фермеров —с 11 312 млн. долларов в 1929 году до 4 748 млн. долларов в 1933 году20- Политический курс прежней администрации, строившийся в соответствии с канонами «твердого индивидуализма», который категорически отрицал правомерность государственного регулирования социально-экономических отношений, полностью провалился. Несмотря на все уверения Г. Гувера в том, что «просперити находится за углом», было очевидно — правительство не в состоянии контролировать ситуацию. В стране резко усилились радикальные настроения, нарастало разочарование в существовавшей в США политической и социально-экономической системе. «Я консервативен в такой мере, в какой только может быть консервативен человек,— говорил в разгар кризиса глава Фермерского союза Висконсина А. Янг,— но как мне относиться к экономической системе, которая выкидывает на улицу в таком возрасте меня и жену? Остается только стать красным»21. «Великий инженер», бывший еще недавно кумиром многих американцев, а с ним и вся республиканская партия катастрофически теряли престиж в глазах избирателей. Как метко заметил в 1932 году сенатор-республиканец X. Джонсон, «только Иуда был тогда менее популярен, чем Гувер»22. Этим всеобщим разочарованием умело воспользовались демократы, лидер которых Ф. Рузвельт вел свою предвыборную кампанию под лозунгом «нового курса», сулившего перемены к лучшему во всех сферах жизни общества. «Страна нуждается и, если я правильно понимаю ее настроение, требует смелого и настойчивого эксперимента»23,— говорил он. Предсказать исход выборов было нетрудно: демократы легко победили своих традиционных оппонентов, получив главный приз — президентское кресло и контроль над обеими палатами конгресса.

Гораздо сложнее было выработать программу, на основе которой можно было бы рассчитывать на выход из затянувшегося кризиса- Требовались срочные, экстраординарные меры, ибо обанкротилась не просто политическая линия правительства Гувера, но вся идеология «твердого индивидуализма», долгие годы доминировавшая в общественно-политической жизни США. Не случайно сенатор Р. Лафоллет-младший констатировал еще в 1931 году: «Время философии laissez-faire безвозвратно ушло в прошлое»24. Это прекрасно понял Ф. Рузвельт. Его «новый курс» «можно определить как политику либерального этатизма, которой присущи две взаимосвязанные черты. Во-первых, это форсированное развитие государственного регулирования экономики, а во-вторых, это огосударствленный подход к решению социальных проблем в духе широкого социального маневрирования с учетом ряда требований народных масс»25.

Действительно, «экономический кризис 1929—1933 гг., обнажение и резкое обострение классовых конфликтов в стране «радикализовали» политическое мышление буржуазных либералов»26. У нового президента оказалось достаточно политической смелости для того, чтобы во имя спасения капитализма пойти на резкий разрыв со всей предшествовавшей политико-правовой традицией.

«Новый курс» прошел в своем развитии три этапа: 1) 1933—1934 гг., когда были заложены основные принципы государственного регулирования экономики; 2) 1935— 1936 гг. — период сдвига влево, когда под воздействием рабочего и демократического движения правительство вынуждено было обратиться к решению ряда социальных вопросов, институционализировать некоторые важные требования масс; 3) 1937—1939 гг. — период, когда р процессе острейшей борьбы двух тенденций (или углубление социального законодательства, или свертывание политики реформ) перевес постепенно перешел на сторону консервативного блока, что и обусловило завершение «нового курса»27.

Уже на первом этапе был проведен комплекс важных мероприятий, направленных на стабилизацию экономики. Их можно условно разбить на три группы. Первая включала в себя законодательство, направленное на регулирование и укрепление валютно-финансового механизма США: отмена золотого стандарта, меры по оздоровлению банковской системы, рефинансирование задолженности, гарантирование государством депозитов размером до 5 тыс. долларов; позднее, в 1934 году, была осуществлена девальвация доллара и создана Комиссия по торговле акциями, осуществлявшая надзор за деятельностью фондовой биржи с целью пресечения вакханалии спекуляций дутыми акциями, столь характерной для 20-х гг.

Вторая группа мероприятий касалась аграрного законодательства. Центральное место в этой области занимал закон о регулировании сельского хозяйства 1933 года, нацеленный на повышение доходов фермеров за счет увеличения цен на производимые ими продукты. В соответствии с законом за сокращение производства основных видов сельскохозяйственной продукции фермеры получали премиальные выплаты из особого фонда, образованного за счет введения нового специального налога.

Третье и, пожалуй, главное звено в законодательстве «ста дней» касалось регулирования индустриальных отношений. Основы политики новой администрации получили отражение в Законе о восстановлении промышленности, принятом летом 1933 года. Он состоял из трех главных разделов: 1) государственное регулирование условий промышленного производства; 2) регулирование трудовых отношений; 3) помощь безработным.

Первые мероприятия «нового курса» способствовали известной стабилизации экономики. Однако по мере того, как страна выходила, а точнее, выползала из самой глубокой фазы кризиса, атмосфера единения вокруг президента-спасителя, каким весной 1933 года казался Рузвельт, быстро рассеивалась. Усилилась критика его действий и справа, и слева. Демократические силы требовали от администрации действенных мер, направленных на оказание помощи тем, кто больше всего страдал от последствий кризиса. Стремительно возрастала социальная напряженность. Страну потрясли массовые выступления фермеров. На новую ступень поднялось забастовочное движение трудящихся. Усилилась тяга к независимым политическим действиям.

Одновременно и большой бизнес, уверовав, что худшие времена позади, стал выказывать все большее раздражение по поводу чрезмерного вмешательства федерального правительства в прерогативы индивидуального предпринимателя. Деловые круги требовали решительного подавления забастовочного движения и других форм борьбы антимонополистических сил. В 1933 году лидеры «старой гвардии» республиканской партии в силу чрезвычайных обстоятельств вынуждены были санкционировать планы новой администрации, уповая на то, что все так называемое экспериментальное законодательство носит временный характер и, как только экономическая ситуация стабилизируется, будет отменено. Однако вскоре стало очевидно, что оно быстро и прочно институционализируется в политико-правовую структуру американского общества, резко усиливая процесс поляризации сил. В послании «О положении страны» в январе 1934 года Рузвельт констатировал: «Теперь, когда мы определенно находимся на стадии выхода из кризиса, отчетливо обозначилась разграничительная линия между теми, для кого этот процесс означает возврат к старым методам правления... и теми, для кого он означает реформу многих старых политических принципов и традиций, существенную перестройку всей нашей системы мышления и как следствие — перестройку многих социально-экономических структур»28.

Противники реформ возлагали большие надежды на промежуточные выборы 1934 года, в ходе которых они рассчитывали дать генеральное сражение ныодилерам. В концентрированном виде идеи американских реакционеров получили выражение в вышедшей в то время книге Г- Гувера «Вызов свободе». Кумир американских консерваторов не скрывал своих целей: «Реальная альтернатива, лежащая перед нами, и реальная надежда человечества заключаются в восстановлении нашей системы свободы, которая в прошлом породила столь эпические достижения в области улучшения благосостояния общества»29. В работе были четко сформулированы основные обвинения в адрес «нового курса», в ряду которых важное место занимал тезис об антиконституционности законодательства, принятого с момента вступления Рузвельта в должность президента30. «Старая гвардия» республиканской партии не скрывала, что, как только она вновь овладеет реальными рычагами государственного управления, механизм государственно-монополистического регулирования социально-экономических процессов будет немедленно демонтирован.

Однако этим надеждам не было суждено сбыться. На промежуточных выборах 1934 года «великая старая партия» потерпела сокрушительное поражение. Первый натиск сил реакции завершился провалом. Но выборы продемонстрировали и другое: на левом фланге демократической партии заметно усилилось недовольство нерешительностью и непоследовательностью президента в проведении либеральных реформ. Окрепли также позиции сторонников независимых политических действий, которые вели активную подготовку к созданию третьей партии на случай, если к 1936 году Рузвельт не продемонстрирует на деле своей готовности к углублению реформ.

Для нейтрализации этой крайне опасной для социальной стабильности буржуазного общества тенденции Рузвельт решился на ряд смелых политических шагов, позволивших Компартии США назвать этот период «одной из самых прогрессивных страниц» в истории страны31. В 1935— 1936 гг. под давлением демократических сил правительство пошло на значительные уступки трудящимся: были резко расширены ассигнования на общественные работы, принят закон о социальном обеспечении, вводивший страхование по старости и безработице, увеличена помощь фермерам, причем не только верхушке, но в какой-то мере и низкодоходным группам сельского населения. В осторожной форме Рузвельт предпринял попытку несколько видоизменить систему налогообложения за счет некоторого увеличения доли лиц с высокими доходами и корпораций в общем фонде налоговых поступлений. Была ограничена деятельность холдинг-компаний в сфере коммунального обслуживания. Наконец, был одобрен Национальный акт о трудовых отношениях, санкционировавший коллективно-договорную деятельность профсоюзов32.

Отличительная черта всех мер «нового курса» — резкое повышение роли федерального правительства в регулировании социально-экономических отношений. Форсированное вторжение буржуазного государства в эти сферы заметно повлияло на характер американского капитализма. «В целом к началу второй мировой войны в социально-экономической и идейно-политической структуре США произошли большие перемены. В США сложилась либеральная форма государственно-монополистического капитализма»33.

Набиравший темпы объективный процесс этатизации социально-экономических процессов резко противоречил правовой традиции, что и послужило основой для острого конфликта между исполнительной и законодательной «ветвями» государственной власти, с одной стороны, и судебными органами, с другой. В этом столкновении в специфической форме получила отражение борьба не только внутри правящего класса по вопросам выбора магистральных направлений развития капитализма, но в известной мере — и прогрессивных сил с лагерем реакции за контроль над ходом политического процесса. Не последнюю роль здесь играли проблемы конституционности всего законодательства «нового курса». Как писал летом 1933 года известный американский историк Г. Коммад- жер, «доктрины laissez-faire, отвергнутые большинством законодателей и избирателей, нашли последнее прибежище в судебных органах»34. Действительно, политические взгляды большинства членов Верховного суда находились в явном противоречии с неолиберальными концепциями, на базе которых строила свою деятельность администрация Рузвельта.

По мере того как надежды консерваторов на возвращение власти в руки республиканцев таяли, взоры их все чаще обращались к судам, которые уже не раз успешно сокрушали многие реформистские прожекты либералов. Один из лидеров правого крыла республиканской партии О. Миллс так суммировал построения своих единомышленников: «Политика Рузвельта не принесла оздоровления экономики, совсем наоборот. Если уж администрация не способна добиться этого, то единственной «ветвью» государственной власти, заслуживающей доверия, является Верховый суд»35.

Советские исследователи, как правило, отношение судов к мероприятиям «нового курса» разделяют на три периода: 1) 1933— 1934 гг.—период выжидания; 2) 1935— 1936 гг.—период резкой конфронтации между Верховным судом и администрацией, когда суду удалось ликвидировать ряд важных правовых актов, принятых конгрессом на первом этапе «нового курса»; 3) с 1937 года, когда Верховный суд вынужден был признать конституционным социальное законодательство «нового курса» и инкорпорировать в конституционное право этатистские принципы решения социально-экономических проблем36.

На протяжении 1933— 1934 гг. консервативное большинство Верховного суда тщательно готовилось к решающим сражениям с либералами, замахнувшимися на привычную конституционно-правовую практику. Продумы- вались аргументы, велась обработка общественного мнения, подбирался наиболее удобный момент для атаки.

Первое столкновение произошло в январе 1935 года. В деле Panama Refining Co. v. Ryan суд подавляющим большинством голосов объявил неконституционной статью 9 (С) «Положения о незаконно добываемой нефти» Закона о восстановлении промышленности*. Основанием послужило якобы имевшее место нарушение принципа разделения властей: по мнению суда, конгресс без должных ограничений передал исполнительной власти квазизаконодательные функции дискреционного характера.

Время и способ атаки на центральный акт первого этапа «нового курса» были выбраны не случайно. Приближался момент, когда истекал срок его действия. Акция Верховного суда оказала на первых порах заметную морально-политическую поддержку противникам администрации в конгрессе, заставив задуматься колеблющихся конгрессменов относительно окончательного определения своей позиции в борьбе по вопросу о необходимости продления полномочий, которые были делегированы администрации в соответствии с этим законом. В то же время, нанеся удар по периферийной части закона, суд, в первую очередь его председатель Ч. Э. Хьюз, стремился сохранить почву для поисков приемлемого для умеренно-консервативных кругов компромисса с ньюдилерами.

Демарш Верховного суда резко обострил и без того весьма напряженную обстановку. Ситуация развивалась таким образом, что достижение компромисса становилось все менее реальным. Перед руководством правящей пар-

Это положение не входило в ключевой раздел закона, посвященный «кодексам честной конкуренции», но имело сходное звучание, касаясь регулирования условий производства и продажи нефти.

тип весной 1935 года отчетливо вырисовывалась дилемма: либо пойти навстречу требованиям различных отрядов демократического движения, либо потерять свое влияние в этих кругах37. После долгих и мучительных колебаний Рузвельт бросил весь вес и престиж государственного аппарата на поддержку ряда крупных либерально-реформистских законопроектов, не заботясь о реакции своих политических противников. На президента обрушился шквал обвинений, в том числе в намерении ликвидировать Конституцию и установить в стране режим личной власти38. Однако реальные шансы на то, чтобы затормозить наступление либерально-демократических сил, оставались только у Верховного суда. И тот не замедлил использовать все имевшиеся в его распоряжении возможности для борьбы с «новым курсом».

С мая 1935 года Верховный суд вступил в один из самых острых за всю историю США конфликтов с исполнительной властью. 6 мая, объявив неконституционным Закон о введении пенсионного обеспечения на железных дорогах, он поставил под сомнение любую возможность введения в будущем системы пенсионного обеспечения, а 27 мая добрался, наконец, до стержневых положений Закона о восстановлении промышленности (Schechter v. United States). Закон был признан неконституционным на основании того, что: 1) его. положения, по мнению суда, незаконно делегировали законодательные функции органам исполнительной власти, нарушив тем самым базовый принцип конституционного устройства США —принцип разделения властей; 2) как указывалось в судебном заключении, положения акта, направленные на регулирование условий труда, в данном случае вторгались в сферу внутриплатной торговли и, следовательно, не могли быть отнесены к компетенции федеральных властей39. В январе 1936 года сходная судьба постигла Закон о регулировании сельского хозяйства. В мае был объявлен неконституционным Закон о регулировании угольной промышленности.

В общей сложности в период с января 1935 года по май 1936 года Верховный суд аннулировал 11 важнейших законов, принятых на первом этапе «нового курса». Во всех случаях основной удар Фемиды обрушивался на попытки законодательно санкционировать право федерального правительства регулировать различные аспекты социально- экономических отношений. «Суды, таким образом, замахнулись на самое существенное в тех средствах, с помощью которых правительство Рузвельта стремилось укрепить основы буржуазного строя, подвергнувшиеся столь суровым испытаниям в ходе кризиса и депрессии»40.

Решения Верховного суда подорвали позиции ньюдиле- ров и престиж президента. Губернатор Пенсильвании Дж. Эрл назвал действия Верховного суда «вызовом всем американцам»41. Правда, столь прямые и откровенные выпады встречались не часто, — почтительное отношение к судам в крови американских законодателей. Ньюдилеры старались не показывать своего глубокого разочарования итогами первой проверки нового законодательства на конституционность. Сенатор Вагнер даже публично поблагодарил Верховный суд «за службу, которую он сослужил, обратив внимание конгресса на необходимость более тщательной разработки нового законодательства»42. Но тот же Вагнер говорил и другое: «США как государство основаны на презумпции, согласно которой в случае возникновения конфликта между отдельными положениями Конституции и интересами благосостояния людей первое должно быть подчинено интересам второго»43. Этот тезис стал главным в аргументации сторонников модернизации конституционно-правовых доктрин, их приспособления к новым реальностям американского общества.

Несмотря на то что Верховный суд встал на путь открытого саботажа мероприятий «нового курса», Рузвельт в преддверии надвигавшихся президентских выборов не решился на немедленную конфронтацию с ним. Основные усилия он сосредоточил на борьбе за принятие «обязательного» законодательства, призванного сцементировать политическую коалицию, сложившуюся вокруг демократической партии. Решение этой задачи в стратегическом плане создавало условия для социально-политической стабилизации буржуазного общества, а в тактическом отношении готовило почву для борьбы за собственное переизбрание в 1936 году. Вместе с тем, не упуская из виду угрозу, которую таил в себе вопрос о конституционности нового законодательства, президент начал все чаще публично порицать позицию, занимаемую «девятью старцами». Если реакционное большинство суда обвиняло либеральных демократов в нарушении священного принципа разделения властей, те утверждали то же самое, но уже в отношении своих противников. «Судебные органы, тормозя вступление в силу одобренных конгрессом законов, берут на себя, таким образом, дополнительные функции и превращаются все более и более в бесконтрольную, неорганизованную, медленно действующую третью палату конгресса»44, — утверждал Рузвельт. Одновременно президент усиленно развивал тезис о том, что новые обстоятельства требуют отказа от догматического подхода и ортодоксальной трактовки безусловно верных в своей основе базовых положений Конституции и основополагающих суждений «отцов-основателей». В предвыборной платформе демократов говорилось: «Если окажется, что насущные проблемы американского общества нельзя эффективно решать законодательным путем в рамках Конституции, мы будем добиваться одобрения дополнительных поправок к ней, гарантирующих принятие законов, которые штатные и федеральные власти сочтут необходимыми»45.

Выборы 1936 года, ставшие своеобразным референдумом по вопросу об отношении к «новому курсу», завершились на редкость убедительной победой демократической партии, которую, как и четыре года назад, возглавлял Ф. Рузвельт. Орган правых республиканцев газета New York Herald. Tribune, комментируя итоги выборов, вынуждена была констатировать: «Два препятствия остаются на пути нового курса — Конституция и Верховный суд. Эти два оплота свободы, эти два стража конституционных принципов государственного устройства и прав меньшинства только и являются сдерживающей силой против тенденции к усилению президентской власти, развивающейся в последние четыре года»46.

Действительно, даже оставаясь в явном меньшинстве, Верховный суд являл собой угрозу всему прогрессивному законодательству, одобренному на втором этапе «нового курса». Его архаичная позиция, пожалуй, никогда не находилась в таком очевидном несоответствии с реальным соотношением политических сил, как в конце 1936 — начале 1937 года. И хотя в первом после победы послании «О положении в стране» Рузвельт не счел необходимым конкретизировать свои планы в отношении суда, по некоторым положениям этого документа можно было предположить, что готовятся проекты нейтрализации его возможной атаки на основы «нового курса», на принцип государственного регулирования социально-экономических отношений. «Необходимо найти средства для того, чтобы приспособить наше законодательство и наши конституционно-правовые представления к тем актуальным потребностям, которые встают перед величайшей в мире демократической Державой»47, — указывал Рузвельт.

Предостережение ие подействовало. Суд продолжал пиратствовать. В конце 1936 года, опираясь на пресловутую доктрину о «свободе договора», он аннулировал закон штата Нью-Йорк, регулировавший размер минимальной заработной платы для женщин. Вместе с ним были ликвидированы аналогичные законы еще ряда штатов. Реакционная трактовка доктрины о «свободе договора» не оставляла сомнений в том, что в случае ее применения будут объявлены неконституционными важнейшие федеральные законы, регулировавшие условия труда.

В то же время явная несостоятельность данной доктрины применительно к новому социальному законодательству вызывала растущее сопротивление даже в судебном корпусе. Позиции последователей социологической школы неуклонно укреплялись. К классическому тезису Холмса «Право живет не в логике, а в опыте»48 присоединились члены Верховного суда Брандейс, Стоун и Кардозо, которые неоднократно резко критиковали реакционную линию большинства. X. Стоун, например, заявил: «Мрачной иронией выглядят все разговоры о свободе договора для тех, кого экономические условия вынуждают продавать свой труд за плату, которая не позволяет им свести концы с концами»49.

В результате безрассудных акций Верховного суда сложилась напряженная ситуация. Страну охватила волна «сидячих забастовок», направленных на то, чтобы заставить предпринимателей не только на словах, но и на деле признать положения узаконенных ранее либеральных реформ50. Профсоюзы, другие отряды демократического движения заявляли, что они не будут сидеть сложа руки, если суд замахнется на социальное законодательство 1935— 1936 гг. Престиж судов, считавшийся с момента образования США незыблемым, заметно упал. А ведь они своим авторитетом в немалой степени освящали устои всей капиталистической системы США. Нежелание ультраконсерваторов понять реальности середины 30-х гг. грозило вызвать острейший социально-политический кризис.

В этой обстановке Рузвельт решил нанести упреждающий удар. 5 февраля 1937 г. он обратился к конгрессу со специальным посланием, в котором излагал свой план реформы Верховного суда51. Стержнем его стало предложение о расширении состава суда. Ясно, что президент рассчитывал, введя туда лояльных ему людей, изменить баланс сил в свою пользу. Но план президента неожиданно натолкнулся на упорное сопротивление конгресса. Против него открыто выступили не только правое «рыло республиканской партии, но и многие демократы, даже из числа тех, кто обычно послушно следовал в фарватере правительственного курса. Резко против намерения Рузвельта высказался республиканско-демократическии прогрессивный блок (Бора, Уилер, Най, Фрезер, X. Джонсон). На волне оппозиции началось формирование двухпартийной консервативной коалиции в конгрессе, которая будет играть заметную роль в партийно-политической борьбе в конце 30-х гг. В итоге либералы оказались в изоляции, и план реформы Верховного суда был провален.

Но, проиграв сражение, Рузвельт выиграл войну. Суд не смог остаться безучастным свидетелем той острейшей борьбы, которая была вызвана его, мягко говоря, опрометчивой деятельностью в предшествующие два года. Даже для умеренно-консервативных судей типа Хьюза и Роберт- са становилась Очевидной невозможность сохранения традиционного подхода к интерпретации конституционно-правовых доктрин. Новые, этатистские веяния все сильнее проникали в умонастроения судебного корпуса.

В разгар дебатов вокруг проекта, 25 марта, Верховный суд вынес решение, которое произвело эффект разорвавшейся бомбы,—он признал конституционным закон штата Вашингтон о минимуме заработной платы для женщин, идентичный объявленному несколько месяцев назад неконституционным закону штата Нью-Йорк. Однако на сей раз суд отошел от традиционной доктрины о «свободе договора». Судьи «вдруг» обнаружили, что Конституция, оказывается, ничего не говорит о «свободе договора»: «Она говорит о свободе и запрещает лишать свободы без надлежащей правовой процедуры». Отсюда делался важный вывод о том, что сама свобода «подлежит ограничению со стороны надлежащей процедуры»52. Решив, что «свобода договора» не является абсолютным, ничем не лимитированным понятием, суд подчеркнул: «То, что это можно делать (регулировать условия труда. — Авт.) в общественных интересах... невозможно отрицать»53. Данное решение зафиксировало начало отхода суда от доктрины о «свободе договора», являвшейся ярчайшим выражением индивидуалистической философии в сфере права.

Отступничество суда от традиционалистских политико- правовых принципов этим не ограничилось. Очень скоро, в апреле, в деле National Labor Relation Board v. Jones Laughlin Steel Corporation был признан конституционным Национальный акт о трудовых отношениях, составлявший основу рабочей политики правительства Рузвельта. На сей раз речь шла о толковании понятия «междуштатная торговля».

Как известно, именно узкая трактовка этого термина давала консервативно настроенным судьям возможность отрицать право федеральных властей регулировать трудовые отношения в сфере промышленного производства. Формулируя новый подход судов к толкованию понятия «междуштатная торговля», судья Роберте подчеркнул: «Когда масштабы промышленного производства приобретают общенациональный размах, превращая отношение к междуштатной торговле в определяющий фактор всей деятельности промышленности, как можно утверждать, что индустриальные отношения составляют запретное поле, куда конгресс не имеет права вмешиваться, даже когда это необходимо для того, чтобы оградить саму междуштатную торговлю от парализующего воздействия индустриальной войны?»54. Важно отметить, что, определяя понятие «междуштатная торговля», суд принял во внимание не реальный размер конкретного производства, а общие масштабы данной отрасли. Комментируя новую линию суда, судья Дж. Макрейнольдс, известный своими ультраконсервативными взглядами, возмущенно заявил: «Трудно, даже невозможно представить себе другую столь отдаленную от истины интерпретацию понятия междуштатной торговли или более явное посягательство на права, зарезервированные за штатами»55. Не вдаваясь в дискуссию о том, какая интерпретация положений Конституции является истиной, можно все же смело утверждать, что. в данном случае действительно произошел резкий разрыв со всей предшествовавшей правовой традицией и был сделан важнейший шаг по пути этатизации конституционно-правовых доктрин.

В мае 1937 года успешно прошел проверку на конституционность Закон о социальном обеспечении. Несколько позднее, в 1939 году, был санкционирован Закон о регулировании сельского хозяйства 1938 года. Объективный процесс этатизации конституционно-правовых воззрений закрепили персональные перестановки на судебном Олимпе. В 1937—1938 гг. ушли в отставку два консервативно настроенных члена Верховного суда — У. Ван-Девантер и Дж. Са- зерлэнд. Их место заняли либералы X. Блэк и С. Рид. К 1943 году господство либерально-этатистских кругов в Верховном суде, состав которого практически полностью изменился (из прежней девятки остался только О. Роберте), стало неоспоримым.

Итак, сам план реорганизации Верховного суда формально провалился, что негативно сказалось на внутриполитической обстановке, способствовав, наряду с другими факторами, реставрации позиции консервативных сил. Однако борьба, развернувшаяся вокруг данного плана, безусловно, и, надо признать, достаточно серьезно повлияла на темпы процесса адаптации буржуазного права к условиям государственно-монополистического капитализма. Сенатор Бирнс, позднее ставший членом Верховного суда, весной 1937 года заметил: «Я не знаю, какой эффект окажут эти решения на судьбу законопроекта о реформе судебной системы, но зато я точно знаю, какое влияние план президента оказал на поведение членов суда»56. Признавая справедливость подобных оценок, нельзя в то же время не согласиться с мнением тех советских исследователей, которые подчеркивают решающее значение более глубоких факторов в процессе этатизации правовых доктрин: «И все же гораздо более важную роль в изменении линии судов сыграли две другие причины: во-первых, массовое движение в защиту и расширение социального законодательства; во-вторых, усиление позиций противников «твердого индивидуализма» в правящих верхах, которые, разобравшись в сущности рузвельтовской политики, выступили в поддержку расширения роли государства в социально-экономической сфере»57.

Оценивая итоги перестройки поведения судов, происшедшей в конце 30-х гг., следует признать ее долговременное воздействие на развитие конституционно-правовых доктрин. Во-первых, в результате санкционирования буржуазным правом этатистского подхода к решению социально-экономических проблем резко расширились прерогативы федеральных органов власти. В сферу их компетенции вошли принципиально новые области — аграрная политика, индустриальные отношения, регулирование банковских операций и т. д. Во-вторых, в конституционное право был прочно инкорпорирован принцип ответственности федерального правительства за состояние социально- экономических отношений. В-третьих, произошел отход от концепции «дуалистического федерализма-»58. «За два десятилетия пребывания у власти правительства демократов Ф. Рузвельта и Г. Трумэна федеральная система серьезно видоизменилась в плане распределения социально-экономических функций между Союзом и членами федерации»59. На смену «дуалистическому федерализму» постепенно приходил «новый федерализм». Иными словами, формировалась новая схема взаимоотношений федеральных органов и властей штатов.

Несмотря на важность и значимость отмеченных выше перемен, нет оснований говорить о «конституционной революции»: речь шла об адаптации конституционно-правовых доктрин к условиям форсированного развития государственно-монополистического капитализма, что позволило буржуазному праву относительно успешно выполнять свои функции в новых условиях, классовая же сущность отдельных правовых концепций и Конституции в целом отнюдь не изменилась. Не изменились и масштабы, в рамках которых буржуазное право способно решать спорные политические проблемы, сдерживать конфликты, охранять господство монополистической буржуазии. Повысив до известных пределов эффективность функционирования политического механизма, этатизация правовых доктрин в конечном счете оказалась не в состоянии устранить коренные противоречия, которые подтачивают устои американского капитализма. «Государственное регулирование экономики и социальная инфраструктура, будучи главным наследием «нового курса», в какой-то степени содействовали повышению приспособляемости американского капитализма к условиям новейшего времени. Однако «встроенные стабилизаторы» уже успели доказать свою беспомощность под ударами обостряющегося общего кризиса капитализма»60, — данная оценка последствий перехода американского капитализма в государственно-монополистическую стадию вполне приложима и к политико-правовой сфере.