Бизнес

Риск, неопределенность и прибыль

Раздел: Бизнес, финансы

 Что касается "экономического излишка", которому придают столь большое значение некоторые авторы, особенно Гобсон, то к нему приложнмо замечание, сделанное выше (см. примечание на с. 186.) Плата, необходимая для того, чтобы гарантировать выполнение любой услуги' зависит от того, насколько эта услуга желанна. Смертность человека и наследование собственности сильно усложняют проблему, но, вообще говоря, нет никакого излишка без сокращения объема данного вида услуг. Это неверно я случае монополизированных или очень специализированных средств производства, но, вне сомнения, существует много видов вознаграждения, которое слишком велико в абсолютном измерении, так что его уменьшение непременно приведет к увеличению объема оплачиваемых услуг.

Отправляясь от психологии индивида, проявляющейся при оценке благ, и добавляя один за другим все новые факторы, мы "построили" конкурентное индустриальное общество, в котором оценки и распределение осуществляются в весьма упрощенных необходимых условиях совершенной конкуренции. Столь сильные допущения понадобились нам для того, чтобы показать работу действующих сил а отсутствии каких-либо возмущающих факторов; и при всей нереалистичности исходных предпосылок основные принципы не подверглись ни искажению, ни фальсификации - они просто были представлены в чистом виде и изолированно от всего прочего. Как уже неоднократно подчеркивалось, главным среди упрощений реальности, изначально требуемых для достижения совершенной конкуренции, является допущение о практическом всеведении, присущем каждому участнику конкурентной системы. Задачей данной главы является более полный анализ смысла этого допущения. Мы должны предпринять краткий экскурс в область теории знания и сформировать более четкое представление о природе и ограниченности знания и его связи с поведением. Полученные таким путем выводы позволят пролить свет на большую группу экономических явлений, связанных с несовершенством знаний.

Если вспомнить некоторые моменты, уже фигурировавшие в наших предшествующих рассмотрениях, то данная проблема естественно попадает в поле зрения, а ее значимость становится явной. В гл. II отмечалось, что сбои в механизме конкуренции и возникновение прибыли связаны с изменениями экономической ситуации, но связь эта имеет косвенный характер, так как прибыль появляется благодаря тому обстоятельству, что предприниматели заключают контракты на производственные услуги заблаговременно и по фиксированным ставкам, а доход от их использования поступает после того, как уже изготовленный продукт продают на рынке. Таким образом, конкурентная борьба за производственные услуги основывается на прогнозах. Поскольку цены производственных услуг идентичны издержкам производства, изменение экономической ситуации может служить источником прибыли: прогнозы оказываются ошибочными, и возникает расхождение между величиной издержек и продажной ценой продукта (при неизменных условиях конкуренция уравняла бы издержки и цены). Если изменения происходят по неизменным и общеизвестным шаблонам, их можно предвидеть за сколь угодно большой срок до того, как они реально осуществятся, поэтому принцип распределения продукта между средствами его производства пропорционально ценности их вкладов нарушен не будет и никакой прибыли не возникнет (равно как и никаких убытков). Следовательно, ключевую роль для понимания стоящей перед нами проблемы играет не сам факт изменений, а несовершенство наших знаний о будущем, т.е. о последствиях изменений.

Опять же в гл. III и IV мы сочли необходимым, исходя из реализации совершенной конкуренции, сделать допущение о статичных условиях. Но, как недвусмысленно отмечалось, это не было самоцелью: дело в том, что следствием такого допущения является тезис о возможности полного предвидения будущего. Можно представить себе, что все изменения происходят в соответствии с известными законами, да ведь и на самом деле многие изменения настолько закономерны, что их можно в значительной степени предсказывать на практике. Следовательно, разграничение между эффектами изменений и последствиями нашего неведения будущего и необходимо, и оправданно. Глава V была посвящена изучению эффектов изменений как таковых при отсутствии неопределенности. Выяснилось, что при таких условиях, распределение, или вменение ценности продукта производственным услугам, всегда будет совершенным и исчерпывающим, а потому прибыль не возникает.

Более того, как было показано в гл. II, предвидение конкретных событий не является необходимым условием безупречного бесприбыльного вменения, коль скоро известны все возможные альтернативные варианты и точно установлена вероятность реализации  каждого  из  них. Даже  при  том,  что бизнесмен не может знать заранее результаты отдельных проектов, он может действовать, осуществляя выбор из альтернативных предложений, если ему известны количественные оценки вероятности каждого из возможных исходов. Дело в том, что, когда расчеты проводятся на основе большого количества предприятий (будь то исключительно в рамках сферы деятельности данного бизнесмена или всей сферы бизнеса),, потери можно отнести к разряду постоянных издержек. Такие специфические издержки, конечно, приходится учитывать в полной мере, но это не более чем издержки, подобные любым другим неизбежным затратам, между тем как прибыль является разностью между продажной ценой и совокупными издержками. В более или менее чистом виде такие ситуации сплошь и рядом встречаются в повседневной жизни, и разнообразные средства, призванные справляться с ними, образуют важный аспект современной организации бизнеса. Некоторые из значимых средств такого рода мы вкратце обсудим ниже. В данный момент мы хотим лишь подчеркнуть тот факт, что в известном смысле имеет место вариация знаний по степени, и практические задачи могут быть связаны со степенью знания, а не с его наличием или отсутствием in toto [в целом].

Реальные факты такого рода бросаются в глаза при самом поверхностном наблюдении. Мы живем в мире, подверженном изменениям, в царстве неопределенности. Кое-что мы знаем о будущем, но не более того: и наши жизненные проблемы, по крайней мере в части целенаправленного поведения, вырастают именно из того факта, что мы знаем так мало. Это относится как к бизнесу, так и к другим видам деятельности. По существу мы действуем, руководствуясь мнением, которое может быть обоснованно в большей или меньшей степени и представлять большую или меньшую ценность; мы не пребываем в полном неведении, но и не имеем полной и совершенной информации, а владеем только лишь частичным знанием. Если мы хотим понять функционирование экономической системы, мы должны осмыслить суть и значимость фактора неопределенности; а для этой цели необходимо провести некоторое исследование природы и функции знания как такового.

 Первичной информацией для изучения знания и поведения служит сам факт существования сознания. По-видимому, совершаемые разумом интеллектуальные операции высокого уровня отличаются от внутреннего содержания первой искры "осознавания" только в степени, являются лишь дальнейшим его развитием. С теоретической точки зрения главное качество интеллекта ~ присущая ему дальновидность. Жизнь интерпретируется как акты внутренней адаптации к одновременно существующим условиям и вытекающим из них последствиям. На растительном, или бессознательном, уровне внутренние изменения происходят одновременно с внешними. Глубокое отличие животной, или сознательной, жизни заключается в том, что здесь возможна реакция на ситуацию еще до того, как эта ситуация материализуется, т.е. "видение надвигающихся событий". Именно для этого, в биологическом смысле, и "предназначен" весь сложный механизм нервной системы. Перестройки, посредством которых организм приспосабливается к окружающей среде, требуют времени, и, чем дальше в будущее способен "заглядывать" организм, тем точнее осуществляется адаптация и тем больше полнота и осмысленность жизни.

Каким образом сознание как таковое связано с этими процессами,  является  тайной,   которая,   несомненно,   останется непроницаемой'. Речь идет просто о грубом факте, что всюду, где имеют место сложные процессы адаптации, мы находим и сознание или по крайней мере вынуждены внести элемент сознания. Наука не в состоянии указать его место в причинно-следственном ряду или выявить роль, которую оно призвано в нем играть. Сознание является эпифеноменом. Объяснение процесса адаптации непременно осуществляется в терминах стимула и реакции, причем именно так: сначала первое, потом второе. И все же мы знаем из собственного опыта, что мы реагируем не на стимул из прошлого, а на "образ" будущего положения дел; здравый смысл говорит, что этот "образ" наличествует и играет действенную роль всюду, где адаптации не связаны ни с каким сиюминутным стимулом, т.е. являются "спонтанными" и ориентированы на будущее. Очевидно, что все реакции организма связаны с ожидаемыми образами будущего, причем тем более отдаленного, чем "возвышеннее" образ жизни и деятельности. Каких бы успехов ни достигала механистическая наука в объяснении реакции в терминах причин, лежащих в прошлом, с точки зрения здравого смысла невозможно не думать, что эта реакция вызвана некоей ситуацией будущего, уже присутствующей в сознании. Роль сознания заключается в том, чтобы дать организму это "знание" будущего. Что мы видим и о чем говорит нам наука, не противоречит тому, что мы могли бы быть бессознательными автоматами, но мы таковыми не являемся. По крайней мере человек говорящий -- не автомат и не может не приписывать другим существам, которые устроены и ведут себя подобно ему самому, такое же "нутро" (по образному выражению Декарта), как и его собственное. Мы воспринимаем мир прежде, чем реагируем на него, но всегда реагируем не на то, что воспринимаем, а на свои умозаключения.

Итак, универсальной формой сознательного поведения является образ действий, направленный на изменение будущей ситуации и основанный на умозаключениях, вытекающих из ситуации сегодняшнего дня. В основе этих действий лежит восприятие, но кроме того еще и умозаключения двойного рода. Мы должны сделать выводы и о том, какой была бы будущая ситуация без нашего вмешательства, и о том, какие изменения в нее внесут наши действия. К счастью или к несчастью, ни один из этих мыслительных процессов не отличается непогрешимостью и никогда не дает точных и полных результатов. Мы не постигаем настоящее таким, как оно есть, и во

всей его целостности; степень надежности наших умозаключений о будущем невысока; и, наконец, мы не обладаем точным знанием последствий собственных дейстиий. Кроме того, следует учитывать еще один,  четвертый,  источник ошибки; мы не осуществляем свои действия в точном соответствии с задуманным и желаемым. Пожалуй, наличие ошибки в процессах сознательного поведения является одним из аспектов глубокой тайны, присущей самим этим процессам. Вероятно, в этом - залог их немеханической природы, ибо машины, вообще говоря, не ошибаются. (Хотя, возможно, неправомерно распространять  выводы,   касающиеся   конструируемых   нами самими грубых машин, на несравненно более чувствительные и сложные физико-химические комплексы, образующие органические системы.)  В любом случае склонность ошибаться общеизвестна, и этого факта для нас достаточно. Любопытно, что у высших форм жизни восприятие зачастую не столь острое и надежное, как у некоторых низших форм. По крайней мере цивилизованный человек часто оказывается в этом аспекте слабее первобытного человека или высших животных. В значительной мере более сильные способности к умозаключениям могут заменить способность к восприятию, и мы, несомненно,   разнили   мощь разума,  понеся   при   этом   потери   в смысле остроты восприятия.

Далее, следует признать, что между восприятием и разумом невозможно пронести четкой границы.  На наших способностях  к  восприятию лежит  сильный  отпечаток  информации, которой мы располагаем, они весьма интеллектуализированы, и поэтому то, что представляется сознанию в простейшей ситуации, в большей  мере -  продукт умозаключений  и образ, . созданный воображением, нежели непосредственный сигнал, поступающий от нервных окончаний. Рациональное животное отличается от осознающего животного только в степени: оно больше осознает.  Скажем ли  мы,  что оно более склонно к умозаключениям   или   к   восприятию. - значения   не   имеет. Наука позволяет разложить содержание умственной деятельности на ощущение и воображение, но для самого сознания, по крайней мере в практическом аспекте, едва ли существует какое-либо различие. Даже когда речь идет о "мышлении" в узком смысле, где вообще нет места ощущениям, сам опыт по сути тот же самый. Функция сознания состоит в выводе умозаключений, и и целом сознание в значительной мере основано на логике, т.е. рационально. Опять же под этим мы имеем в виду то, что в придании поведению целевой направленности участвуют вещи, не связанные с ощущениями, и что как разум, так и сознание в целом ориентированы на будущее; при этом существенным элементом, присущим данным явлениям, является отсутствие автоматической, механической точности, подверженность ошибкам. Конечно, тезис о том, что на организм оказывает влияние ситуация, не имеющая физической связи с ним и даже еще не существующая, в известном смысле имеет фигуральный характер; речь идет о косвенном влиянии, воздействии через ситуацию, в которой организм находится в данный момент. Следовательно, как уже отмечалось, теоретически всегда можно пренебречь формой сознательной связи и интерпретировать реакцию как механическое следствие реально наличествующей причины. Но верно и то, что на практике мы должны считать причиной, управляющей нашими действиями, не ту ситуацию, которая имеет место физически, а ту, что существует в нашем сознании. Несмотря на поспешные заявления не в меру пылких приверженцев новой "науки о поведении", нелепо предполагать, что она когда-нибудь заменит психологию (которая представляет собой нечто иное) или теорию знания в их исторически сложившихся формах.

Очевидно, что сама возможность воздействия ситуации, которая еще не имеет места, посредством ситуации, которая реально существует, обусловлена наличием определенной надежной связи между той и другой. Этот постулат всеведения и мышления имеет разнообразные формулировки: "закон" или "принцип'1 "причинности", "единообразие" или "постоянство" природы и т.д. Учитывая, что речь идет о поверхностных фактах, а не о метафизических интерпретациях, мы можем сказать, что все наши рассуждения опираются на принцип аналогии. Мы знаем о том, чего нет, исходя из того, что есть, знаем будущее, исходя из настоящего, потому что предполагаем, что существующие на данный момент связи и ассоциации между явлениями сохранятся и в будущем; наши суждения о будущем основаны на прошлом. Опыт достаточно убедительно учит нас, что между явлениями существуют определенные пространственно-временные связи. С позиции философа эта догма единообразия явлений, существующих сейчас и потом, - весьма удовлетворительная формулировка постулата о мышлении и дальновидном образе действий. Но с более поверхностной точки зрения здравого смысла (а значит, и исследования типа нашего) сам термин "явление" довольно неясен и расплывчат, поэтому представляется возможным прибегнуть к более удобной формулировке. Здравый смысл работает в условиях мира объектов или, попросту говоря, "вещей". Соответственно представление о вещах, демонстрирующих постоянные   варианты   поведения,   по-видимому,   является   более подходящей "категорией", нежели идея единообразия связи явлений. Возможно, философу такой подход покажется неудовлетворительным, и он сразу же возразит, что вещь есть не что иное, как совокупность вариантов ее поведения, так что никакое разграничение подобного рода невозможно. Это та самая старинная загадка атрибута и субстрата, которая ставила в тупик Локка, причем субстрат конечно же склонен при критическом рассмотрении исчезать. Но, как будет показано, для целей, в которых мы намереваемся использовать данную идею, такая слабость может оказаться источником силы.

Таким образом, мы получили следующую форму догмы, являющейся исходной предпосылкой нашего знания: мир состоит из вещей, которые при одинаковых обстоятельствах всегда ведут себя одинаково. Практическая задача вывода умозаключений или прогнозирования в любой конкретной ситуации сосредоточена вокруг первых двух из этих трех факторов: с какими вещами мы имеем дело и какими обстоятельствами обусловлены наши действия? Зная эти две совокупности фактов, мы можем сказать, какого поведения следует ожидать. Как уже отмечалось, главная логическая проблема заключена в концепции "вещи", поскольку очевидно, что "обстоятельства", обусловливающие поведение любой конкретной вещи, состоят из других вещей и их поведения. Таким образом, если принять допущение, что при одинаковых обстоятельствах одинаковые вещи ведут себя одинаковым образом, то возникает единственный вопрос: в какой мере и в каком смысле Вселенная на самом деле составлена из вещей, сохраняющих неизменной свою сущность (т.е. свой вариант поведения)? Очевидно, что обычные объекты, с которыми мы встречаемся на опыте, мало подходят под такое описание, и уж конечно не соответствуют ему такие "вещи", как люди и животные, а в строгом смысле, наверное, даже горы и планеты. Наука опирается еще на одно допущение: это поверхностное расхождение между теорией и фактами возникает потому, что "вещи" из повседневного опыта являются не "элементарными" вещами, а комплексами действительно неизменных вещей. И прогресс науки преимущественно заключался в разложении изменчивых комплексов на неизменные составляющие до тех пор, пока мы не получили электрон.

Но знание мира, с которым можно работать, требует гораздо большего, нежели допущение, что мир состоит из единиц, остающихся неизменными во времени. Нашему ограниченному интеллекту приходится иметь дело со слишком большим количеством самых разных объектов, сколь бы неизменным ни был каждый из них. Нам требуется еще одна догма - о полном подобии большого количества вещей. Мы должны предположить, что не только одна и та же вещь, но и один и тот же тип вещи всегда будет вести себя одинаково и что на самом деле существует конечное и практически доступное контролю количество типов вещей. Отсюда фундаментальная роль, которую всегда играет в мышлении и в теории мышления классификация. Для того чтобы наш ограниченный разум мог интерпретировать мир, должна существовать возможность выводить из постигаемого подобия поведения объектов подобие в тех аспектах, которые недоступны непосредственному наблюдению. То есть мы должны предположить, что свойства вещей в природе не перетасовываются и не сочетаются случайным образом и что количество группировок ограниченно или что имеет место постоянство связей. Это-знакомая тем, кто изучает логику, догма "'реальности классов".

Но даже этого недостаточно. Если классификация объектов сводится к группировке подобных во всех отношениях или по сути идентичных вещей, все же количество их типов будет таким, что разум не в состоянии их охватить. Даже если достигается лишь та степень полноты подобия, которой достаточно для практических целей, и вещи, составляющие группы, выглядят идентично только при простом наблюдении, эти группы будут очень малы и весьма многочисленны. Сомнительно, чтобы классификация на такой основе могла существенно помочь нам довести наши проблемы до такого уровня упрощения, чтобы с ними можно было легко справляться. Не таков этот мир. Положение дел не изменится и в том случае, если мы абстрагируемся от элементарных количественных различий типа размера и т.п., на которые наш разум охотно делает поправки. Ясно, что для того, чтобы разумно существовать в нашем мире, т.е уметь приспосабливаться к обстоятельствам будущего, мы должны руководствоваться принципом, что вещи, подобные в одних аспектах, будут вести себя аналогичным образом в определенных других аспектах, даже если они резко отличаются друг от друга в каких-то третьих аспектах. Мы не можем дать исчерпывающую классификацию вещей, но должны уметь формировать различные и непостоянные группировки соответственно тем целям, которые ставит перед нами изучаемая проблема, уподобляя друг другу вещи на основе то одного, то другого общего свойства (варианта поведения). Таким образом, рабочим допущением, принимаемым при выводе практических умозаключений по поводу окружающего мира, является поддающийся обработке набор свойств или вариантов подобия пещей, а не типов самих вещей; работать с последними мы не в состоянии. То есть количество свойств вещей, влияющих на наши реакции на эти вещи, а также количество вариантов связи между вещами должно быть достаточно ограниченным, чтобы наш разум мог их охватить.

Однако в основе практической ограниченности знания лежат совсем иные факторы. Вселенная может не быть до конца познаваемой (разумеется, мы говорим только об объективных явлениях, т.е. о поведении, а не о тех проблемах, которые выходят за пределы нашего повседневного опыта обращения с фактами); но она, безусловно, познаваема в степени, столь далеко выходящей за рамки наших реальных возможностей применять к ней наши знания, что можно пренебречь любой ограниченностью знания, обусловленной недостатком реальной логической последовательности в Космосе. Вероятно, большинство людей испытывают изумление, когда впервые всерьез осознают, в сколь малой степени наше целенаправленное поведение претендует на точное и исчерпывающее знание вещей, с которыми мы имеем дело.

Точное знание возможно лишь в том случае, когда наш интерес ограничен каким-то весьма узким аспектом поведения объекта, который целиком определяется физическими характеристиками объекта - размерами, массой, упругостью и т.п., причем реально приобрести это знание можно только с помощью изощренных лабораторных методов. В обыденной жизни решения принимаются на основе грубых поверхностных "оценок". Вообще, будущая ситуация, на которую ориентируются наши действия, зависит от поведения бесчисленного множества объектов, на нее влияет столько факторов, что нет смысла предпринимать какие-либо реальные усилия, чтобы все их учесть, а уж тем более оценить и подытожить значимость каждого из них в отдельности. Что-либо подобное математическому, т.е. исчерпывающему количественному, исследованию возможно лишь в очень специальных, наиболее важных случаях.

Нам очень мало известно о мыслительных процессах, посредством которых принимаются повседневные практические решения, и можно только удивляться тому, что ни логики, ни психологи не проявляют к ним особого интереса. Пожалуй, причина здесь в том, что на самом деле по этому вопросу можно сказать очень мало (лично я склоняюсь к такой точке зрения). Похоже, умение предсказывать будущее во многом аналогично феномену памяти, на котором оно основано. Когда мы хотим вспомнить чье-нибудь имя или забытую цитату, мы прилагаем умственные усилия, и тогда либо желанная информация всплывает у нас в памяти (зачастую, когда мы думаем о чем-то другом), либо же этого так и не происходит, но в любом случае мы почти ничего не можем сказать о "технологии" самого процесса воспроизведения информации в сознании. И аналогично, когда мы пытаемся решить, что нам следует ожидать в определенной ситуации и соответственно как нам вести себя, наша мысль, скорее всего, начинает блуждать среди множества не относящихся к делу предметов, и первое, что мы действительно осознаем, - это то. что мы, наконец, приняли решение и определили, каким будет образ наших действий. Похоже, в том, что происходит в наших умах, очень мало смысла и уж заведомо мало общего с формально-логическими процессами, которые использует в своих изысканиях ученый. Мы противопоставляем эти два процесса, констатируя, что первый из них-не последовательное знание, а "суждение", "здравый смысл" или "интуитивное представление". Несомненно, какой-то грубый анализ имеет место и здесь, но мы обычно "делаем умозаключения" исходя преимущественно из целостного опыта нашего прошлого, в каком-то смысле подобно тому, как мы решаем по сути элементарные, не поддающиеся анализу задачи типа оценки расстояния, веса или других физических величин в ситуации, когда у нас нет под рукой измерительных инструментов. Как отмечает Маршалл, менеджер принимает решения, руководствуясь не столько знаниями, сколько "натренированным инстинктом"1.

Предыдущие рассуждения относятся к идеальным или исчерпывающим умозаключениям, которые основываются на единообразии связей между предикатами и могут быть выражены универсальными тезисами. Разумеется, теория формальной дедуктивной логики всегда признавала и рассуждения, вытекающие из тезисов, которые принято обозначать не несущим никакой информации термином "частные" (более подходящий термин - "ситуационные"); речь идет об утверждениях типа: "два предиката иногда относятся к одному и тому же предмету" или "существует непустое пересечение двух классов объектов". Наука всегда ставит своей целью избавиться от утверждений такого рода и "объяснить" наличие или отсутствие того или иного качества путем выявления в предшествующей истории объекта какого-то другого обстоятельства, связь которого с данным качеством была бы универсальной. Но существуют большие классы ситуаций, применительно к которым такую процедуру нельзя реализовать даже научными методами; в то же время "частные" ("ситуационные") утверждения сплошь и рядом используются в грубых операциях, характерных для повседневного, далекого от науки мышления. Для научного же мышления грубые обобщения типа "некоторые X суть У" абсолютно неудовлетворительны и практически бесполезны они могут служить разве что постановкой проблемы и отправной точкой для дальнейшего исследования. Но когда, как это часто бывает, невозможно или непрактично найти что-нибудь лучше, такого рода данным.. можно придать форму, вполне пригодную для научного анализа. Это достигается путем численной оценки той доли случаев, когда X сочетается с У, которая приводит к хорошо знакомому вероятностному суждению. Если, скажем, 90% X суть К, т.е. 90% объектов, характеризующихся свойством X, обладают также свойством  У, то такой факт, очевидно, столь же значим для целенаправленного поведения, как если бы данная связь носила универсальный характер.

Более того, даже если данное сочетание признаков встречается не почти в 100%, а только в половине случаев или еще реже, оценка его частоты не теряет своего значения. Если для определенного класса случаев некоторый исход не является . неизбежным или хотя бы весьма вероятным, а всего лишь случайным, но при этом известно численное значение вероятности этого исхода, то целенаправленное поведение в такой ситуации можно разумно организовать. Как уже отмечалось, этот момент прекрасно иллюстрируют операции в сфере бизнеса. Так, в примере, предложенном фон Мангольдтом, тот факт, что бутылки лопаются, не вносит неопределенности или риска в производство шампанского; поскольку доля лопающихся бутылок у каждого производителя практически постоянна и известна, не имеет особого значения даже то, велика эта доля или мала. Понесенные убытки суть постоянные издержки производства и перекладываются на потребителя подобно издержкам на заработную плату, материалы и т.п. И даже если у отдельно взятого производителя такие случаи , встречаются не столь часто (в течение достаточно короткого периода), чтобы он мог определить их вероятность как константу, этот результат можно легко получить на основании данных о большой совокупности производителей. Безусловно, это не что иное, как принцип страхования, привычной иллюстрацией которого является вероятностная оценка потерь при пожаре. Никто не может сказать, сгорит ли данный конкретный дом, и у большинства домовладельцев не так много недвижимой собственности, чтобы они могли свести убытки от пожаров к постоянной величине (хотя некоторым это удается). Но хорошо известно, что смысл страхования как раз в том, чтобы расширить эту базу настолько, чтобы охватить деятельность большого числа лиц и тем самым превратить непредвиденные убытки в постоянные издержки. Не имеет принципиального значения, будет ли этот охват осуществляться посредством организации самих заинтересованных лиц на взаимных началах или постороннего коммерческого агентства.

Очевидно, что, когда умозаключения приобретают не строго детерминированный, а вероятностный характер, практические затруднения, сопряженные с разумной организацией целенаправленного поведения, непомерно возрастают. Даже тогда, когда речь идет об универсальной связи между предикатами, установить эту связь бывает очень трудно - настолько трудно, что. как мы видели, если это и делается хоть с какой-то степенью точности, то лишь в особо важных случаях, оправдывающих широкомасштабные исследования в лаборатории или и "полевых условиях". Когда же связь в одних случаях существует, а в других - нет, доказать ее надежность намного труднее, причем возникает еще одна проблема-точно установить относительное количество случаев, когда эта связь имеет место. Разумеется, еще в большей степени эти затруднения и вероятность ошибки возрастают при решении повседневных проблем, когда мы не прибегаем к строгим научным процедурам. Нам приходится "оценивать" не только факторы, чьи связи и следствия нам известны, но еще и степень надежности связи между этими "оцененными" факторами (непосредственно воспринимаемыми признаками или вариантами поведения) и факторами, которые получены путем умозаключений и с должным учетом которых мы должны управлять своими действиями в данной конкретной ситуации. Большинство решений, принимаемых в реальной жизни, основано на еще более призрачных и неопределенных "рассуждениях" (если это слово вообще здесь уместно), нежели вышеописанные. Нам приходится оценивать не только сами факторы, наличествующие в данной ситуации, но и вероятность каких-либо конкретных последствий каждого из этих факторов, если влияние этого фактора на ситуацию соответствует нашим предположениям.

Для того чтобы достичь логической точности, а также понимания разных вариантов ситуаций и умения справляться с ними на практике, необходимо провести еще одно разграничение; несмотря на далеко идущие последствия этого разграничения, им чаще всего пренебрегают при обсуждении экономических проблем. Существуют два в корне различных способа выработки вероятностных суждений типа "столько-то X суть Г". Первый способ - априорный расчет; его обычно применяют в азартных играх. Этот же подход характерен и для логической и математической интерпретации вероятности. Ему следует резко противопоставить совершенно иной тип проблем, когда такие расчеты невозможны и результат достигается эмпирическим методом-статистической обработкой реальных фактов. Иллюстрацией первого типа оценки вероятности может служить бросание идеальной игральной кости. Коль скоро известно, что кость действительно идеальна, было бы просто нелепо бросать ее сотни тысяч раз, дабы установить вероятность выпадания той или иной грани. Но даже если бы такой эксперимент был проделан, его результат все равно нельзя было бы считать истинной вероятностью данного события. Математик может без труда вычислить вероятность любого гипотетического распределения результатов при любом наперед заданном числе бросаний, и никакое конечное число бросаний не даст тонного распределения. А теперь рассмотрим уже упоминавшуюся ситуацию - вероятность того, что некий дом сгорит. Вычислять на основе априорных принципов, сколько зданий сгорит в данном районе за данный период, было бы столь же нелепо, как и применять статистические методы в случае бросаний идеальной игральной кости.

Важность этого разграничения для целей настоящего исследования заключается в том, что первый (теоретический, или априорный) тип вероятности практически никогда не встречается в сфере бизнеса, тогда как второй весьма широко распространен. Трудно представить себе такой "риск" в сфере бизнеса, применительно к которому можно хоть а какой-то мере рассчитать заранее распределение вероятностей разных возможных исходов. Риск в сфере бизнеса следует оценивать (если вообще этим стоит заниматься), сводя воедино результаты, полученные опытным путем. Оговорка - "если вообще это стоит делать" ~ весьма существенна, о чем пойдет речь ниже.

Таким образом, мы выяснили, что вероятностное суждение включает два логически разных типа умозаключений. Для краткости мы будем называть их соответственно "априорными" и "статистическими" умозаключениями. Противоположность УТИХ двух понятий тем более важно акцентировать, что представление о них довольно расплывчато, и их часто путают при необдуманном, основанном лишь на здравом смысле словоупотреблении. Ниже будет более детально проанализирован точный смысл понятия "действительная вероятность", но уже сейчас можно сказать, что мы по-разному относимся к этим двум классам ситуаций. Ясно, что вероятность выпадания грани "шесть" при бросании кости ''в действительности" равна одной шестой независимо от того, что происходит при любом конкретном числе бросаний; но никто не станет с уверенностью утверждать, что вероятность возникновения пожара в данном конкретном доме в данный конкретный день "действительно" можно выразить каким-то определенным числовым значением. Первое утверждение интуитивно достоверно применительно к конкретному случаю; второе же-просто эмпирическое обобщение на основе группы событий.. Возможно, данное различие отчасти порождено стереотипами нашего мышления и в какой-то степени иллюзорно, но тем не менее оно реально существует в наших умах и выполняет определенную функцию. На самом деле в данной проблеме имеет место своего рода логический парадокс. Если вероятность того или иного исхода азартной игры сомнительна, то единственно возможный тест - большое количество пробных = испытаний, причем при определенных обстоятельствах мы можем прийти к выводу, что, вероятно, мы имеем дело с шулерской костью. Последнее суждение, безусловно, само по себе носит вероятностный характер, поскольку его истинность зависит от степени нашего неведения относительно строения, и способа изготовления кости. С учетом этого неведения математик может сказать, какова вероятность того, что кость шулерская, если исходить из данного количества бросаний и распределения их результатов.

Практические различия между априорной и статистической вероятностью зависят от точности классификации группируемых случаев. В случае игральной кости последовательные бросания являются в известном смысле и в известной степени "схожими", чего нельзя сказать о разных домах, подверженных риску пожара. Разумеется, статистики, работающие в страховых компаниях, предпринимают постоянные усилия, чтобы сделать эту классификацию более точной: они делят большие группы на более мелкие с целью обеспечения максимально возможной однородности внутри классов. И все же вряд ли можно представить себе, что этот процесс зайдет столь далеко, что можно будет применить концепцию действительной вероятности к отдельно взятому конкретному случаю.

Идея формирования однородных групп сопряжена еще с. одним затруднением, доходящим до парадокса. Об этом много, говорится в учебниках по статистике, где студента предостерегают от вывода общих заключений из распределений внутри неоднородных групп. Пожалуй, наиболее известный пример-распределение больших групп населения по полу и возрасту. В качестве иллюстрации Секрист использует уровень смертности  американских солдат  на  Филиппинах,   который  был ниже, чем среди всего населения США. Было бы ошибкой делать отсюда вывод о целебности природных условий Филиппинских островов, так как "все население" США не образует однородную группу, а состоит из многочисленных групп, различающихся по полу, возрасту, расовой принадлежности и роду занятий, между которыми, естественно, наблюдается широкий разброс коэффициентов смертности. Парадокс, лежащий в самой сердцевине логической проблемы, сопряженной с вероятностью, состоит в том, что, если бы у нас были абсолютно однородные группы, мы получили бы в результате не вероятностную, а единообразную картину; в противном случае пришлось бы отказаться от догмы полного единообразия природы, т.е. о неизменной тождественности вещей самим себе. Если считать идею естественного закона вообще состоятельной, то получается, что совершенно одинаковые люди, оказавшись в определенных одинаковых обстоятельствах, все умрут одновременно; в любой конкретный промежуток времени они либо все погибнут, либо все выживут, так что сама идея вероятности лишается всякого смысла. То же самое верно даже применительно к случаю игры в кости; если мы верим в постулаты, делающие знание возможным, то одинаково изготовленные и брошенные одинаковым манером кости будут падать на одну и ту же грань-тем игра и кончится.

И все же опасность, что какое-либо из этих явлений можно будет предсказать в отдельно взятом случае, нам не грозит. Общепризнано, что главным фактором, лежащим в основе вероятностного мышления, является наше неведение. Если бы была возможность с абсолютной точностью измерить все определяющие факторы, то, вероятно, мы были бы в состоянии предсказать результат в каждой конкретной ситуации, но совершенно ясно, что во многих случаях мы не можем это сделать. Безусловно, такой вариант невозможен в обычной практике страхования, когда речь идет о вероятности смерти или убытков от пожара, и, наверное, даже применительно к азартным играм. Возникает вопрос: следует ли нам в конкретной ситуации проводить различие между тем, что мы не можем знать в принципе, и тем, что мы фактически не знаем? Рассмотрим случай с шарами в урне. Один человек знает, что там лежат красные и черные шары, но не знает, сколько тех и других; другому же известно, что красных шаров в 3 раза больше, чем черных. Можно утверждать, что "для первого человека" вероятность вытягивания красного шара равна 50%, тогда как для второго эта вероятность составляет 75%, либо же что "в действительности" вероятность равна 75%, но первый человек просто не знает этого. Следует признать, что на практике, принимая решение, связанное с целенаправленным поведением, например при заключении пари, первому человеку придется руководствоваться гипотезой о равных шансах. А если довести рассуждение о действительной вероятности до логического конца, то, похоже, при полном знании вообще не будет "реального" места никакой вероятности - останется лишь полная определенность. Для того чтобы доктрина действительной вероятности была состоятельной, в ее основе должно лежать не просто неведение, а органически присущая факторам непознаваемость. Но даже в этом случае мы всегда должны обращаться к эмпирическим фактам, поскольку было бы ошибкой сходу предполагать, что в любом конкретном случае распределение неизвестных причин между разными вариантами подчинено закону статистического безразличия. Создается впечатление, что мы снова оказываемся в логическом тупике. Постулаты знания обычно подразумевают вывод, что на самом деле самой природой вещей предопределено, какой дом сгорит, кто из людей умрет, какой гранью выпадет брошенная кость. Однако та логика, которой мы следуем в реальной жизни, подсказывает нам, что на самом деле результат нельзя установить заранее, а распределение непознаваемых причин действительно подчинено закону безразличия. Поразительное постоянство распределения результатов, к которому мы вынуждены апеллировать, в целом подтверждает такой ход рассуждений, но, очевидно, что не это постоянство лежит в основе нашего мышления. Как только мы обнаруживаем нарушение закона безразличия, т.е. "смещение" результатов, мы относим это на действие каких-то причин, и в целом наш опыт подтверждает и такое предположение.

Есть еще один аспект, представляющий интерес для наших вероятностных рассуждений. Изучение математической теории вероятностей показывает, что все рассуждения в ней опираются на допущение об отсутствии "ничьей земли" между полной детерминированностью возможных исходов и полным их подчинением закону безразличия, т.е в любой задаче элементарные вероятности всегда должны быть равными. Если в пользу любого конкретного исхода имеется больше или меньше половины шансов, то считается аксиомой, что количество альтернативных вариантов, приводящих (или не приводящих) к данному исходу, превышает количество вариантов другого рода; но сами варианты должны быть равновероятными. Вся математическая теория вероятностей, очевидно, является простым приложением принципов комбинаторики (т.е. перестановок и сочетаний) с целью нахождения числа альтернативных вариантов. Тот факт, что их распределение полностью подчинено закону статистического безразличия, считается само собой разумеющимся. Всякий раз, когда результаты демонстрируют нарушение этого закона, предполагается, что альтернативные варианты не элементарны, и предпринимает-. ся дальнейший анализ, призванный свести их к комбинациям равновероятных альтернатив. И такие допущения тоже подтверждаются опытом.

Не означает ли все это, что мы должны предположить существование   объективной   недетерминированности   в   самой Вселенной? На такой позиции стоял Курно. А типичная для авторов трудов по теории вероятности точка зрения, что все дело лишь в простом неведении, представляется неадекватной и   несостоятельной.   Конечно,   она   приемлема   в   некоторых случаях, как, например, в том, о котором шла речь выше, когда для человека, знающего только сам факт, что в урне шары двух цветов, но не количество шаров того и другого цвета, вероятность вытянуть красный или черный шар одинакова1. Но случаи человека,  которому известно, сколько в урне шаров того и другого цвета,  похоже,  иной. Детерминист-догматик .  может сколько угодно твердить о действии причин, предопределяющих результат, но такое объяснение неудовлетворительно с позиций здравого смысла. Если эти неизвестные причиньт на самом деле не распределены по закону безразличия, то как же "получается", что вероятностные расчеты подтверждаются опытом? Всякий раз, когда мы обнаруживаем "смещение" результатов, т.е. отклонение от ожиданий, основанных на теории вероятностей, мы предполагаем наличие некоторой систематически действующей причины, и процедура выявления таких причин оказывается плодотворной. Когда же мы убеждены в том, что устранены все факторы, воздействие которых поддается измерению или является логически последовательным, мы с уверенностью предполагаем, что при большом количестве испытаний результаты будут соответствовать допущению о безразличии факторов, не подлежащих измерению  или устранению.   И  это не просто  наше субъективное ощущение: гипотеза действительно оказывается  "работоспособной".

Интересно отметить, что обычно приложение вероятности к азартным играм связано с какими-то действиями самих людей: вытягивание карты из колоды или шара из урны после случайных манипуляций, придание импульса колесу рулетки, монете или кости и т.д. Это обстоятельство указывает на связь с другим старинным предметом острых споров - с проблемой свободы воли. Если налицо объективная недетерминированность, в основе которой в конечном счете лежит деятельность человека или, быть может, другой "живой машины", то в каком-то смысле мы приходим к идее о свободе, присущей целенаправленному поведению. А загадочная роль, которую играет в поведении сознание, и тот факт, что здравый смысл восстает против эпифеноменалъной теории, дают нам право отстаивать по крайней мере возможность инициирования действия "разумом" каким-то непостижимым для нас путем. Другой вопрос - в какой мере и в каком смысле эта гипотеза имеет значение для практической этики, но эту тему мы обсуждать здесь не будем. Конечно, нельзя доказать, что точное распределение всех выигрышей на всех рулетках Монте-Карло не было предопределено еще при сотворении мира; в конечном счете приходится апеллировать к "врожденному благоразумию", т.е. глубоко укорененному и непреодолимому свойству интеллекта отдавать предпочтение простейшим утверждениям, согласующимся с фактами. На самом деле, и по этому поводу возможно расхождение мнений, но тут уже апеллировать не к чему2.

Что такое "здравый смысл" (common sense), можно понимать по-разному {один острослов сказал, что его назвали так именно потому, что уж очень он редкое [uncommon] явление)*. По-моему, не очень изощренному уму трудно воспринять доктрину неведения или "недостаточной обоснованности". Мы не просто ощущаем, что нам неизвестно, по какой причине монета упадет "орлом" или "решкой"; мы твердо знаем, что такой причины не существует, и только при таком условии мы можем сколько-нибудь уверенно высказывать вероятностное суждение. И более того: как уже говорилось, оказывается, только при условии отсутствия такой причины результаты опыта могут подтверждать наши суждения, что и происходит на самом деле. Вся наука о вероятности как раздел математики основана на догматическом допущении о равновероятности элементарных альтернативных исходов, что, по-моему, и означает объективную недетерминированность.

Однако точку зрения профессора Ирвинга Фишера, согласно которой вероятность - "всегда оценка", можно признать условно состоятельной при двух ее интерпретациях. Во-первых, ее можно "спасти" на теоретическом уровне, если придать термину "оценка" (estimate) достаточно широкий смысл. Если нет различия между нашим априорным суждением об отсутствии какой-либо причины, по которой монета или кость выпадает так, а не иначе, и "оценкой" равной вероятности, то нет и противоречия между двумя подходами. Однако против этого восстает здравый смысл (в понимании автора данной книги). Представляется, что, когда речь идет об азартной игре, мы ощущаем "неопровержимую уверенность" наравне с нашим доверием к аксиомам математики, а такое восприятие не имеет ничего общего с оценкой. Для иллюстрации предположим, что перед заключением пари нам разрешили заглянуть в урну, содержащую большое количество черных и красных шаров, но не считать шары; это позволит нам сделать оценку вероятности в строгом смысле слова; но такая ситуация не имеет ничего общего ни с сознанием или неведением, которыми мы руководствуемся, если знаем только о наличии шаров двух цветов в урне, но не имеем представления о количестве шаров того и другого цвета, ни с точным знанием действительной вероятности, достигаемом подсчетом всех шаров. Во-вторых, следует признать, что в реальных ситуациях именно оценка служит подлинной основой наших действий. Однако ни та, ни другая интерпретация не оправдывает отождествления вероятности с оценкой.

Но вероятность, интересующая исследователя проблемы риска в сфере бизнеса, является оценкой, хотя и не в том смысле, в котором этот термин употреблялся в любом из рассмотренных выше тезисов. Чтобы изучить данный вопрос под этим новым углом, мы должны на секунду вернуться к общим принципам логики целенаправленного поведения. Выше мы подчеркивали, что точная наука об умозаключениях имеет мало отношения к формированию мнений, на основе которых принимаются решения по поводу целенаправленного поведения, причем это так независимо от того, какой логике подчинено то или иное действие: прогнозу, опирающемуся на исчерпывающий анализ, или вероятностному суждению (априорному или статистическому). В основе большинства наших действий лежат оценки, а не умозаключения, "суждения" или "интуиция", а не логические выкладки, Вообще, оценка или интуитивное мнение в чем-то схоже с вероятностным суждением, но резко отличается от обоих описанных выше типов последнего. Взаимосвязи между тем и другими на самом деле исключительно сложны и чреваты логическими парадоксами не в меньшей степени, чем вероятностное суждение как таковое. Если употреблять термин "вероятность" применительно к оценке (а такое словоупотребление настолько укоренилось, что нет надежды от него избавиться), то следует признать наличие третьего "вида" внутри данного "рода". Этот третий тип вероятности очень хорошо вписывается в единую с двумя предыдущими схему классификации. Мы утверждали, что существует принципиальное различие между "априорной" вероятностью, с одной стороны, и "статистической" -с другой. В первом случае "шансы" можно вычислить на основе общих принципов, во втором их можно определить только эмпирически. Такое разграничение противостоит взглядам некоторых авторов, как Вени и Зджуорт1, которые сводят первый тип вероятности ко второму на основе эмпирического закона больших чисел и практически признают допущение об объективной недетерминированности. Мы уже ставили вопрос о точности классификации, когда указывали на то обстоятельство, что "случаи", "бросания" и "удачные совпадения" в азартных играх можно объединять в однородную группу с гораздо большим основанием, нежели риск смерти или пожара. Эту точку зрения, да и всю нашу теорию, можно подкрепить попыткой обеспечения полной однородности посредством более детализированной классификации. Конечным результатом усилий в этом направлении стало бы формирование таких групп, внутри которых элементы отличаются друг от друга только объективно недетерминированными факторами.

Таким образом, рассматривая проблему с точки зрения классификации, мы приходим к следующей простой схеме разделения трех различных типов вероятности:

1.         Априорная вероятность. Классификация абсолютно однородных  случаев,  идентичных во  всех отношениях,  кроме объективно недетерминированных факторов. Такое представление о вероятности находится в одной логической плоскости с математическими теоремами (можно считать, что "в конечном счете" эти последние выведены из опыта индуктивным путем; именно так я их и трактую).

2.         Статистическая вероятность. Эмпирическая оценка частоты связей между предикатами, неразложимых на изменчивые  комбинации  равновероятных альтернатив.  Следует  подчеркнуть, что сколько-нибудь высокая степень уверенности в сохранении в будущем пропорций,  выявленных в прошлом, все-таки основывается на априорном суждении о недетерминированности. Здесь следует разграничить два осложняющих дело  обстоятельства:   во-первых,   невозможность устранения всех факторов, кроме объективно недетерминированных; во-вторых,   невозможность   перечисления   всех   равновероятных альтернатив и определения такого способа их комбинирования, который позволил бы оценить вероятность путем априорных вычислений. Главная отличительная особенность данного  типа   вероятности   состоит  в  опоре   на   эмпирическую классификацию случаев.

3.         Оценки. Специфика этого типа заключается с отсутствии какой бы то ни было реальной основы для классификации отдельных  случаев.  С этой  формой   вероятности  сопряжено больше логических затруднений, чем с двумя предыдущими, поэтому мы не можем предложить достаточно удовлетворительной ее трактовки. Тем не менее необходимо подчеркнуть ее отличие от других типов вероятности и указать на сложные связи между ними.

Мы знаем, что оценки и суждения "подвержены" ошибкам. Иногда можно приближенно определить величину этой "подверженности1', но чаще этого сделать нельзя. Вообще, любое определение численного значения оценки должно быть чисто эмпирическим, основанным на сведении воедино разных случаев, и таким образом сводится к вычислению вероятности второго (статистического) типа. В самом деле, поскольку, как мы уже отмечали, в ситуации статистической вероятности классификация полностью однородных случаев практически никогда не осуществима, очевидно, что расхождение между нею и третьим типом вероятности, исключающим всякую классификацию, - всего лишь  вопрос  степени.  Существует полный спектр градации, на одном конце которого - совершенно однородная группа, включающая случаи, связанные с риском смерти или пожара, а на другом - высказывания суждений в абсолютно уникальных ситуациях. Следует отметить, что сами крайние позиции суть абстракции, поскольку на практике, с одной стороны, невозможно образовать полностью однородные классы, а с другой - наверное, никогда не бывает так, что нельзя найти основы для сравнения, позволяющего определить вероятность ошибки в суждении.

Однако теоретическое различие между вероятностью, связанной с оценкой, и той, с которой имеют дело страховые агентства, исключительно важно и четко видно почти в любом случае, когда высказывается суждение. Приведем в качестве иллюстрации любое типичное решение, принимаемое в сфере бизнеса. Фабрикант рассматривает вопрос о целесообразности крупных капиталовложений в наращивание производственных мощностей своего предприятия. Он составляет более или менее детальную "смету", учитывающую, насколько это возможно, многообразные факторы, в той или иной степени допускающие измерение, но конечным результатом будет "оценка" вероятного исхода каждого из предлагаемых вариантов действий. Какова "вероятность" ошибки (строго говоря, любой наперед заданной степени ошибки) в окончательном суждении? Ясно, что здесь бессмысленно говорить как о расчете априорной вероятности, так и об определении сероятности эмпирически, путем изучения большого числа случаев. Существенное обстоятельство, бросающееся в глаза, заключается в такой степени уникальности рассматриваемого "случая", что нет никакой возможности свести воедино аналогичные случаи (если таковые вообще существуют) в количестве, достаточном для выработки сколько-нибудь состоятельного умозаключения по поводу действительной вероятности в интересующей нас ситуации. То же самое, очевидно, верно не только в тех случаях, когда речь идет о решениях в сфере бизнеса, но и применительно к большинству типов целенаправленного поведения.

И все же в реальных ситуациях такого рода суждения о вероятности выносятся, и значение этого факта трудно переоценить. Бизнесмен не только делает наилучшую (в пределах своих возможностей) оценку результатов своих действий, но и оценивает вероятность правильности своей оценки. Придя к определенным заключениям, он не может пренебрегать "степенью" их достоверности и надежности, ибо она имеет огромное практическое значение. Действие, основанное на мнении, зависит от того, насколько этому мнению можно доверять, не в меньшей степени, чем от того, насколько это мнение благоприятно. Ни логику, ни психологию, лежащие в основе этих размышлений, нельзя понять до конца, они -часть непостижимой для науки тайны жизни и разума. Мы  должны просто констатировать "способность" существа, наделенного разумом, формировать более или менее правильные суждения о предметах, интуитивно их оценивать. Мы так устроены, что все кажущееся нам разумным чаще всего подтверждается опытом, - иначе мы вообще не смогли бы жить в  этом мире.

Мы утверждаем, что реальная психология оценки ситуации  требует признания существования двух отдельных разновидностей выработки суждений ~ формирования собственно  оценки и оценки достоверности последней. Поэтому мы не  можем согласиться с утверждением профессора Ирвинга Фишера о том, что имеет место только одна оценка - субъективное ощущение самой вероятности. Более того, оказывается, сама первоначальная оценка может быть вероятностным суждением. Человек может действовать, основываясь на оценке  вероятности того, что его оценка вероятности некоего события правильна. Безусловно, после того, как решение принято, он скорее всего предпримет общую оценку вероятности опре- деленного исхода, а на практике может пойти еще дальше -пребывать в уверенности, что именно этот исход будет иметь  место.

Установлению связи между вторым и третьим типами вероятности - вероятностью, основанной на эмпирической классификации случаев, и той, что не имеет отношения ни к какой классификации, а является "оценкой оценки", препятствуют два рода затруднений. Прежде всего в известной нам Вселенной нет ни абсолютно уникальных, ни двух абсолютно одинаковых предметов. Следовательно, если отказаться от жестких разграничений и достаточно вольно интерпретировать сходство предметов, то можно формировать классы. Так, в упомянутом выше примере выяснение того, во скольких случаях расширение промышленного предприятия оказалось успешным, а в скольких - нет, может быть совершенно бессмысленным занятием, а может и не быть таковым. В данном конкретном случае трудно представить себе, что кому-нибудь придет в голову основывать целенаправленное поведение на выработанном таким способом суждении о вероятности успеха, но в других ситуациях подобный метод вполне может оказаться адекватным. Следует иметь в виду, что за неимением чего-либо лучшего и вероятностное суждение, основанное на полном неведении, может стать определяющим фактором целенаправленного поведения. Однако сомнительно, что человек, оказавшийся в положении менеджера из нашего примера, станет оценивать вероятность успеха своего предприятия на основе статистики "аналогичных" случаев или (при полном незнании последней) исходя из равных шансов любого развития событий. Совершенно очевидно, что он придаст гораздо больше веса своей собственной оценке значимости своего же суждения, нежели результатам каких бы то ни было вычислений. Что еще более любопытно (и гораздо более важно с точки зрения практики) - это возможность формирования класса похожих случаев по совершенно иному принципу. Вместо того чтобы рассматривать решения, принятые другими людьми в ситуациях, объективно более или менее аналогичных, мы можем основываться на решениях, принимавшихся одним и тем же человеком во всех ситуациях.

Бесспорно, к такой процедуре прибегают очень часто, и поразительно много решений фактически опирается на вероятностные суждения именно такого рода, хотя их нельзя подвергнуть строгому статистическому анализу. Это означает, что у человека действительно формируются на основе его опыта более или менее адекватные представления не только о собственных способностях вырабатывать правильные суждения, но даже об аналогичных способностях других людей. Безусловно, в той или иной мере следует принимать в расчет обе основы классификации; сделанная индивидом А или кем-то другим оценка вероятности того, что исход ситуации будет таким, как предсказывал А, основана не на целостной оценке способности А вырабатывать суждения вообще, а на оценке его умения прогнозировать развитие событий в более или менее четко определенных ситуациях. Читатель сразу же заметит, что именно такая способность вырабатывать правильные суждения (будь то в более или менее широкой или, наоборот, узкой области) и является главным фактором, определяющим пригодность человека для сферы бизнеса; это - специфическое качество человека, главное дарование, за которое он в этой сфере получает свою заработную плату. Вообще, устойчивость и успех делового предприятия во многом зависят от того, в какой мере удается оценивать способности людей в этом аспекте как при их назначении на должность, так и при установлении вознаграждения за выполнение ими своих обязанностей. На самом деле, суждения или оценки, связанные с деловыми качествами человека, суть весьма сложные вероятностные суждения. Будучи в той или иной мере основанными на опыте и степени точности прежних предсказаний, они все же остаются суждениями интуитивными или, если угодно, "бессознательными выводами индуктивного характера".

Представляется, что мы можем провести еще одно разграничение, с помощью которого можно выявить другую основу для классификации случаев, позволяющей вырабатывать вероятностные суждения. Речь идет о субъективном чувстве уверенности, которое испытывает лицо, делающее предсказание. У меня может возникнуть интуитивное ощущение или "предчувствие", что некая ситуация приведет к определенному исходу, и это ощущение настолько сильно и неотступно, что может породить более или менее сознательную уверенность. Может показаться, что основанная на силе интуиции уверенность в точности предсказания находится уже где-то на грани абсурда, но при всем при том это реальная ситуация, коль скоро такие ощущения, возникающие бессознательно или бездумно, существуют и могут стать предметом размышлений. Однако мы не можем настолько раздвинуть рамки нашего исследования, чтобы охватить все основания, на которых люди (даже образованные) принимают решения на практике, так как в этом случае оно выродилось бы в перечень предрассудков и суеверий. Итак, попытаемся сформулировать актуальные для наших целей итоговые заключения, вытекающие из рассуждений, изложенных в данной главе.

Значимость неопределенности как фактора, препятствующего безупречному функционированию конкуренции по законам чистой теории, приводит к необходимости исследования основ знания и целенаправленного поведения. Наиболее важный результат такого исследования - бросающийся в глаза контраст между знанием в том смысле, который придают этому слову ученые и науковеды, и убеждениями и мнениями, на которых основывается целенаправленное поведение вне стен экспериментальных лабораторий. Мнения, лежащие как в основе наших повседневных поступков, так и в основе решений, принимаемых ответственными менеджерами в сфере бизнеса, имеют мало общего с выводами, получаемыми путем скрупулезного анализа и точных измерений. Мы имеем дело с двумя совершенно разными типами мыслительных процессов. В повседневной жизни эти процессы носят преимущественно подсознательный характер. Мы так же мало знаем о причинах, по которым ожидаем определенных событий, как и о механизме, посредством которого вспоминаем забытое имя. Несомненно, существует известная аналогия между подсознательными процессами, именуемыми "интуицией", и схемой логичных размышлений, поскольку и то, и другое выполняет

одну и ту же функцию - предвидение будущего, а возможность предсказаний, похоже, вытекает из единообразия природы. Следовательно, какие-то элементы анализа и синтеза должны присутствовать в обоих случаях; однако поразительной чертой способности суждения является ее подверженность ошибкам.

Реальная логика или психология обычного целенаправленного поведения - довольно мало развитая область исследований, поскольку логики уделяют больше внимания структуре доказательных рассуждений. В каком-то смысле это неизбежно, поскольку интуитивные процессы и выработка суждений в силу своего бессознательного характера не поддаются научному исследованию. Внимание, которое уделяется проблеме интуитивных оценок, связано с тем, что ее смешивают с логикой вероятностей; такая путаница в значительной мере обесценивает анализ. Беглое рассмотрение понятия вероятностного суждения показало, что существуют два разных типа таких суждений, которые мы назвали априорным и статистическим. Когда мы имеем дело со вторым типом вероятностных суждений, мы не можем, в отличие от ситуации первого типа, априорно вычислить истинную вероятность; мы должны получить ее путем изучения большой группы случаев, т.е. по принципу "от частного к общему". Это ограничение является серьезным логическим изъяном, так как максимум, что может дать статистика, - это вероятностное суждение о значении истинной вероятности. На практике мы сталкиваемся еще с одним препятствием - невозможностью достичь полной однородности сгруппированных случаев в том смысле, в каком однородны "шансы" в варианте априорной вероятности, т.е. внутригрупповые расхождения практически и неопределенны, и неопределимы.

Следует четко различать подверженность мнения или оценки ошибкам и вероятность любого типа, поскольку никаким способом нельзя разбить случаи на достаточно однородные группы, чтобы можно было точно вычислить истинную вероятность. Например, при принятии решений в сфере бизнеса приходится иметь дело с настолько уникальными ситуациями, что в общем случае никакая статистическая таблица не может служить руководством к действию. Здесь понятие объективно измеримой вероятности просто неприложимо. Путаница же возникает из-за того, что мы действительно оцениваем качество, обоснованность или надежность наших мнений и оценок, и но форме такая оценка аналогична вероятностному суждению: это отношение, выраженное правильной дробью. Но на самом деле бессмысленно говорить о какой-либо объективной вероятности того, что суждение окажется верным; такое представление непоправимо дезориентирует. Но поскольку мало надежды на то, что удастся отделаться от глубоко укоренившегося, пусть даже порочного, словоупотребления, мы предлагаем называть такие оценки третьим типом вероятностного суждения, делая при этом акцент на его отличиях от первых двух, а не на сходстве между ними.

Именно этим третьим типом вероятности или неопределенности пренебрегает экономическая теория; мы же предполагаем отвести ему по праву принадлежащее место. Как уже неоднократно указывалось, неопределенность, которую можно каким-либо способом сводить к объективной количественно определимой вероятности, можно путем группировки случаев свести и к полной определенности. Деловой мир выработал ряд организационных механизмов, позволяющих осуществлять такую группировку, и поэтому при достаточно высоком уровне развития технологии деловой организации измеримые неопределенности не вносят в бизнес вообще никакой неопределенности. По ходу нашего дальнейшего исследования мы вкратце остановимся на некоторых из этих организационных приемов, являющихся единственным следом неопределенности вероятностного толка в экономической жизни; но сейчас нас интересует более важная задача - выявить последствия той высшей формы неопределенности, которую нельзя измерить, а значит, и устранить. Именно такая истинная неопределенность мешает теоретически безупречному функционированию конкуренции и тем самым придает всей экономической организации характерную форму "предприятия" и служит источником специфического дохода предпринимателя.