История Советского Союза. Перестройка. Гласность

Михаил Горбачёв

Разделы:  Рефераты по истории СССР

Биографии известных людей

Всемирная История

История России

     К осени  1986 года Горбачев  окончательно сформулировал  для себя девиз

нового этапа реформы - тотальная перестройка партии, государства, экономики.

Ее  рычаг  -  демократизация Системы.  В своих политических выступлениях  он

определял  свой  новый  курс  опять-таки как "возвращение"  к ленинской идее

поощрения  "творчества масс".  Для самых  непонятливых в  партийном аппарате

формулировал это  более доходчиво: "Там,  где сидишь, там и перестраивайся".

Идея перестройки как новой  революции, нового "правильного" Октября увлекала

его  все больше, тем паче, что  на горизонте  замаячила впечатляющая дата  -

70-летие   Октябрьской   революции.  И   к   юбилею  надо   прийти  с  новым

"исправленным" социализмом,  возведенным по  ленинским  заветам,  хотя  и не

строго по его рецептам.

     Лидер  перестройки поставил перед  собой  грандиозную  цель:  добиться,

наконец, превращения социализма в  реальную  альтернативу  капитализму.  "Не

надо  бояться сейчас громких  слов. Беда,  если ограничимся только  словами,

какими бы правильными  и красивыми они ни были".  Одним из  главных фронтов,

где,  если  уж речь  зашла  о демократизации Системы, важно  было преодолеть

отставание от капитализма, были злополучные  права человека. Выяснилось, что

в этой области  даже проще перейти от  слов  к делу, чем в сфере  экономики.

Требовалась  лишь политическая  воля руководителя. Первым было снято табу  с

вопросов свободы выезда из СССР. К этой теме в свое  время  примерялся, судя

по его  мемуарам, еще Н.Хрущев, высказывавший естественное  для правоверного

коммуниста  недоумение: "Если  социализм -  это  рай для  трудящихся,  зачем

обносить  границы колючей проволокой и удерживать здесь людей  насильно? Они

сами должны сюда стремиться".

     Менее простодушный Горбачев тоже  начал с того, что поставил в повестку

дня  вопрос  "Об упрощении практики выезда и въезда  в Советский Союз".  Это

предполагало  возможность двустороннего  движения через  советскую  границу,

причем количество  желающих въехать  в  страну  "перестроенного  социализма"

теоретически могло  многократно  превысить число  выезжающих.  "Кто-то хочет

ехать за границу на 3 месяца, а мы ему - месяц и баста! И вообще, если хочет

сбежать, велика беда! Это даже не потеря, а приобретение, чтобы всякая шваль

туда  убралась.  Всех,  кого  можно  отправить  за границу  без  ущерба  для

безопасности,  всех  отправлять -  метлой!  Все  это  часть  демократизации,

которая должна охватывать все сферы жизни".

     Лукавство  этого бравурного пассажа из выступления генсека на Политбюро

в том, что помимо заявленной им высокой цели - создать свою  "концепцию прав

человека", отвечающую духу нового политического мышления,  поднятый вопрос о

высылке   "швали"  преследовал  вполне  прагматическую   цель:  приближалась

очередная встреча с  Рональдом Рейганом, а поскольку американцы, как обычно,

заранее  подготовили  к  ней  список  советских  "отказников",   за  которых

собирался  ходатайствовать президент США, Горбачев хотел  "вынуть у него изо

рта" эту острую тему.

     Первым  из заметных  правозащитников получил свободу и  смог выехать за

границу  Юрий Орлов.  Значительно более сложной с  точки зрения  внутренней

политики  представлялась  проблема  самого  знаменитого  советского  "узника

совести" - нобелевского лауреата Андрея Дмитриевича Сахарова.

     Чтобы  психологически подготовить  Политбюро, Горбачев с немалой  долей

актерства разыграл этот сюжет так, будто Сахаров чуть ли не "отсиживается" в

Горьком, в  то время когда "вся страна пришла в движение". "Хватит  ему  там

сидеть  без дела! Пусть  Марчук (тогдашний президент Академии наук. -  А.Г.)

съездит к нему и скажет,  чтобы возвращался. Квартира, дача,  машина - все в

Москве сохранено. И пусть Марчук скажет, что советовался в ЦК".

     После того как ПБ, поморщившись, проглотило это  заявление, возвещавшее

начало  демонтажа  уже  не сталинского,  а андроповского наследия,  Горбачев

счел, что дальнейшая дорога разминирована, и решил, не прячась за спину, сам

сделать этот сенсационный политический жест.

     16 декабря 1986 года немногословные люди в  гражданской одежде, но явно

с военной выправкой, не спрашивая разрешения жильца одной хорошо  охраняемой

квартиры  в Горьком, установили  в ней телефон. По  нему позвонил Горбачев и

предложил  "ссыльному" академику вернуться в Москву к своим профессиональным

занятиям и к "служению Отечеству". Для соблюдения  приличий (как их понимало

партийное  начальство)  было   "выпущено"   никого  не  обманувшее  короткое

сообщение  ТАСС,  в   котором  говорилось:  "Академик  Сахаров  обратился  к

советскому руководству  с просьбой разрешить ему  возвращение  из Горького в

Москву. В результате рассмотрения этой просьбы компетентными  организациями,

включая Академию наук СССР и  административные органы, было принято  решение

удовлетворить  эту  просьбу.  Одновременно Президиум Верховного Совета  СССР

принял  решение  о  помиловании гражданки Боннэр.  Таким  образом, им  обоим

предоставлена  возможность  вернуться  в Москву, а А.Д.Сахарову - и  активно

включиться в академическую жизнь, теперь -  на московском  направлении (?! -

А.Г.)  деятельности  АН  СССР.  Утром 23  декабря  А.Д.Сахаров и  Е.Г.Боннэр

поездом прибыли в Москву".

     Возвращение  в  Москву  после  семилетней  ссылки  всемирно  известного

ученого  и  правозащитника  стало  первым  политическим  сигналом  Горбачева

Западу,  подтверждающим серьезность  его  намерений  в  деле  демократизации

режима. До сих пор к  его декларациям  по  этому поводу там относились как к

очередной, лишь более  изощренной  пропагандистской  кампании. Внутри страны

сенсационные сдвиги в отношении властей  к "диссидентам", еще совсем недавно

воспринимавшимся  как  опасные  государственные   преступники,  должны  были

подтвердить объявленное с  высоких трибун движение  в сторону уже  не только

"социалистического", а нормального  правового государства. Его сущность  для

доходчивости  Горбачев выразил  в  броской,  хотя  и  упрощенной  формуле  -

"Разрешено все,  что  не запрещено законом".  Если учесть, что  значительная

часть законов  предыдущей эпохи  находилась в  процессе  пересмотра,  а само

соблюдение  законов,  будь  то  властями  или  населением,  никогда  не было

национальной  российской традицией, легко понять,  что  от нового  правового

государства повеяло бакунинским анархизмом.

     Постепенно  начали  облетать  "социалистические"  обертки  и  с  других

запущенных  перестройкой  в  оборот   политических  понятий,  включая  самое

взрывоопасное - плюрализм. Когда же в январе 1987 года на Пленуме ЦК в своем

докладе  Горбачев  объявил о  предстоящей  глубокой политической  реформе  и

произнес  роковые  слова  -  "избирательная  система  не  может  не быть  ею

затронута", -  мраморный  зал заседаний верхушки  партии, с ленинских времен

единолично  правившей  страной,  как  будто  наполнился  запахом  ладана,  а

некоторым членам ЦК показалось, что они находятся внутри Мавзолея.

     Дополнительным  аргументом  в  пользу  того,  чтобы  сосредоточиться на

политической   реформе,   отодвинув   на  второй   план   остальные  аспекты

перестройки,  стали проблемы с экономической реформой. Несмотря на то  что в

своем докладе на XXVII съезде он назвал радикальную  реформу экономики среди

приоритетов перестройки, дело в этой сфере практически не двигалось. Правда,

к лету 1987  года был  подготовлен проект такой реформы,  а  в июле для  его

одобрения  созван  специальный  Пленум   ЦК.  По  замыслу  Горбачева,  после

"политического"  январского  Пленума,  расчистившего  путь к  демократизации

общественной жизни, настала очередь демократизировать экономику. Надо было и

в этой области разрушить  монополию бюрократии, на этот раз хозяйственной, и

переходить   от   административных    методов    управления   экономикой   к

"товарно-денежным"  (слово  "рынок"  даже  с  эпитетом   "социалистический",

по-прежнему вызывало аллергию у участников пленума).

     В конце концов, после  "трудной" многочасовой дискуссии с Н.Рыжковым на

сталинской даче в  Волынском  премьер  уступил,  и  пленум дал зеленый  свет

началу перестройки в экономике.  Однако на практике экономическая реформа не

заработала, поскольку, по версии Горбачева, "Николай Иванович спустил все на

тормозах". В действительности же дрогнуло все политическое руководство. Едва

правительство   заикнулось,   что   цены    на   хлеб   и   макароны   будут

"скорректированы",  пусть  даже  с   выплатой   компенсаций  населению,  как

поднявшийся  ропот  тогда  еще  не знакомых с  императивами  рынка советских

граждан  заставил высшее  руководство,  а  прежде  всего  самого  Горбачева,

отступить.

     Пенять  было не  на  кого. Разбуженное в  соответствии  с его сценарием

общество  начало  подавать голос  и  другие  признаки жизни. Оказалось,  что

политическая  реформа  не  только  усадила страну перед  телевизорами, но и,

построив ее  в  пикеты,  вывела  на рельсы  перед локомотивом  экономической

реформы,  пока   еще  разводившим   пары.  Прижатый   к  стене  собственными

аргументами, Горбачев спасовал перед "творчеством масс" и публично пообещал,

что впредь никакого  повышения  цен "без совета с народом предприниматься не

будет". После такого обещания о движении к рынку можно было на время забыть.

Тем самым отодвигалась перспектива  расширения  социальной базы горбачевской

революции за счет формирования класса новых предпринимателей и собственников

в городе и на селе. Сетуя  об "отложенных" преобразованиях в деревне, Михаил

Сергеевич   задним   числом  сокрушается:   "Надо   было  взрывать   колхозы

экономически. Начать активнее строить там дороги, смелее раздавать земельные

участки для обработки.  Я думал запустить туда такой вирус, как аренда - и в

земледелии,  и в  животноводстве. Ведь начали  было, и дело пошло. Надо было

идти  до  конца,  поощрять  средний  класс". А  раз  "до  конца"  не  пошли,

послаблениями в прежде суровом законодательстве и дозированными льготами для

кооператоров   смогли   воспользоваться  только  вышедшие   на   белый  свет

"теневики", ставшие зародышем "новой русской" буржуазии.

     Поскольку из-за саботажа управленцев  и недостаточной  "сознательности"

общества, отказавшегося  "демократически"  проголосовать  за  повышение цен,

экономическая  реформа  оказалась  заблокированной,  у  Горбачева  оставался

единственный способ  двигать  перестройку дальше -  наращивать  политическое

наступление. Для Н.Рыжкова,  у которого, естественно, другая версия событий,

нет  сомнений,  что именно  "безумное  политическое  ускорение" смело  в тот

период шансы на серьезную поэтапную реформу экономики...

     К концу 1987  года Горбачева  поглотили заботы,  связанные  с 70-летним

юбилеем  Октябрьской  революции и подготовкой  доклада,  посвященного  этому

событию. Провозгласив  перестройку  "своей" революцией,  он  теперь уже  был

вынужден примерять масштабы пока еще задуманных преобразований к Октябрю,  а

значит,  вопреки собственным начальным  намерениям,  "бросить  вызов" своему

кумиру - Ленину. Разумеется, в юбилейном докладе  даже намека на это быть не

могло. Генсек  лишь окончательно отмежевался от  Сталина и,  как бы  отвечая

своим дедам, не верившим, что вождь имел отношение к их страданиям, поставил

все точки над "i",  заявив:  "Сталин знал". Главной  новацией  доклада  была

официальная реабилитация Н.Бухарина,  воспринятая партийными догматиками  (в

то  время  в  эту  категорию  помимо Е.Лигачева  входил  и  Б.Ельцин,  также

считавший,  что  с подобного  рода  деликатными сюжетами  не  надо  "слишком

торопиться")  как  преждевременная,  а   радикализировавшимся   общественным

мнением как недостаточная и робкая. В  результате доклад не удовлетворил  ни

радикалов,  ни  консерваторов и, может быть,  поэтому до  сей поры  остается

предметом  гордости  "центриста" Горбачева:  "Главное,  что  я не  закрыл, а

открыл дискуссию".

     К этому моменту он внутренне созрел для того, чтобы освободиться уже не

только  от Сталина, но и от  остальных своих предшественников - "улучшателей

большевизма" -  Хрущева  и Андропова,  и, пока еще подспудно, самого Ильича.

"Зазор"  между   Сталиным  и   Лениным,   в   котором   вместе   с   другими

"шестидесятниками"  он   рассчитывал  найти   формулу  идеального,   так   и

несостоявшегося    Октября,   был   дотошно   исследован,   многократно    и

безрезультатно опробован на  практике и оказался  бесплоден. Теперь Горбачев

мог с  чистой  совестью  человека, обшарившего все сусеки оставленной  ему в

наследство  Системы, ополчиться на "плакальщиков" по  поводу его отступлений

от  социализма  и  обозвать  их  воинствующими   демагогами,  догматиками  и

"теоретиками отставания".

     "К 1988 году, - писал он в журнальной статье, подводя десятилетний итог

перестройки, - мы осознали, что  без  реформирования самой системы не сможем

обеспечить  успешное  проведение реформ (с  этого момента можно  говорить  о

втором  содержательном этапе  перестройки.  Он  базировался  уже  на  других

идеологических  позициях, в основе  которых лежала идея социал-демократии)".

Понятие  "мы"  к  этому времени  тоже становилось  другим. Рыжков  и Лигачев

оставались в нем все более номинально, а с октября 1987 года из горбачевской

обоймы  выпал и еще один  патрон, которым он особенно и не дорожил, посчитав

за "холостой", - Борис Ельцин. Небрежно отмахнувшись от его обид, изложенных

в просьбе  об отставке, Горбачев пробудил  дремавший внутри  Ельцина ядерный

реактор  неудовлетворенного самолюбия, которое  после унизительной экзекуции

на  пленумах  сначала  ЦК,  а  потом  Московского  горкома  начал  принимать

политическую форму.

     Период  эйфорического  единения  постбрежневского  руководства   вокруг

проекта неясных перемен и  личности нового генсека заканчивался.  Начиналась

пора жесткого  столкновения уже не только различных характеров и амбиций, но

и интересов, и ее исход, как в любой борьбе антагонистических тенденций, был

непредсказуем.  Сам Горбачев, устроив, как примерный  сын, достойные поминки

по Октябрю, теперь должен был думать  о самостоятельном устройстве жизни. Он

продолжал  считать себя марксистом, но уже только в тех  рамках,  которые  в

свое время обозначил для себя  основательно  изученный им  Ленин:  "Марксист

должен  учитывать  живую  жизнь,  точные  факторы  действительности,   а  не

продолжать  цепляться  за теорию  вчерашнего  дня". Пожалуй, только в  этом

смысле он оставался, как сам считал, верным ленинцем. Однако, приняв решение

выйти за рамки ленинской модели социализма, партии "нового типа" и концепции

однопартийного государства,  он  начал  выходить  из  "кокона"  реформатора,

превращаясь в кого-то, кого еще до сих пор не было - Горбачева.

Из доклада Генерального секретаря КПСС Михаила Сергеевича Горбачева (р. 1931) на Пленуме ЦК КПСС (27 января 1987 г.) о годах, когда партию возглавляли его ...

Сергей Федорович надеялся изменить отношение Горбачева к армии. ... Сергей Федорович понимал, что политика Горбачева приведет к развалу ...

директоров, а 15 января состоялась встреча с М. С. Горбачевым (заранее .... Горбачев ответил: "Я очень рад, что вы связали эти два. слова". Мы прошли в зал. ...

советские и хозяйственные руководящие должности (доклад Горбачева на ... Горбачев, и его ближайшие сторонники сами еще не полностью свободны от ...

телеграмму Горбачеву и Рыжкову с изложением нашей точки зрения. ... Горбачев смешивал две совершенно различные вещи - преступные акты убийств, ...

За этот период Лукьянов должен был переговорить с Горбачевым, который, как выяснилось, ... Дело в том, что вскоре Горбачев подписал с немцами соглашение, ...

«Это то зерно,— сказал М. С. Горбачев,— что мы сейчас закупаем за валюту, товарищи. ... Товарищ М. С. Горбачев, выступая с докладом на XXVII съезде КПСС, ...

К середине 80-х стала очевидна бесперспективность советского военного присутствия в Афганистане. В 1985 года после прихода Горбачева Кармаль был заменен на ...

Горбачев М. С. (за выдающийся вклад в процессы укрепления мира, которые происходят сейчас в важнейших областях жизни мирового сообщества) 1990 г. ...

Он никогда не шел против Горбачева. Я не раз был свидетелем того, как отец. одергивал подчиненных, позволявших нелестные или, вернее, фамильярные ...