Всемирная история

Культура древнего Рима

Европа

Предлагаемая вниманию читателей работа по истории римской культуры построена несколько необычно. В большинстве случаев в основу такого рода трудов кладется хронологический принцип (периодизация определяется той концепцией хода римской истории, которой придерживается автор) и для каждого периода рассматриваются основные составные элементы культуры: философия, наука, религия, историография, литература, искусство, обычно в более или менее тесной взаимосвязи с социально-экономическим и политическим развитием.

Такая структура имеет несомненные преимущества, поскольку дает известную историческую перспективу и позволяет в каждом разделе, хотя бы кратко, охарактеризовать отдельных деятелей культуры. Но у нее есть и свои недостатки. Во-первых, неизбежно дублируются специальные труды, посвященные отдельным областям культуры, и работа вольно или невольно приобретает в известной мере справочный характер. Во-Еторых, на задний план нередко отходят проблемы, представляющие первостепенный интерес как в теоретическом (культурологическом) плане, так и непосредственно связанные с изучением истории Рима.

Таких проблем можпо назвать несколько.

Как известно, в литературе неоднократно ставился вопрос о том, можно ли вообще говорить о римской культуре, как о самобытном, целостном феномене. Так, О. Шиенглер все явления, связанпые с Римом, относил к «эпохе цивилизации», т. о. к такой эпохе, когда «душа культуры» теряет свою потенцию, способность создавать новые духовные ценности. Самобытность римской культуры отрицал и А. Тоинби. Подобная точка зрения, восходящая к концепции «греческого чуда», к представлению о греческой культуре VT—IV вв. до н. э., как о недосягаемом этадоне, апогее, после которого следует многовековый упадок, еще настолько распространена, что не представляется возможным перечислить всех, кто ее в той или иной мере разделяет. И естественно, что в глазах ее приверженцев римляне выглядят эпигонами, которые пытаются подражать греческим образцам, не достигая ик высот, все перенимая и практически не создавая ничего своего.

Эта концепция, вызывает, однако, немало возражений. Но, видимо, для характеристики римской культуры и оценки ее роли недостаточно лишь выявить то оригинальное, что создали римляне. Следует но возможности установить, как оригинальное сочеталось с заимствованным, как заимствованное перерабатывалось, абсорбировалось и в результате создавалось некое единство. Не моиее важно выяснить, было ли это единство только синкретическим или же органическим целым? А этот вопрос непосредственно связан с проблемой открытости или замкнутости греческой и римской культур.

Обе культуры формировались и развивались па базе античной гражданской общины. Весь ее строй предопределял шкалу основных ценностей, которыми так или иначе руководствовались все ее сочлены. К таким ценностям принадлежали: идея значимости и изначального единства гражданской общины при неразрывной связи блага отдельной личности с благом всего коллектива, служить которому -- долг каждого гражданина; идея верховной власти народа, ставящей античный город на педося-гаемую высоту по сравнению с теми государствами, где правит царь, а все остальные жители — его рабы; идея свободы и независимости как для города, так и для граждан (при всем различии в толковании свободы она всегда противопоставлялась рабству); идея теснейшей связи гражданской общины с ее богами и героями, как бы тоже бывшими ее членами, пекущимися о ее делах, подающими зпаки своей воли, требующими почитания, но не воспринимавшимися как верховные грозные боги других народов, установившие мировой и социальный порядок, неизменный и вечный. Такое восприятие божества и в Греции, и в Риме открывало простор свободному поиску в области философии, науки, искусства и самой религии, не связанному догмами и канонами, тем более что условия жизни античной гражданской общины исключали возможность образования как больших храмовых хозяйств, так и жреческой касты. Можно отметить также, что политическая жизнь как греческих полисов, так и Рима, борьба лидеров различных направлений, стремившихся заручиться поддержкой народного собрания, открытые судебные процессы, игравшие немалую роль в политике и привлекавшие массу слушателей, стимулировали развитие ораторского искусства, умения убеждать, а значит, и развитие логического мышления, во ыпогом определившего методы как философии, так и науки. Сходство многих черт базиса создавало благоприятные условия для взаимовлияния культур, и прежде всего для воздействия греческой культуры на римскую.

Но сходство отнюдь не означало тождества. Рим во многом отличался от греческого, в первую очередь афинского, полиса. С самого начала своего существования Рим вел постоянные войны со своими соседями, что в значительной мере определило и его организацию, и весь строй жизни, и историю. Если греки создавали мифы о богах и полубогах, то для римлян в центре его мифологии был сам Рим, его героический победоносный народ, те, кто боролся и погиб за его величие. Боги, по убеждению римлян, лишь помогали им победить, выказывая тем свое особое расположение к римскому народу. Железная воинская дисциплина требовала БОННСКИХ добродетелей — мужества, верности, стойкости, суровой непреклонности, гордого достоинства, песовместного с проявлением шумного веселья, допускавшегося в виде исключения лишь на некоторых праздниках. Такие добродетели требовались не только для войны, по и для мирной жизни, для исполнения долга хорошего гражданина. Абсолютная власть главы фамилии с детства приучала юношей к беспрекословному повиновению, к отсутствию собственной инициативы, собственного суждения. Под руководством отца они изучали ремесло воина и земледельца, обязанности гражданина и значительную часть жизни проводили в военных походах. Римский плебс, видимо, с гораздо большим трудом, чем афинский демос, добился своих побед, и победы его не были столь полными, как у афинского демоса. Борьба патрициев и плебеев стоила огромного напряжения сил с обеих сторон. В ходе ее вырабатывались различные формы организации как патрициев, так и плебеев. Первостепенное значение приобрела борьба за различные законы, вырывавшиеся плебеями у их противников, что обусловило особую роль права в жизни общества. Обе стороны использовали в своих интересах религию, первоначально очень близкую к праву. Патриции и вербовавшиеся из их среды понтифики толковали религиозно-правовые нормы, божественные знамения. Для плебеев религия санкционировала принятые по их требованию сакральные законы, охранявшие неприкосновенность народных трибунов, священный долг патронов относительно клиентов и т. п. Тесная связь религии с правом, с политической борьбой, с одной стороны, повышала ее значение в жизни общества, с другой — способствовала ее формализации, детализации различных способов общения с божеством, узнавания его воли, исключала полет фантазии и, так сказать, «еобствеп-ную инициативу» в религиозной сфере, не ставшей источником поэтического творчества. Упомянутые различия во многом определили путь освоения римлянами греческой культуры.

При этом надо учесть, что первоначально римляне знакомились с элементами греческой культуры лишь через посредство этрусков и городов Великой Греции (если не считать самых ранних контактов с ахейским миром). В полной мере они соприкоснулись с нею лишь в III в. до н. э., когда эллинская культура уже стала культурой эллинистической, т. е. когда полисы вошли в состав эллинистических царств и перед гражданами полисов, ставших подданными царей, встали новые проблемы, еще не стоявшие перед римскими гражданами, лишь два века спустя оказавшимися в положении подданных и лишь тогда в полной мере понявшими своих эллинистических предшественников.

Таким образом, при сходстве в базисе, облегчавшем гражданам Рима освоение духовного наследия греческих полисов, на пути к полному заимствованию ими греческой культуры в тот период, когда они получили возможность хорошо ее узнать, стояло два барьера: известное различие в системе ценностей и различие стадиальное.

Как при таких условиях в те или иные эпохи римской истории воспринимались и перерабатывались эллипские и эллинистические влияния, как синтезировались римские и греческие основы в единую позднеантич-ную культуру и какой вклад внесли в нее римляне — один из важнейших вопросов, непосредственно связанных с упоминавшейся проблемой открытых и закрытых культур.

Но он имеет еще одну сторону. Достаточно известно, что постепенно формировавшаяся греко-римская, античная культура по мере увеличения римской державы, превратившейся в Римскую империю, так или иначе распространялась по римским провинциям, в свою очередь вносившим в нее свой вклад. Обычно этот процесс определяют, с одной стороны, как романизацию провинций, с другой — как ориентализацию и варваризацию империи, что вело к некоему синкретизму, особенно ярко проявлявшемуся в сфере религии, но нашедшему свое выражение и в других областях. Здесь опять-таки возникает необходимость выявить корни, сущность и значение таких процессов и факторов, тормозивших их или стимулировавших. Очевидно, что факторы эти были связаны с факторами базисными, определявшими возможность проникновения и освоения иноземных влияний. Романизации культурной предшествовала и сопутствовала романизация социально-экономическая. Система ценностей, мировоззрение, сложившееся на основе строя античной гражданской общины, могли утвердиться в тех областях империи, где граждапские общины, античные города играли ведущую роль. Там, где в большей или меньшей степени сохранялись доримские отношения (кровнородственные и сельские общипы, внегородские имения местной знати и храмов), население могло усваивать латинский и греческий языки, пазывать своих богов римскими и греческими именами, воспринимать некоторые формы римского образа жизни, но все это не разрушало основ его мировосприятия. Когда ослабело влияние в провинциях римского и романизованного правящего класса и он стал сменяться новым, вышедшим из глубин провинциального населения, стали выступать па поверхность, крепнуть близкие этому новому господствующему классу элементы культуры, в той или иной мере оплодотворенные элементами культуры античной. Следовательно, они никогда не умирали, а были, так сказать, лишь загнаны вглубь, давая, однако, так или иначе о себе знать и в религии, и в искусстве, предшествовавшем греко-римскому провинциальному искусству и его пережившем. Как сочетались культура и мировоззрение римского и туземного провинциального населения — вопрос, неизбежно встающий перед исследователем.

С другой стороны, нельзя обойти молчанием и влияние провинций на Рим. Влияние западных провинций заметно в общем мало, хотя кое в чем оно все же обнаруживается (например, в распространении по Италии, видимо, заимствованного из Галлии культа строительных инструментов как символа созидательного труда и честной жизни; в заимствованиях некоторых элементов обычного права, связанного с оощинами; в типичной для поздней античной культуры идеализации жизни «варваров», основывавшейся на некоторых чертах строя жизни германцев, британцев, гетов). Слабость такого влияния понятна, поскольку стадия развития народов большинства западных провинций была для римлян давно пройденным этапом.

Гораздо ощутимее влияние восточных провинций с их тысячелетней государственностью и культурой. Но и это влияние, «ориента лизанию», нельзя преувеличивать. Заимствовалось то, что не противоречило мировосприятию римлян. Так, в частности, было с восточными культами, из которых устранялись некоторые части их ритуала, противоречившие римской этике. Даже в Ш в. п. э., когда, по распространенному мнению, «ориентализация» империи зашла очень далеко и восточные культы среди некоторых слоев населения сильно распространились, императору Элагабалу не удалось ввести почитание своего эмесского бога, сопровождавшееся, с точки зрения римлян, дикими и непристойными обрядами. А когда Аврелиан ввел общеимперский культ Непобедимого Солнца, он построил его по привычному для римлян образцу.

«Ориентализация» империи, как и романизация провинций, связана с социально-экономическими и политическими процессами. Когда базой империи стали не города и класс городских собственников, не известное разделение труда между хозяйствами, областями, провинциями, связывавшее их экономически, а самоудовлетворяющиеся сельские общины и огромные имения зпати и императоров, объединить империю, противодействовать усилившимся центробежным тенденциям могли только связи «деспотические», абсолютная власть «божественного» императора. Императорская власть, фактически слабея, внешне все более становятся подобна власти восточного царя с ее теократическим оформлением. Но и тогда ядро римской системы ценностей остается известным барьером для проникновения принципиально чуждых ей элементов этой идеологии. Следовательно, о синкретизме, если понимать под ним более или менее механическое соединение идей, образов, представлений, можно говорить лишь очень условно. Впитывающая такие образы и идеи система эволюционирует но своим внутренним законам, сохраняя на разных этапах эволюции свою целостность и заимствуя лишь то, что этой целостности не противоречит.

Таким образом, авторам настоящей работы прежде всего необходимо было выяснить, каков механизм взаимодействия культур в процессе формирования и эволюции единой римской, а затем позднеантичной культуры. При этом авторы исходили из определенного представления о факторах, обусловивших характер и эволюцию римской культуры как культуры римской гражданской общины со всеми ее характерными особенностями и обусловленным ею мировосприятием.

Отсюда вытекали две основные задачи.

Одна из них — определить структуру римской культуры, т. е. иерархию входивших в нее компонентов, поскольку, видимо, именно эта иерархия придает ей своеобразие и поскольку о развитии культуры как ейстемы можно, скорее всего, судить на основании более или менее аналогичного, идущего в одном ритме и направлении развития ее сторон, а также, в некоторых случаях, и по изменению роли того или иного компонента. Например, в эпоху расцвета гражданской общины, когда основной ценностью для римлянина был самый Рим, римский народ, предназначенный покорять другие народы и править ими для их же счастья, а основной долг гражданина видели в том, чтобы осуществлять эту миссию, первенствующее значение имели политико-философские учения. Они имели целью обосновать превосходство римского политического устройства над всеми остальными формами человеческого общежития, воспитать из римлян хороших граждан, гордых своей принадлежностью к «народу-господину», своими добродетелями, и сделать их счастливыми, поскольку благополучие гражданской общины столь же зависело от благополучия граждан, сколь и их счастье зависело от процветания родного города. Этой задаче были так или иначе подчинены и другие сферы культуры. Религия являлась связующим звеном как гражданства в целом, так и меньших, органически включавшихся в город коллективов — территориальных единиц, коллегий и основной социально-экономической ячейки общества — фамилии. Религия определяла необходимые для сплочения и функционирования этих коллективов отношения и обязанности, связывавшие их сочленов: долг людей по отношению к богам, сына — по отношению к отцу, отца — относительно подвластных ему членов фамилии. Религия требовала тщательного выполнения всех обрядов и ритуалов, дабы не нарушить союз, мир с богами.

С религией сперва неразрывно, затем все более обособляясь, и стапо-вясь одним из элементов политико-философских спекуляций, было связано право. Право и его важнейшая составная часть — закон былн для римлян структурообразующим элементом как мирового, так и гражданского порядка. Закон богов упорядочивал космос; право, равное для всех граждан, делало город миниатюрным отображением космоса. Пожалуй, ни в одной другой культуре право не занимало столь высокого места в иерархии ее компонентов, не пронизывало до такой степени и философскую мысль, и повседневную жизнь.

Особое значение в структуре культуры принадлежало науке. Неоднократно выражалось сомнение в применимости термина «наука» к методам познания мира в античности. Ссылаются обычно в таких случаях па отсутствие в те времена эксперимента, стройной системы знаний с соответственным понятийным аппаратом и точными способами исследования и осмысления полученных результатов, на разрыв между теорией и практикой, а следовательно, и опирающегося на науку технического прогресса,— словом, на отсутствие всех признаков, характеризующих науку нового времени. Однако подобные сомнения представляются необоснованными. Не говоря уже о том, что античная, в частности римская, паука знала, хотя и в ограниченных масштабах, и эксперимент, и споры о методах познания (между «догматиками» и «эмпириками», между стоиками, утверждавшими возможность познания на основании свидетельств органов чувств, и отрицавшими такую возможность академиками, между теми, кто считал, что главное — описать предмет, и теми, кто считал нужным его определить, и т. п.), что она имела ряд достижений, стимулировавших затем развитие науки арабов, а затем и европейцев нового времени, что без ее приложения к практике не были бы возможны несомненные достижения в сельском хозяйстве, горном деле, строительстве, медицине, мореплавании, работе землемеров и картографов, следует учитывать, что во многом отличие античной науки от современной объяснялось ее местом в системе культуры и иными, чем у науки нового времени, задачами. Как и всякая наука, она была призвана помочь людям ориентироваться в окружающем мире, дабы выработать по возможности наиболее благоприятные условия для выживания, воспроизводства и функционирования созданного ими общества. И если философские и политические учения ставили целью достижение таких наиболее благоприятных условий для выживания и функционирования римской гражданской общины, то наука, так сказать, обслуживала их, помогая достижению этой цели.

Познание мира, космоса и правящих им законов должно было способствовать дознанию его отображения — города, познанию места человечества и человека в микро- и макрокосме и, соответственно, обоснованию его долга повиноваться законам того и другого и — опять-таки — достичь счастья и совершенства. Недаром сама добродетель воспринималась как результат знания, науки. И целью науки было использование ее достижений не столько для удовлетворения экономических потребностей, а именно для того, чтобы привести человека к добродетели и счастью. Точкой ее приложения была не техника, а гражданин, человек. И именно в Риме внимание к человеку, как к органической составной части мироздания, особенно очевидно. Цицерон и Гораций утверждали, что поэт и оратор обязаны изучить характер и, как мы бы сказали, психологию каждого изображаемого ими персонажа, учитывать его возраст, нрав, занимаемое им положение и обусловленные этим права и обязанности. Римские скульптурные портреты дают нам целую галерею типов, характер и психология которых чрезвычайно ярко выражена. Для римских стоиков каждый человек, будь то сенатор или раб, являлся носителем божественной искры, логоса, частицы мировой души и мог достичь мудрости и добродетели. Идея гражданства как коллектива сочеталась с уважением к индивиду, признанием его значимости. Поэтому представитель любого философского направления считал своим долгом научить слушателей и читателей, как себя усовершенствовать и стать счастливым.

Конечно, такая цель римской науки столь же отличалась от целей современной науки, сколь отличается общество нового времени, эту науку создавшее, от общества, в котором жили и трудились мыслители античного мира. Но различие между двумя, в какой-то мере сходными феноменами еще не дает основания утверждать, что один из них вообще не существует.

С некоторыми чертами психологии римлян связано и их отношение к времени и пространству, или, вернее, к своей истории и к расширению своей державы. Как сочетались представления о несомненном, например для современников Августа, прогрессе по сравнению с «временами предков» со столь высоким уважением к этим временам и преклонением перед их установлениями, в принципе остававшимися нормой, регулировавшей и самый этот неизбежный прогресс? В каком диалектическом единстве и взаимовлиянии проявлялись в теориях историков, философов, политиков идеи римского патриотизма и космополитизма? Как сочеталось безусловное признание превосходства римлян над всеми народами с диктуемой включением этих народов в состав римской державы необходимостью найти наилучшие методы их ассимиляции, сосуществования с ними? Как расширялся горизонт римлян и как изменялось их мировоззрение по мере превращения Рима из города просто в Город с большой буквы, столицу «круга земель»? На эти вопросы еще не могут быть даны однозначные ответы, но самая их постановка помогает более глубоко проникнуть в сущность римского мировосприятия, определявшего и отдельные сферы римской культуры (в первую очередь историографию в ее связи с политической мыслью и пауку), и ее общую структуру.

Но для изучения культуры недостаточно выявить лежащую в ее основе систему ценностей и обусловленную ею идеологию. Важно проследить, как под воздействием изменений в базисе модифицировалась система ценностей, идеология, социальная психология и как эти изменения сказались на перестройке иерархии компонентов культуры, на ритме их эволюции.

Важнейшим рубежом здесь было установление Империи, подготовленное ходом истории лоследпих двух веков до п. э. Рим, став столицей империи, окончательно утратил черты гражданской общины, уже ранее постепенно исчезавшие. Зато укреплялись старые и возникали новые гражданские общины в Италии и провинциях. Родной полис, особенно в восточных провинциях, по-прежнему оставался для его граждан непреходящей ценностью, первичным единством, космосом в миниатюре. В самом же Риме стал преобладать космополитизм, мышление в мастита-бе всего мира, всего человечества, что предполагало и переориентацию ценностей.

С установлением принципата под сильным влиянием официальной пропаганды, повлиявшей на самых видных представителей эпохи Августа, миссия Рима представлялась завершенной. Многовековые внешние и внутренние войны, стоившие стольких жертв и страданий, окончились и, казалось, завершились победой основных принципов, за которые шла борьба. Рим во главе с Августом покорил мир и принес ему «золотой век». Римский народ, перенеся «свою власть и величество» на наделенного властью народного трибуна императора, якобы достиг того суверенного положения, завоевать которое его призывали популяры. Высшие сословия получили гарантии против новых гражданских войн, аграрных законов, пользовались почетом и уважением. Никаких перемен больше быть не могло, оставалось только служить великому и вечному целому — империи и ее главе. Но такое положение означало кризис, исчезновение больших коллективных целей, за которые можно было бы бороться, которые придавали смысл жизни и деятельности людей. И именно этот кризис целей, тем более в условиях, когда реальная действительность в общем отнюдь не соответствовала официальной версии «золотого века», в гораздо большей мере, чем утрата политической свободы, по поводу которой скорбели только деятели сенатской оппозиции I в. н. э., вызывал чувство отчуждения, разорванности, разобщенности, бессмысленности существования, столь отчетливо — и чем далее, тем более — проявлявшееся у разных авторов эпохи Империи. Теперь они в полной мере восприняли теории и учения, сложившиеся в эпоху эллинизма, развивая их и обогащая собственными идеями.

Положение ухудшалось из-за общей неуверенности в завтрашнем дне, усиления зависимости от чьей-то чужой воли. Это ощущалось разными слоями населения, начиная от сенаторов, рисковавших навлечь на себя гнев императора, лишиться положения, имущества, жизни, и кончая «маленьким человеком», который зависел от владельца имения, на земле которого он сидел, работодателя, патрона или просто более высокопоставленного, чем он, человека. Чувство отчуждения усугублялось тягостным чувством несвободы, унизительным сближением с положением раба, который, с точки зрения римлян, отличался от свободного гражданина необходимостью лгать, изворачиваться, не высказывать откровенно свои мысли, льстить, угождать.

Отсюда всеобщий интерес к вопросам, откуда берется все это зло, как жить, как преодолеть отчужденность, воспринимавшуюся как отчужденность от космической гармонии, и разобщенность, противоречившую самым основам психологии гражданина античного города, как не утратить даваемое свободой самоуважение.

Этими вопросами занималась и философия, и наука, и религия. Последняя постепенно выдвигается на первое место в иерархии компонентов культуры, оттесняя уже лишившийся своего смысла и истрепанный официальной пропагандой «римский миф» и все связанные с ним ценности и идеи. Выдвижению религии на передний план способствовало я установление обязательного императорского культа, так что и лояльность, и оппозиция режиму принимали религиозную форму, и то, что бог стал трактоваться как объединяющее космос начало, приобщение к которому преодолевает отчуждение. Немалую роль здесь играл ж дававшийся теперь ответ на вопрос, как обрести свободу. В разных формах он в общем сводился к одному тезису: свободу можно обрести, отвернувшись от внешнего, материального, преходящего, подчиненного людям и обстоятельствам, и сосредоточившись на внутреннем, духовном, вечном, подчиненном только богу, не зависящем от земных «тиранов» и перемен судьбы. Отсюда - особый интерес к душе, разуму, к посмертному бытию духовного «я».

Устремление к внутреннему миру в противоположность внешнему так или иначе определяло все дальше заходившую модификацию во всех сферах римской (вернее, греко-римской) поздней культуры. Философия все более сближается с религией, все дальше отходит от науки, не справившейся со своей задачей сделать людей хорошими и счастливыми, а потому переставшей привлекать интерес. Характерно, что если в I и начале II в. н. э. философы и писатели превозносили ученых, в частности астрономов, как людей, которые, еще живя па земле, приблизились к богам, познав установленные ими для космоса законы, то в одной анонимной эпиграмме III в. автор пишет, что, пока он занимался астрономией, его никто не знал, когда же он обратился к поэзии, его стали приглашать к себе первые граждане Рима. В рассчитанных па вкусы публики литературных и научных сочинениях все большее место занимает необычайное, чудесное, фантастическое. Астрология и матия овладевают умами, вытесняя иные интересы. В самой религии на первый план выступает не ритуал, не обряд, а вера, чистота души, жизнь, согласная с теми или иными представлениями о добродетели. В области права юристы, прежде решающее значение придававшие фактам, действиям, букве закона или документа, теперь все большее внимание уделяют воле, намерениям законодателя, завещателя, человека, по той или иной причине представшего перед судом.

Общекультурные изменения отразились и па искусстве. В его развитии четко прослеживается влияние на Рим других народов — италиков, этрусков, греков. Вместе с тем постепенно кристаллизуются его индивидуальные черты, нашедшие отражение и в архитектуре грандиозных построек, и в расцвете (отчасти благодаря изобретению бетона, сделавшего возможным конструирование больших ровных плоскостей) настенной живописи со сложными, многофигурпыми композициями и пейзажами, и особенно в совершенстве скульптурных портретов, позволяющих уловить не только характерные свойства отдельной личности, но и настроения эпохи — чувство уверенности, оптимизма, спокойствия или, напротив, сомнения, беспокойства. Чем далее, тем более на теорию и практику искусства влияли те же факторы, что и па другие сферы культуры — предпочтение внутреннего внешнему, духа материи. Реалистическая эстетика Горация и Цицерона сменяется эстетикой Плотина, считавшего, что художник призван изображать не тело, а душу, идею предмета. И произведения искусства в значительной мере утрачивают реализм, сходство с оригиналом. Колоссальные статуи императоров выражают идею нечеловеческого величия; в портретах обыкновенных людей вся жизнь сосредоточивается в глазах.

Так под влиянием коренных изменений в идеологии, обусловленных социально-экономическими и политическими изменениями в структуре общества, примерно в одном ритме и в одном направлении эволюционируют и структура компонентов, и сами эти компоненты культуры как целостной системы.

Вторая задача, которую решали авторы настоящего труда,— изучение идеологии и соответственно восприятия культуры и культурных ценностей различными классами и слоями римского общества.

Система ценностей, идеология римского гражданина складывалась в те времена, когда римская гражданская община была более или менее сплоченным коллективом, каким .дщ^талд-.^после1 окончательного уравнения в правах патрициев и плебеев, наделения плеоеев землей, отмены долгового рабства и т. п. Безудержная агрессия Рима, чьи победы, правда, часто давались ценой колоссального напряжения сил, на каком-то этапе была выгодна разным слоям общества, и «римский миф» со всеми вытекающими из него последствиями был близок всему римскому гражданству, противостоящему известному тогда миру. Но постепенно внутреннее единство стало нарушаться и сменилось острыми конфликтами, которые с особой силой проявились к концу Республики и были загнаны внутрь, но от этого не стали менее непримиримыми в эпоху Империи. Как в таких условиях исходная система цепностей и зиждившиеся на ней идеология и культура перерабатывались, осмыслялись разными классами и социальными слоями — вопрос, еще сравнительно мало изученный, но представляющий первостепенный интерес. Как преломлялось в сознании и программах идеологов различных слоев прошлое? Чего они считали необходимо достичь в настоящем? Как смотрели на долг человека? На мир людей и богов? Каковы были их представления о морали и добродетели? И как в идеях отражались реальные противоречия? Ответы на такие вопросы важны как в теоретическом, культуроведческом плане, так и для исследования специфических идеологических форм классовой борьбы, форм, на определенных этапах римской истории игравших не меньшую роль, чем открытые выступления угнетенных.

Раскол в идеологии различных социальных слоев уже рано сказался па роли поэзии в обществе и па месте в нем поэта. Как и другие представители римской интеллигенции (учителя, грамматики, врачи), поэты и драматурги в Риме III—II вв. до н. э. были или отпущенными па волю образованными рабами, или уроженцами италийских и греческих городов, т. е. неримскими гражданами или выходцами из простого народа. Всем им приходилось искать покровительства знатных семей, становиться на положение их клиентов. Члены высших сословий считали для себя возможным, помимо военной и политической деятельности, заниматься только разработкой истории и права, светского и жреческого. Поэтому, когда в Риме под влиянием Греции стали развиваться поэзия и драматургия, они были рассчитаны в основном на плебс, увлекавшийся зрелищами, элита же смотрела на этот вид творчества свысока, хотя и покровительствовала некоторым поэтам, особенно тем, кто прославлял подвиги своих знатных патронов. Затем, в I в. до п. э., с появлением понятия «почтенного досуга» людей, временно отошедших от политики или вовсе не считавших нужным ею заниматься, из высокообразованной, проникнутой духом эллинизма молодежи формируется круг поэтов, писавших именно для элиты и чуждых народу. Только при Августе, когда римская поэзия достигает наивысшего расцвета и по форме, и по глубине содержания, смыкаются оба направления. Поэты осознают высокую миссию поэзии, приобщающей людей к культуре и гуманности, и поэта, как пророка, призванного провозглашать истины, действительные па все времена. Тогда поэзия обрела огромную популярность. Но такое единство длилось недолго. После Римской империи, все более углубляясь по мере возрастания социальных противоречий.

Раскол этот сказывался и в других сферах и отражался в разных процессах и явлениях. Одно из них может быть условно обозначено как формирование «массовой культуры». Применение данного, родившегося Б современном капиталистическом мире термина к миру римскому может, конечно, вызвать сомнения. Самое это понятие, как известно, определяется разными исследователями по-разному. И естественно, некоторые из определений (например, такие, в которых на передний план выдвигается роль средств массовой информации) к Риму неприложимы. Но если иметь в виду те факторы, которые повседневпо воздействовали на широкие массы, формируя их сознание (средства официальной пропаганды—статуи императоров и знатных лиц с прославлявшими их надписями, лозунги, чеканившиеся на монетах, зрелища, организуемые императорами, их триумфы, торжества по поводу их побед, юбилеев, апофеоза, санкционированные государством религиозные празднества с поражавшим воображение ритуалом и обязательными молитвами за императора, сенат и римский народ), и те пути, которыми до народа доводились — в упрощенной форме — идеи философов и других представителей интеллигенции и в значительной мере должны были создавать некую отдушину накопившемуся недовольству (например, любимые широкой публикой выступления ораторов, в которых благородный бедняк обличал порочного богача, прославлялись бедность и воздержанность и клеймились богатство и роскошь), то, видимо, хотя и с соответствующими оговорками, можно говорить о «массовой культуре» императорского Рима.

Как и в буржуазном мире, в Риме «массовая культура» не была культурой масс, но так или иначе на нее воздействовала. Любопытным памятником переплетения той и другой служат аптичные романы, появившиеся или, во всяком случае, распространившиеся во времена Империи и, видимо, пользовавшиеся немалой популярностью. Герои их, отличавшиеся удивительной красотой, благородством, стойкостью духа, переживали самые невероятные приключения в полуфантаститееких странах, терпели страшные бедствия — плен, рабство, пытки,— но благодаря помощи богов и собственным добродетелям всегда оказывались выше гос-тход и правителей, обличали их пороки, с честью выходили из всех испытаний и достигали счастья.

Идеология народных масс, трудящихся свободных и рабов, сближавшихся и в общем труде, и в общих организациях (коллегиях) «маленьких людей» и одинаково страдавших от форм эксплуатации, порожденных рабовладельческим способом производства, отражалась в баснях, пословицах, выступлениях киников, в надписях и изображениях на алтарях и надгробиях. Эти памятники свидетельствуют о более или менее «сознанном протесте против идеологии господствующих классов, о религиозных и этических исканиях, нашедших свое оформление в раннем христианстве.

Социальные противоречия сказа..!щс;ь, и .^-разнице мировоззрений двух больших категорий населения империи. Эти категории определялись принадлежностью к одной, из двух основных форм человеческого общежития в римском мире: городской гражданской общине или общине кровнородственной и соседской. В большинстве трудов но истории римской культуры крестьянство, составлявшее большую часть населения римской державы, практически не учитывается. В лучшем случае отмечается, что крестьяне были людьми косными, державшимися архаических традиций и невосприимчивыми ни к чему новому. Между тем еще Варроп во введении к своему трактату о сельском хозяйстве писал, то горожане и крестьяне почитают одних и тех же богов, но понимают их по-разному. Как возникла такая разница в понимании, какие идеи связывали с богами крестьяне в противоположность горожанам, как относились к некоторым основным институтам общества те и другие, например к государству, рабству, семье, другим сочленам своей общины, к таким типичным античным установлениям, как коллегии, и как, наконец, воспринимали они христианство, что оно озпачало для горожан и крестьян,— все это вопросы мало или вовсе не разработаны. Между тем актуальность их несомненна. С постепенным упадком рабовладельческого способа производства крестьяне, еще свободные или уже оказавшиеся на разных ступенях зависимости в частных и императорских имениях, становились осповными производителями материальных благ и вместе с тем ведущей движущей силой на новом этапе классовой борьбы, во многом определившей дальнейшие судьбы империи. Тем более важно выяснить основы их' идеологии, на которых впоследствии развилась идеология багаудов, агонистиков ж других участников массовых крестьянских восстаний. Идеология крестьян, например их культ Солнца Справедливого, могла повлиять и на официальную пропаганду и социальную демагогию — официальный культ Солнца, вводившийся в III в. императорами, особенно подчеркивавшими свою справедливость и покровительство простым людям, обиженным «сильными».

В литературных источниках сведений о крестьянах мало. Они или характеризуются как «грубая деревенщина», или, в соответствии с модой на противопоставление простой и чистой, близкой природе сельской жизни городским порокам, рисовались в идиллических, пасторальных тонах. Больше дают сделанные самими сельчанами памятники изобразительного искусства и надписи, но они, естественно, как правило, очень лапидарны. Пробел этот в известной мере заполняет массовый материал папирусов. Они позволяют проследить историю жизни и деятельности отдельного крестьянина, его взаимоотношения с властями, односельчанами, родственниками, выявить, видимо, диктуемые сверху формулы, с которыми следовало обращаться к судьям и правителям, подавая жалобы и просьбы, представить себе, каковы были его стремления, нужды, влияние на его психологию реальных условий его бытия и политики власть имущих.

Вопрос о взаимодействии греко-римской и провинциальных культур — один из самых капитальных при изучении культуры римской державы. Он служил и служит предметом многих дискуссий о степени романизации провинций, в основном западных, о ее критериях (распространение латинского языка, письменности, ономастики, римских форм хозяйства, образа жизни, культов, образованности и т. д.), о социальных слоях, выступавших носителями романизации или, напротив, местных традиций, о синкретизме как результате слияния римских и тузем-иых начал и т. п. В настоящей работе авторы рассматривают два момента: провинциальный город, как основу романизации, формирования и распространения некоего культурного стандарта, общего культурного уровня городского населения (хотя в разных провинциях и даже в разных городах одной провинции были возможны далеко не одинаковые варианты, обусловленные конкретными факторами), и влияние сопиаль-ной структуры провинциального общества и его собственной культуры на генезис культурного синкретизма.

Провинциальные города могли стать базой романизации потому, что они строились на тех же принципах, что анти^тпая гражданская община, хотя в Греции и Риме она возникла в результате естественного хода исторического процесса, в провинциях же — в результате римской политики урбанизации. С точки зрепия господствующих в них форм собственности, методов ведения хозяйства в рабовладельческих виллах, планировки, организации общественной ЖИЗНИ (деятельность народных собраний, советов декурионов, магистратов, коллегий, раздачи народу, зрелища, рынки) они часто кажутся уменьшенными копиями Рима. Римской, или греко-римской, представляется и их культура. По сходным формулам составляются декреты городских советов, надписи на статуях императоров и «благодетелей» города и его коллегий, посвящения богам и эпитафии, перечисляющие добродетели покойного. Но наличие в этих городах хотя бы и получивших римское гражданство провинциалов и населенной преимущественно провинциалами сельской территории города накладывало более или менее заметный отпечаток на его культуру. Масштабы воздействия зависели от разных причин: дорийской истории города или поселения, ставших римскими колопиями и муниципиями, со-цальной структуры населения, характера экономики, большей или меньшей близости к границам и, соответственно, большей или меньшей роли военного элемента в городе и общепия с зарубежными племенами и т. д. Факторы эти определяли взаимопроникновение или взаимонесовместимость привнесенного Римом с местными традициями, вклад того или другого элемента в культуру провинциального города.

Тот же, собственно, вопрос, но под несколько иным углом зрения рассматривается на материале памятников искусства и религии кельтских областей Римской империи, что дает возможность выяснить, в какой мере и в какой форме романизация была воспринята разными классами провинциального населения и в какой мере кельтская культура, отражавшая особое мировоззрение ее создателей, продолжала жить и развиваться, какова была дальнейшая судьба сложившейся под властью Рима кельто-римской культуры. Памятники кельтского искусства Галлии и Испании, кельтской религии дошли до нас, хотя и в небольшом числе, с дорим-ских времен. Б эпоху римского владычества они сосуществовали с античными, а с середины III в. снова растет их число; сходные по стилю

памятники продолжали изготовляться и в раннее средневековье. Все это

дает право заключить, что стиль этот не был результатом неумелости

туземных мастеров или упадка, «варваризации» (в смысле огрубления,

примитивизации) античного искусства, как часто считают, а отвечал глу

боким потребностям, мировосприятию тех классов и слоев кельтского

общества, которым вследствие их социального устройства их собственная

культура была ближе и понятнее, чем античная.

Анализ римской культуры доводится в основном до конца III в. Это. обусловливается пониманием ее как культуры, возникшей и развивавшейся па основе идеологии граждан античной городской общины и ее многовековой эволюции. В некоторых отношениях на протяжении многих веков римской истории эта идеология и культура модифицировались и траисформировались в очень значительной степени. Но пока город, воспроизводивший так или иначе античную гражданскую общину, оставался основной социально-политической ячейкой римской державы, культура сохраняла основные черты, присущие ей с самого начала. Но когда после кризиса III в. коренным образом оказались перестроенными экономика, общественный и государственный строй империи, когда города утрачивают свой характер античных гражданских общин, меняется и идеология разных классов и социальных слоев и, соответственно, культура. На смену античной культуре приходит христианская; на смену более или менее унифицированной греко-римской культуре, распространенной в пределах Римской державы, культуры провинциальные, с возрожденными местными традициями, уже близкие к идущим им на смену «варварским». Начинается новая эпоха истории мировой культуры, в которую римская и греко-римская входят лишь как один из компонентов.