Беседы об экономике

Затраты и результаты

Раздел: Бизнес, финансы

 «...Установление идеала может быть вне сферы наших возможностей. Но хотя нельзя возражать против существования такой возможности, все-таки никто не имеет права утверждать, что эта возможность является действительностью - что идеал невозможно представить в воображении».

Дж. Мур. Принципы этики

Социально-экономические основания проводимой в стране перестройки возникли не вдруг и не сразу. Идеи перестройки имеют длительный генезис, непростую историю возникновения, к ним подталкивала реальная экономика, и зрели они в умах, которые и в период застоя верили, что  хотя  бы  в  воображении  идеал  представить   можно.

Разрабатываемые и реализуемые ныне социально-экономические концепции — результат значимых успехов в борьбе с догматизмом, с монополией отдельных группировок в нашей экономической науке и обществоведении в целом. Сегодня в экономике страны совершается не очередная реформа, а перестройка. Это — разные по своей сути явления. У перестройки — не тот, что у реформы, диапазон целей, не те опорные точки их достижения: демократия и гласность могут обеспечить нужную ей политическую активность масс, поддержку, которая в состоянии дать начатому «сверху» движению требуемую необратимость.

Мы не будем подробно описывать здесь состояние отечественной экономики и развитие экономической мысли в стране за прошедшие 20—30 лет. Скажем лишь, что не только фильмы пылились на полках, попадали туда и воплощаемые сейчас в государственных законах идеи перестройки. Трудно сказать, где монополия страшнее: на рынке потребительских товаров или в области научных идеи, особенно обществоведческого толка.

В   самом деле, концепция перестройки базируется на известных и общепринятых принципах социалистического хозяйствования. Против них, во всяком случае открыто, никто не возражает. Это — общественная собственность на средства производства, планомерность развития народного хозяйства, демократический централизм, т. е. сочетание планового руководства из центра с самодействием локальных объектов экономики, распределение по труду. Но бытуют наряду с творческими и догматические точки зрения на содержание и методы практической реализации этих принципов. И достаточно поменять эти точки зрения местами, как сразу в корне меняется результат.

Ршгда рассуждают о природе научных заблуждений или о догматизме, предпочитают брать примеры со стороны, чаще всего из официально признанной «тьмы средневековья». Станем и мы на минуту медиевистами,, посмотрим в день сегодняшний с высоты средневекового знания. Известно, что в Библии подробно описан Ноев ковчег: 300 локтей в длину, 50 — в ширину, 30 — в вышину (великий Ньютон, державший на рабочем столе Священное писание, даже определил объемное водоизмещение библейского ковчега — 24 тысячи регистровых тонн). По этим ветхозаветным чертежам в средние века неоднократно строили корабли, торжественно освятив, спускали их на воду, где они с поразительной для церковных догматиков обязательностью шли ко дну.

Если вспомнить адмиралтейские дебаты по поводу, например, перехода от парусного флота к пароходам, можно согласиться, что и в кораблестроении борьба с догматизмом была трудной. Й все же там, где действует «закон моря», это легче, чем в экономике.

В этом убедиться просто. Достаточно вспомнить дискуссии 50-х годов между нашими экономистами, скажем между политэкономами и экономистами-математиками. Так уж получилось, что в это время первыми пытались опровергнуть догмы в отечественной экономической науке приверженцы именно экономико-математического направления. Их не всегда последовательные, но искренние споры с огражденными в то время от всякой критики авторитетами положили в конце 50-х годов наивное начало  великому  делу,   которое   сегодня   называется перестройкой.

А почему, собственно, тогдашние авторитеты страдали догматизмом? Четкий ответ на этот вопрос дал В. И. Ленин: «Не может быть догматизма там, где верховным и единственным критерием доктрины ставится — соответствие ее с действительным процессом общественно-экономического развития» \ Видимо, доктрины некоторых наших экономистов не всегда соответствовали . действительным процессам общественно-экономического развития. И это относится не только к экономистам. Сегодня говорят пе просто об экономических реформах, а гораздо глубже — о перестройке, отождествляя ее с революционным процессом.

На протяжении всей истории цивилизованного человечества лучшие умы его решали загадку: для чего рождается и живет человек, что же это за высшая цель, которой подчиняется развитие общества? Научный ответ на этот вопрос дает марксистско-ленинское учение. В. И. Ленин говорил о законе социализма как об обеспечении «полного благосостояния и свободного всестороннего развития всех членов общества»3. XXVII съезд партии возродил во всей полноте эту ленинскую формулировку, поставив в центр экономической политики человека, его реальные интересы и побуждения. В концентрированном виде это и есть цель перестройки.

Обратите внимание, речь идет о человеке, а не о человеческом факторе, как пишут часто комментаторы, путая цель и средство. Ведь «человеческий фактор» можно учитывать по-разиому, скажем, на определенном длительном отрезке истории господствовал взгляд на человека даже как на съедобное существо.

Если цель общественного развития заключается в счастливом бытии каждого человека в отдельности и человеческого сообщества в целом, то достижение такого счастливого состояния, в свою очередь, находится в руках самих людей, которые в этой роли становятся «человеческим фактором». Преобразование природных условий в благоприятную среду обитания, скорость и успешность вживания человека в окружающий его мир и будут определяться уровнем организации «человеческого фактора». Таким образом, в центре  происходящей  перестройки находится человек, она осуществляется на благо человека. Надо ли говорить, сколь важна роль экономики в достижении этой цели.

В 30-х годах прошлого столетия замечательный французский физик и философ Ампер, создавая всеобщую классификацию наук, нашел, пожалуй, самое почетное место для «общественной экономии», вменив ей задачу: «позволить жить на данном участке земли наибольшему количеству людей, с наибольшей суммой возможного счастья» \ Исходил Ампер, согласитесь, из современной естественной посылки: «...прежде чем собирать армии, издавать законы, учреждать правительства, — рассуждал он,— надо, чтобы люди удовлетворяли свои потребности, обеспечивали себе пропитание и все то, что необходимо для физического бытия» s

Как же обеспечить наибольшему числу людей наибольшую сумму возможного счастья, как действовать по «критерию Ампера»? В области экономики для этого требуется прежде всего постоянный рост производительности общественного труда. В свою очередь, чтобы поддерживать этот рост, нам сегодня нужно активизировать деятельность человека. История учит — «идея» неизменно посрамляла себя, как только она отделялась от «интереса» ". И учет интересов в самом широком смысле — одна   из   главнейших   движущих   сил   перестройки.

Почему для достижения цели перестройки нужны коренные, по сути дела, революционные изменения в сложившемся стиле общественной и хозяйственной жизни? Потому что доперестроечные методы управления нашей экономикой  перестали   отвечать  задачам   ее  развития.

Как это случилось? Ведь до последнего времени основу системы управления народным хозяйством составлял четкий механизм, формировавшийся в 30-х годах. Его основные элементы таковы: производство продукции детально планируется сверху, аналогично происходит ее распределение, потребители к производителям прикреплены жестко; структура управления организована многоярусно, каждый нижний ярус административно подчинен верхнему (этот тип организации в науке об управлении называют бюрократическим, не вкладывая, кстати сказать, в это определение какого-либо эмоционально-оценочного смысла); хозяйственный расчет ведется формально,

будучи скорее счетоводческой, а не экономической процедурой; цены построены на затратной оспове, выполняя по преимуществу учетные функции; фонды оплаты труда и объемные финансовые показатели планируются адресно и индивидуально; деятельность предприятий по выполнению плановых заданий оценивается объемными стоимостными показателями, главным образом валовой продукцией.

Используя этот механизм, наша страна стала передовой индустриальной державой, с ним справедливо связывают победу над фашистской Германией, послевоенное восстановление экономики. Описанная система управления оказалась столь жизнеспособной, что выдержала «натиск» экономической реформы 1965 г., частично поглотив, частично отторгнув прививаемые ей тогда новшества. Что же вдруг сломалось, да так, что механизм не подлежит уже ремонту в целом и нуждается в срочной замене на другой, с иным приводом и принципом действия?

Известно, что описанной централизованной системе управления хозяйством предшествовала новая экономическая политика — нэп. Она сменила военный коммунизм и создала в стране фундамент социалистического общества. Изучая методы управления экономикой, которые практиковались в период нэпа, нельзя упустить один непреходящей важности момент: нэп означал принципиальный отказ от ортодоксальных взглядов на ведение социалистического хозяйства.

Опыт нэпа выдвинул экономический запрет: обобществление средств производства не создает объективных условий произвольному целеполаганню. Хозяйство мстит за нарушение этого запрета, и, надо сказать, даже очень диалектично — разрушает разрушаясь. Любая социально-экономическая ситуация содержит определенное число степеней свободы в постановке и осуществлении целей. Волевое пренебрежение этим ограничением рано или поздно приводит к перерасходу ресурсов, финансовым сбоям, балансовым неурядицам, в конечном счете, к снижению уровня жизни трудящихся, деформированным экономическим условиям их жизни.

Практика нэпа показала, что обобществление средств производства не предполагает обязательной натурализации обмена и распределения. Наоборот, был осознан факт, что закон стоимости — не враг, а союзник хоэяйст-

венного строительства при социализме. Новая экономическая политика — не смесь стихии рынка и плановой работы государственного производственного сектора. Закон стоимости действовал во всем хозяйстве в целом, и государственные предприятия восприняли коммерческий расчет. Они работали в полном соответствии с решениями декабрьской (1921 г.) XI Всероссийской конференции РКП(б): «...исходя из наличия рынка и считаясь с его1 законами, овладеть им и путем систематических, строго обдуманных и построенных на точном учете процесса рынка экономических мероприятий взять в свои руки регулирование рынка и денежного обращения» 7.

Мы не хотим проводить параллелей между современными концепциями перестройки и управлением хозяйством в период нэпа — слишком различны уровни развития производительных сил тогда и сегодня, чтобы углядеть тут совершенное сходство. Но нужно помнить, что нэп,— это поучительный, требующий пристального исследования этап хозяйственного строительства в нашей стране, у истоков которого стоял В. И. Ленин.

В тот период основная часть государственных предприятий была объединена в систему трестов. Трестам было предписано всемерно избегать удушающей централизации угашения инициативы и механических вторжений в работу своих фабрик и заводив". Интересно, что система поощрений ставилась тогда в прямую зависимость от конечного результата деятельности предприятий. Самостоятельность первичных звеньев экономики — государственных заводов и фабрик — предполагала самообеспечение оборотными средствами, прямой выход на рынок, ответственность за простое и расширенное воспроизводство.

Государство поддерживало с принадлежащими ему же предприятиями и трестами чисто коммерческие отношения. Если пользоваться современной терминологией, практиковалась не система «государственных заказов», как она предусмотрена в Законе о государственном предприятии (объединении), а форма соглашений, причем без какого-либо оттенка администрирования и опеки. Государство заказывало у государственных же предприятий особенно нужную и дефицитную продукцию. Сделки такого рода заключались либо по действующим рыночным, либо, как сейчас говорят, по договорным ценам: предприятие могло и поторговаться, а в особых случаях п продиктовать государству цену. Государство соглашалось или переадресовывало заказ более «сговорчивым», по за долги трестов не отвечало. Это закрепляло хозяйственную самостоятельность и ответственность.

Такой жесткий тип отношений поддерживался тщательно организованной финансово-кредитной системой. Бюджетное безвозмездное финансирование было урезано. Государственные казенные (в самом что пи на есть старомодном смысле этого слова) деньги направлялись почти исключительно в узловые, стратегические и нескоро окупаемые объекты хозяйства. В абсолютном большинстве случаев предприятия брали кредиты, а кредит — это долг, который надо вернуть в банк. Поэтому, прежде чем влезть в долг, руководство трестов тщательно взвешивало все «за» и «против». Кредит-то давался еще и под проценты!

Сфера действия товарно-денежных отношений была в это время широкой. Предприятиям, например, разрешалось торговать неликвидами, ненужным оборудованием, самим сбывать продукцию. Но брать только на себя все торгово-заготовителыше операции отдельным предприятиям было хлопотно да и накладно. Поэтому в тесной связи с производственной деятельностью и рынком социалистической коммерцией занимались тресты и разветвленная система синдикатов, каждый из которых обслуживал своей торгово-сиабженческой работой группу трестов.

Такие условия хозяйствования придали соответствующую роль деньгам. Для рыночных отношений только учетная функция денег недостаточна, она становится побочной. Нужна твердая валюта, нужен статус особого товара для денежной единицы с обеспеченным золотым запасом. Во время денежной реформы 1922—1924 гг. был выпущен в обращение червонец. Госбанк установил паритет его обмена на инострашгую валюту. Соотношение между червонцем и золотым его обеспечением поддерживалось скрупулезно. Страна с достоинством вступила в международное разделение труда. В 1924 г. советский червонец догнал по курсу американский доллар ц обогнал английский фунт. Денежное обращение и внутри страны, и на внешнем рынке налаживалось,

А вот по поводу ценообразования на продукцию государственных   предприятий  велись   дискуссии.   Это — какие-то вечные для нашей экономики дискуссии! Трестам предписывалось продавать продукцию по ценам, назначенным по соглашению с покупателем (т. е. по договорным). Предполагалось, что директивно цены будут устанавливаться только в особых случаях. На деле директивное ценообразование применялось чаще. Роль ценового рычага представлялась наиболее существенной. Важно, однако, направление, в котором цены директивно менялись. Оказывается, суть тогдашнего государственного вмешательства в установление цен состояла в давлении на рынок. Цель была создать условия, при которых предприятия, работая на максимум прибыли, не только давали «вал», а и наполняли рынок нужными товарами. Когда производство дорогостоящих товаров превышало общественную потребность — вмешивалось государство и снижало цены на них в директивном порядке, резонно решая «власть применить». Наоборот поступали, когда повышением цен стимулировался выпуск особенно важных или просто дефицитных изделий.

Таким образом, вовсе не все отдавалось на волю рынка. В неизмеримо большей степени рынок в пределах своего самонастраивающегося механизма служил задачам целенаправленного сбалансированного развития. Другими словами, государство постоянно следило, чтобы стоимостные, потоки товаров соответствовали натурально-вещественному содержанию. Итак, государственное регулирование цен — это сложная операция, а не расчет по заветам Карла Иоганна Родбертуса средней себестоимости с добавкой к ней выдуманной в каком-нибудь кабинете нормы прибыли.

Народное хозяйство в это время управлялось действующими одновременно планами двух типов: строительным и эксплуатационным. Строительный план решал преимущественно перспективные задачи на сроки 10— 15 лет. Ядром такого плана был знаменитый проект Государственной комиссии по электрификации России (ГОЭЛРО). Эксплуатационный план поддерживал в нужных пропорциях функционирование действующих производств. Оба плана работали в неразрывной связи и уже под другими наименованиями составили основу технологии нашего будущего социально-экономического планирования. Важно также, что в тот относительно далекий от нас период эксплуатационный план выполнялся трестами и предприятиями, повинуясь законам коммерческого расчета,   а   долговременный   стратегический   строительный план до завершения отдельных объектов «ПОДПИТЫЕалея» бюджетными средствами. Готовые же объекты переводились из условий строительных в эксплуатационные со всеми последствиями ведения хозяйственной деятельности.

Нам важно показать и сделать, по возможности, понятным, что ни рыночные отношения внутри социалистического сектора, ни индивидуальная деятельность, ни развитая кредитно-финансовая система, ни широкое действие стоимостных зависимостей, ни советский обеспеченный золотым запасом червонец, ни самофинансирование, ни самостоятельность государственных предприятий — все это не противоречит социалистическому способу производства. Наоборот, в определенном периоде истории система управления, включающая описанные элементы, создала исключительно благоприятные условия для ускоренного развития народного хозяйства. Были у этой политики свои сложности, переживала она и кризисные явления, что вполне объяснимо преодолением естественных препятствий на неведомом пути к строительству экономического базиса нового общества.

В учебных пособиях при характеристике нэпа сосредоточивают внимание, как правило, на замене' продразверстки продналогом. Это действительно исходная экономическая акция, направленная на упрочение союза пролетариата и крестьянства. Но в наше время, пожалуй, более актуально изучить все хозяйственные последствия введения продналога, возникшие товарно-денежные отношения, в том числе внутри социалистического сектора экономики, методы экономического управления производством, применявшиеся в 20-х годах.

Как известно, история не признает сослагательных наклонений. На вопрос: «что было бы с нами и со страной, если бы в 30-х годах нэп не заменили централизованным управлением экономикой с натурализацией хозяйственных отношений?» — история отвечает; «не знаю, причем именно потому, что это случилось».

Возможна такая версия изменения методов руководства нашей довоенной экономикой. В 20-х годах новая экономическая политика, сочетая плановое централизованное управление с рынком, позволила добиться сбалансированности экономики. Но в 30-х годах потребовались столь высокие темпы индустриализации, что эта сбалансированность,   дескать,   новым   задачам   соответствовать

перестала, н ее по необходимости подвергли деформации. Тогда возникает вопрос, почему же в перечне неотложных задач сегодняшней перестройки чуть не на первом месте поиск той самой утерянной сбалансированности?

Историки учат исследовать прошлое комплексно, не ограничиваться только экономическим детерминизмом, а вглядываться в процесс воспроизводства, говоря словами Ф. Энгельса, «действительной жизни», обращать внимание на обстановку в стране и мире, па быт и нравы населения, на характеры власть придержащих в том числе. И следует согласиться с общеизвестной и справедливой оценкой 30-х годов как чрезвычайно противоречивого периода в нашей истории.

Верно, по-видимому, утверждение, что ростки социалистической демократии, о которой мечтал В. И. Ленин в своих драматических по тональности последних работах и письмах, не взошли. Наоборот, получили развитие зародыши негативных явлений, о которых В. И. Ленин предупреждал. Началась интенсивная бюрократизация партийного, советского и хозяйственного аппарата. В создавшихся в 30-х годах социально-экономических условиях никакой другой, кроме командной, системы управления экономикой даже представить нельзя. Какое уж тут диалектическое единство плана и рынка!

По нашему мнению, в 30-х годах обобществление средств производства, во многом реализованное в период н:>па, Б том числе и через возрождаемую сегодня кооперацию, обернулось их национализацией, огосударствлен-постыо. Обобществление предполагает передачу средств производства непосредственно трудящимся. Девиз обобществления: хозяин тот, кто работает! Национализация же представляет собой, по сути дела, передачу средств производства и управления ими бюрократии, будь то бюрократия капиталистического пли социалистического государства — не важно. Отсюда - вопиющее отчуждение трудящихся масс от земли, недр, станков, экскаваторов и прочего, отсюда — расцвет бюрократического аппарата.

Подобно бессмертным литературным героям, бюрократы инвариантны (постоянны) во времени и в любом государстве в том смысле, что бюрократизм как явленпе ухитряется сохранять свои сущпостные черты, кочуя по странам и социально-экономическим формациям. «Бюрократы—иезуиты государства и его теологии»,- писал К. Маркс в «Критике гегелевской философии». «Так как бюрократия делает свои „формальные»" цели своим содержанием,—развивал он мысль далее,—то она всюду вступает в конфликт с „реальными" целями. Она вынуждена поэтому выдавать формальное за содержание, а содержание — за нечто формальное. Государственные задачи превращаются в канцелярские задачи, или канцелярские задачи — в государственные. Бюрократия есть круг, из которого никто не может выскочить»'9.

После Октября 1917 г. казалось, что «выскочить» из этого круга наконец удастся. Но в 30-х годах круг очертили вновь, прикрыв его мутным колпаком всеобщей подозрительности и страха. История постоянно подтверждает правило, что страх не создает порядка в делах, он заставляет лишь тщательно скрывать беспорядки. Л ведь болезни, людские и общественные, загнанные внутрь, и диагностировать, и лечить трудно. Методы управления экономикой в период нэпа, во всяком случае, тормозили процесс бюрократизации. Экономика во многом через товарно-денежные отношения сама себя регулировала, т. е. механизм управления хозяйством обладал способностью самонастраиваться не ожидая административных толчков. Нарушавшаяся сбалансированность приводила в действие экономические рычаги управления (цены, налоги, нормативы, кредит) и условия роста (коммерческий расчет, самостоятельность и самофинансирование трестов и предприятий), в которых эти рычаги могли действовать.

Другими словами, каждой детали нэповского хозяйственного механизма не требовался чиновник, приводящий эту деталь в рабочее состояние вручную. Представьте себе промышленный химический процесс — ведь оператор пе сцепляет в аппарате-реакторе молекулы одну с другой руками! Термодинамика — условие того, что данный химический процесс реализуем, а рычаги — температура, давление, катализатор, благодаря воздействию которых молекулы сами сцепляются, да еще так, что процесс идет в нужном направлении, скажем, с получением максимального выхода полезного вещества. Подбирая нужным образом систему этих рычагов, можно влиять на химическую реакцию, придавая ей гибкость, для чего, повторяем, не надо лезть в аппарат-реактор. В системе, сформировавшейся к середине 30-х годов, «рычаги» постепенно все больше закрепляли в постоянном положении, а «молекулы» хозяйственных единиц стали функционировать, «сцепляться» административно, т. е. вручную. Сколько же чиновничьих рук стало требоваться! Однако — все по порядку.

В декабре 1927 г. состоялся XV съезд ВКП(б), принявший резолюцию «О директивах по составлению пятилетнего плана народного хозяйства». В нашем историческом экскурсе важно, во-первых, что этот документ послужил основой составления (не методом выполнения!) последующих пятилетних планов, а во-вторых, в резолЮг-цш! прозвучала, пожалуй, впервые идея народнохозяйственного оптимума, ориентация на который должна была привести к лучшим из возможных пропорциям развития между отраслями, темпами его, потреблением и накоплением и прочими показателями. Это — та самая идея, к которой вернулись в дискуссиях (полемиках!) уже в конце 50-х годов,

Интересно, что у авторов директив 1927 г. было четкое, с позиций современных представлений оптимального планирования, осознание различий между оптимумом в малом и оптимумом в большом. Причем в части темпов индустриализации директивы отстаивали как раз оптимум в большом. Речь шла не о достижении мгновенного темпового скачка, а об обеспечении стабильных и наилучших из возможных темпов роста на протяжении длительной перспективы. (В терминах сегодняшнего дня можно говорить об учете интегрального эффекта хозяйственных мероприятии,   т.   е.   суммарного   итога   за   весь   период.)

Решения XV съезда партии развивали и углубляли ленинское положение об укреплении «смычки» рабочего класса с крестьянством — фундаментальной исходной посылки строительства социализма в стране с преобладающим крестьянским населением. Они продолжали ставку на опробованные уже методы экономического управления народным хозяйством — на хозрасчет, товарно-денежные отношения, укрепление рубля, материальное стимулирование по конечному результату, повышение жизненного уровня населения. Предполагалось, что источники накопления для проведения индустриализации даст сама индустриализация, а меры привлечения средств деревни должны быть такими, чтобы не разрушать крестьянское хозяйство.

Помимо подхода к плану с позиций его оптимальности, директивы XV съезда партии предусматривали так называемый отправной план, предполагавший более низкие   темпы роста со скидкой на непредвидимые обстоятельства (s диапазоне от капризов погоды до международного положения). Для нас здесь важно, что только где-то в 50—60-х годах мы стали вновь признавать, что неопределенность присутствует и в плановом хозяйстве |0. Оба плана, и отправной, и оптимальный, могли мирно сосуществовать. Однако на апрельской (1929 г.) XVI партконференции отправной план был провозглашен враждебным политике индустриализации, поскольку он допускал возможность относительно замедленных тем пов развития. Руководство страны решилось на «большой скачок».

Механизмы «больших скачков» экономистами изучены. Конкретно в период первой пятилетки этот «скачок» происходил у нас так. Вводы объектов тяжелой промышленности резко стали форсироваться. Территория страны покрылась фундаментами, котлованами, иначе говоря, «задельными» объектами. Спешка и недостаток средств (время и деньги — явления взаимосвязанные) вызвали технологическую несогласованность во вводах предприятий. Законченные строительством объекты были вынуждены работать с недогрузками производственных мощностей; отсутствовали возможности полного сбыта продукции, обеспечение сырьем и энергией. В результате себестоимость оставалась высокой.

Атака велась экстенсивными методами с использованием наиболее доступного фактора производства. В то время таким фактором у нас были трудовые ресурсы. «Большой скачок» привел к росту занятости, следовательно, к увеличению фонда заработной платы. Этот фонд по темпам роста обгонял производительность труда и требовал, разумеется, реального товарного обеспечения. Другими словами, индустриальный скачок не самофинансировался. Потребовалось привлечение дополнительных средств — маховики индустриализации уже набрали обороты! И тогда пришлось по необходимости нарушить еще одно важное решение XV съезда партии, запрещающее проведение индустриализации за счет разорения крестьянских   хозяйств.   Была осуществлена всеобщая коллективизация. Закупочные цепы па хлеб директивно назначили ниже уровня затрат на его производство. Иначе говоря, деревня стала платить «дань» во имя индустриализации. «Ножницы» цен на продукцию промышленности и сельского хозяйства, которые до этого с таким усилием сближались, резко раздвинулись вновь. Одна диспропорция рождала другую, сцеплялась с ней, образовывался сложный клубок хозяйственных неурядиц, потребовавших в конечном счете введения карточной системы, что произошло в мирное время, в 1932 г.

Следует ли из всего сказанного, что индустриализация была не нужна? На этот вопрос, по нашему мнению, ответ однозначен — она была не просто нужна, но необходима. А вот о темпах и методах ее проведения можно дискутировать, только с обязательным учетом противоречивости эпохи первых пятилеток. Ведь в иных суждениях о периоде 30-х годов, говоря словами Салтыкова-Щедрина, «так все упрощено, что уж нет ни зачинщиков, ни    попустителей,    ни   укрывателей — одни    виноватые».

Розыск «зачинщиков», «попустителей» и «укрывателей» не входит в нашу задачу. Заметим лишь, что прокламируемых темпов роста в первой пятилетке достигнуть не удалось. Это, по-видимому, положило начало засорению нашей статистики «лукавыми цифрами». В итогах первой пятилетки были названы валовые показатели, хотя действительные темпы индустриализации оказались чрезвычайно высокими и наиболее прямого повода к приукрашиванию не давали. Правда, за эти темпы народ заплатил, н очень дорого. Но противоречие эпохи в том и состояло, что большинство населения было за максимальную скорость превращения страны в индустриальную державу. К этому откровенно толкала и международная обстановка. Известно, что народное хозяйство, прежде всего тяжелая индустрия, мобилизуется в предвоенное время раньше, чем воинские части. А мобилизованная индустрия нуждается в соответствующей уставной дисциплине.

Как бы там ни было, но к середине 30-х годов план сжался в единый кулак, гарантией его выполнения стали Госбюджет и личная ответственность руководящих кадров. Всякий сбой в формировавшейся централизации управления экономикой списывался на происки врагов народа и шпионов. Товарно-денежные отношения стали стремительно сворачивать, усматривая в них капиталистические   пережитки, которые только мешают решению

экономических проблем социалистического государства. Начался переход к натурализации хозяйственных связей, рынок был свернут, а вместе с ним был свернут и инст-румепт объективной проверки правильности экономических мероприятий. Хозяйственный механизм терял элементы автоматизма, каждый его узел нуждался теперь в досмотре и ручном приводе. Так складывалась заформа-лнзованная и сверхцентрализованная система управления экономикой, не совпадающая в своих основах с демократическими ленинскими идеями в этой области.

Работала эта система п самых общих чертах примерно   так.   Вся   номенклатура продукции планировалась в центре.  Выделялись  приоритеты — на  них  в  основном  и концентрировались    ресурсы.   Все   плановые   задания   и фонды доводились индивидуально до каждого предприятия.   Управленческая   структура   была   построена   таким образом, что одновременно обеспечивала то пли иное задание   материальными   ресурсами   и контролировала его выполнение.   При этом административное вмешательство в    оперативное,   управление   внутри   предприятий   стало обычным делом. Формальный хозрасчет проводился в интересах   облегчения   работы   контрольных   органов,   а   не для   поиска   резервов улучшения производственной деятельности, что и отличало его от истинно хозяйственного коммерческого)   расчета.   При натурализации хозяйственных отношений деньги быстро утратили свои важнейшие функции — онп   превратились   в   удобное   средство   учета "   и   перераспределения  установленных  прибылей  из одной отрасли в другую. Условия хозяйствования па локальных   объектах   уравнивалпсь искусственно. Заработная плата выплачивалась вне связи с конечным результатом,   а   расходные нормы сырья, материалов, энергии, отпуск   средств   на приобретение оборудования и строительство — все диктовалось сверху и отпускалось по нарядам,   или по карточкам. Отделы снабжения предприятий эти карточки отоваривали. Расцвела не изжитая до сих пор концепция «единого кармана», когда убытки одних государственных предприятий покрывались доходами других, целые отрасли попали на «вытянутые руки» государства, с которых так удобно было черпать недостающие средства из бюджета.,.

Эмоционально-обыденное обоснование такой системы—смиренная сентенция: «сверху виднее». Но есть основа и сущностная. Если центр регламентирует всю деятельность предприятий, то, в принципе, и результаты выполнения своих предписаний он должен бы брать на себя. На практике, конечно, наркомов,- а позже министров меняли за результаты реже, чем директоров заводов. Но центр в названных условиях был просто обязан вмешиваться во все детали бесчисленных производственных процессов, следить, например, за тем, как расходуются ресурсы, которые на эти процессы он отрядил, В ведомствах практически перестали решать экономические проблемы — любое мероприятие считалось заведомо эффективным по критерию административного одобрения. Даже в самых верхних управленческих эшелонах решались чисто технологические вопросы, порой на уровне разбора схемы отдельных технических узлов производства.

Казалось бы, при столь детальном и, по идее, обеспеченном «сверху» ресурсами планировании выполнение плана — рутинная и при соответствующей квалификации исполнителей простая техническая работа. Но тогда воистину удивительно бытующее до ныне выражение: «борьба за выполнение плана». С кем вести «борьбу», если государственный план во всем своем содержании — закон, если задания подкреплены не просто распоряжениями ведомств, но и постановлениями правительства? Это не единственный вопрос, возникающий при знакомстве с парадоксами централизованного планирования.

Выскажем предположение. Может быть, «оорьба» эта провоцируется отчуждением, которое возникает у коллективов при выполнении хотя и «сверху спущенного», но зачастую необеспеченного ресурсами плана? Ведь по логике такой системы предприятия — беспрекословные исполнители указаний, их интересы при размещении производств учитываются лишь в части производственных возможностей. По разумению центра, все материальное производство суть один цех. И вообще говоря, каждый участок этого на самом деле неоднородного и из центра отнюдь не обозримого цеха несет формальную ответственность за результат.

Действительно,  предприятие тратит средства в выделенных количествах, получает сырье по ценам, установленным из «высших соображений» (а попросту — средне-затратным по территории), фонд заработной платы расходует продиктованный, распределяет его по тарифным ставкам, эксплуатирует «висящее» на балансе оборудование, качество которого зависит от того, что есть в «закромах» центра. А раз конечный результат заведомо предопределен планом-законом, то должна быть выплачена заранее рассчитанная заработная плата. И для системы управления, сложившейся в 30-х годах, это не просто логично, но даже очень справедливо — ведь труд любого запланированного «сверху» работника заранее и непосредственно общественно необходим.

И вот на фундаменте централизованной системы управления 30-х годов стала создаваться идейно-теоретическая надстройка. Централизованная и формализованная система с бюрократическим по необходимости уклоном была провозглашена единственной, как сейчас говорят, «моделью» управления, полностью отвечающей самой сути социализма. На самом деле эта модель напоминает модифицированный «военный коммунизм». Она проявила себя эффективно лишь в экстремальной ситуации войны.

Победа в войне укрепила идейно-теоретическую позицию «единственности» применяемых в разгар войны методов управления экономикой. Ленинские кормы общественной жизни и хозяйственной политики не были восстановлены и в мирное время, эта «единственность» была продлена, а после выхода книги Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» любое, даже в воображении, отступление от сугубого централизма и всех его атрибутов рассматривалось как политическая измена делу социализма.

В середине 50-х годов наступила, как тогда говорили, оттепель. Но экономические проблемы социализма в СССР продолжали решать по принципам, начертанным покойным автором упомянутой книги. Правда, «оттепель» потребовала множества объяснений, а по причинам, в том числе хозяйственного толка, вызвала традиционный для страны вопрос «что делать?». Крамольные по старым меркам вопросительные знаки стали быстро заменять места уверенных точек. Сложившуюся систему управления надо было аргументировать и в науке, и на практике. Можно представить специфические трудности тех экономистов-математиков, которые в 50-х годах начали-таки     спор   с   авторитетами именно так сконструированной «экономической теории».

Между тем в системе централизованного управления были родовые, т. е. обязательные, атрибутивные пороки. Отметим некоторые из них:

разбухание управленческого аппарата, многослойная чиновничья братия !г. Мы говорили, что история не любит сослагательных наклонений. Если продолжить анализ грамматических форм, которые можно применять для характеристик общественных явлений, то к событиям периода централизованного управления неприменимы глаголы с возвратными частицами. Пишут иногда: «много у нас развелось прикладных институтов». При диктате центра следует писать: «много у нас развели прикладных институтов». Чиновничья братия не создалась, ее создали! Сплоченный чиновничий аппарат — это, говоря словами известного драматурга Сухово-Кобылина, не просто плач «о потерянных деньгах», истраченных «на магарычи», это при внимательном анализе — одно из серьезных препятствий делу реформ и перестроек. Реакция на перемены справных чиновников, как правило, выжидательная. И выражается она, по тому же Сухово-Ко-былину, в многоголосном и слаженном их хоре: «В будущем объявлено Благоденствие, а в настоящем покуда: ypppaaab. Попробуйте придраться...;

расцвет бюрократизма — неизбежное следствие жестких иерархически построенных систем с централизованным управлением. Поскольку было сказано, что Гоголи и Щедрины нам нужны, бюрократов критиковать разрешалось, но как чуждое, с системой не связанное явление, причем «бичевать» надлежало выборочно, так сказать, по чину. Во второй половине прошлого века в царской России был подготовлен проект устава о цензурном надзоре. Пункт 20-й этого документа гласил: «...Вообще сатире дозволяется нападать на пороки, как на явления случайные, возможные по естественному ходу дел человеческих, во всяком сословии; но отнюдь не дозволяется колебать уважения,   по   праву   сему   сословию   принадлежащего, и выставлять предосудительные случаи в виде неизбежных следствий его сущности и учреждений» 1Э. Судя по содержанию и принципам нашей антибюрократической сатиры 40—50-х годов уже XX в., в соответствующих руководящих инстанциях это фундаментальное положение процитированного документа знали;

ведомственность; на первый взгляд это вроде бы упорядочивающее экономику явление. Множество технологи- ческих процессов и продуктов группируется по ряду вполне разумных признаков: однородности применяемых видов сырья и техники его переработки, схожести в методах организации производства, однотипности выпускаемых товаров. Над выделенной таким путем группой предприятий государство назначает опекуна в виде соответствующего отраслевого ведомства. Но одно дело тре- сты и синдикаты, торговавшие и конкурировавшие друг с другом, и совсем иное — «доперестроечные» наши отрасли — монополисты, попросту передающие свою продукцию друг другу по заранее расписанному сценарию. При формальном хозрасчете и противопоставлении локальной рентабельности предприятий некоей высшей рентабельности, при оценке достижений «по валу» совсем даже не обязательно производить и поставлять продукцию кому-то «в точности» нужную, можно отчитаться и продукцией, нужной «приблизительно». Потребитель к производителю прикован планом и деваться ему в этой системе просто некуда!

Из ведомственности вырастает монополия, из монополии — произвол производителя. А центру, по сути дела, только кажется, что он действительно псем управляет: механизм-то управления ручной, а руки, как известно, «до всего не доходят». И не доходят они то до бритвенных лезвий, то до столовой посуды, то до постельного белья, то до зубной пасты или, что по меркам централизованной индустрии совсем плохо, до проката, насосного оборудования, мазута в зимнюю стужу или авиационного керосина в период отпусков и т. д.

К началу — середине 50-х годов эти и другие пороки системы управления хозяйством, сложившейся в 30-х годах, когда всю экономику действительно можно было охватить одним взглядом из центра, стали отчетливо выявляться. И не просто теоретически,  забуксовало хозяйство. Возникла, научно говоря, коллизия. А «коллизия,— писал Гегель,— имеет своей причиной некоторое нарушение, которое не может оставаться существовать как нарушение, а должно быть устранено» 14. Такому частичному «устранению» были подчинены последовавшие вскоре экономические реформы, а полное «устранение)) можно считать целью современной, проводимой на благо человека перестройки.

Главная цель при построении хозяйственного механизма, в сущности, постоянна для социалистического общества: для более полного удовлетворения возрастающих потребностей населения добиваться максимальных темпов роста производства. Однако правильно сформулированный призыв не всегда приводит к верному решению. Надо бы наращивать выпуск конечной продукции, непосредственно потребляемой человеком, но для этого расходуются орудия производства (машины, технологические устройства) и предметы труда (минералы, промышленное сырье). Соотношение между производством средств производства а: предметов потребления зависит от того, насколько долгосрочные задачи решаются. Для успешного развития экономики в течение многих лет подряд необходим опережающий рост первого подразделения, т. е. средств производства.

Такое опережение усиливается ради индустриализации страны (чтобы от преимущественно сельскохозяйственного перейти к преимущественно промышленному характеру экономики), при подготовке к ведению войны, в ходе такой войны, хотя военное потребление в принципе непроизводительно ц основы для будущего развития народного хозяйства ие создает. Послевоенное восстановление, особенно если военные действия проходили на собственной территории, тоже подстегивает рост первого подразделения.

Жизнь показала, что в условиях планового хозяйства мы еще не научились оптимально устанавливать величину темпов накопления и потребления, роста первого и второго подразделений. Более того, надежда на возможность резкого ускорения строительства социалистического общества постоянно толкала нас и другие социалистические страны на все большее усиление процессов индустриализации. А нарушение правильных пропорций приводит   к  ненужной  гипертрофии,  к  тому,  что начинается производство того же металла ради увеличения выплавки металла, растет выпуск металлообрабатывающих станков, чтобы в следующем году собрать их еще больше. А это отодвигает на будущее удовлетворение многих, ставших уже насущными, потребностей. Происходит подмена целей развития общества средствами их достижения. Жизненные интересы сегодняшнего бытпя человека заслоняются заданиями произвести больше всех в мире цемента, минеральных удобрений, металлообрабатывающих станков.

Н. В. Гоголь заставлял помещика Манилова отдаваться радужным мечтаниям о том, как будет хорошо, если все будет... хорошо. Но его мысленные увлечения не наносили никому прямого ущерба, В политике увлечение нереальными задачами наносит ущерб всему народу и самой идее социализма. В истории нашей страны были пробы — попытки обогнать время. Остановимся на них подробнее.