Экономика

Экономика

Раздел: Бизнес, финансы

До сих пор философы только объясняли мир различными способами. Дело, однако, в том, чтобы его изменить.

К. Маркс Тезисы к Фейербаху (1845)

Предмет политической экономии — экономические системы, а не экономисты. Непонимающие этого рискуют впасть в ту же ошибку, в совершении которой был обвинен Эдуард Гиббон, написавший «Историю упадка и разрушения Римской империи», ему было поставлено в вину, что временами он отождествлял себя с Римской империей.

Однако в заключение длинной книги мы, пожалуй, можем доставить себе удовольствие, совершив краткий экскурс в историю, а также поразмыслив о современном состоянии экономики, как научной дисциплины и одной из глав интеллектуальной истории человечества. Сделать это мы можем с чистой совестью, принимая во внимание тот факт, что подобный обзор «башни из слоновой кости» позволит нам лучше разобраться в реальной экономической ситуации.

Как мы уже выяснили в главе 1, каждой объективной науке присуща определенная субъективность. Наше восприятие экономической системы зависит главным образом от тех «очков», через которые мы ее наблюдаем. Если студент-экономист осознает, каким образом «прорастали» из прошлого теории, так горячо поддерживаемые им сегодня, ему легче подготовить себя к тем изменениям, которые с ним произойдут в будущем1.

ПРЕДЫСТОРИЯ ЭКОНОМИКИ

Как всякое дитя, политическая экономия начала формироваться задолго до рождения. Ее генеалогическое древо, изображенное на форзаце книги, с небольшим, вполне извинительным преувеличением свидетельствует, что политической экономии по крайней мере лет двести от роду. Днем ее рождения можно считать появление в 1776 г. «Исследования о природе и причинах богатства» Адама Смита (1723-1790).

С незапамятных времен политическая экономия была связана с политикой. Так, и в Старом и в Новом Завете содержится осуждение ростовщичества и ссудного процента. Аристотель и святой Фома Аквинский придерживались аналогичных взглядов. Предшественники Адама Смита — меркантилисты — были советниками принца, правда, ориентация у них была иная, чем у членов Экономического совета при президенте или экономистов из Банка Англии. Когда меркантилисты вставали горой за протекционистский тариф, они свято верили (однако это было их заблуждением), что это принесет нации процветание. Выражение «как можно больше благ как можно большему числу людей» появлялось и появилось задолго до того, как Иеремия Бентам (1748-1832) подверг каждое учреждение в Англии безжалостной проверке на социальную полезность. Это выражение встречалось еще у Макиавелли и других авторов раннего периода. Современники Адама Смита с континента, физиократы, верившие в круговорот экономической жизни, в основе которого лежала земля как наивысшая ценность, были людьми просвещения, философами, надеявшимися реформировать старый режим предреволюционной Франции.

Люди бормотали прозой задолго до того, как появились учителя английской словесности. Первыми свой вклад в экономический анализ внесли, конечно, не экономисты-профессионалы. Астроном Коперник провозгласил количественную теорию денег и цен;

то же самое сделал Джон Локк, философ. (Локк сформулировал трудовую теорию стоимости (labor theory of value). Давид Юм (1711-1776) был философом и историком, чем и зарабатывал себе на жизнь. Только после его смерти оказалось, что он внес неоценимый вклад в понимание законов автоматического регулирования золотого стандарта корректирующим обращением металлических денег, что в свою очередь влияет на уровень цен, служащих для коррекции торгового дисбаланса. (Юм также сформулировал теорию земельной ренты и осознал стимулирующее воздействие инфляции на деловую активность). Джон Ло, шотландский авантюрист, обосновавшийся во Франции, самоуверенный мошенник и одновременно ученый, одним из первых попытался принести процветание, поощряя выпуск в обращение бумажных денег. Ричард Кэнтиллон, международный торговец, был одним из них ранних писателей, которые с коммерческой точки зрения не были так уж безразличны к доктринам, ими отстаиваемым.

КЛАССИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИКА: СМИТ — ПРОРОК СВОБОДНОЙ КОНКУРЕНЦИИ

Ранние экономисты не просто проявляли интерес к политике, самым непосредственным образом они вмешивались в нее. Величайшей заслугой Адама Смита можно считать то, что в мире экономики он разглядел открытый Исааком Ньютоном (1642-1727) в физическом подлунном мире естественный саморегулирующийся порядок. Мысль Смита такова:

«Вам кажется, что своими законами, принятыми из самых лучших побуждений, или своим вмешательством вы помогаете экономической системе. Ничуть не бывало. Оставьте ее в покое! Такая смазка, как своекорыстие, заставит шестеренки крутиться самым необыкновенным образом. Ничего не нужно планировать. Суверен не нуждается в управлении. Рынок ответит на все вопросы».

Адам Смит был далеко не холодным геометром. Он не просто изрекал силлогизмы о «невидимой руке», как это делает школьный учитель, объясняя теорему Пифагора, когда произносит свои знаменитые слова:

«...ни один индивид... не будет думать об общественных интересах...онбудет стремиться лишьк своей личной выгоде, и в этом случае, как и во многих других, им будет руководить невидимая рука, которая приведет его к цели, не имеющей ничего общего с его намерениями». («Богатство народов», книга IV, глава II).

Смит никогда так и не доказал правоту своих слов. Откровенно говоря, даже в наше время, когда автор этих строк был студентом-старшекурсником, никто толком не знал, как доказать (или хотя бы правильно изложить) самую суть доктрины Смита о «невидимой руке». Но, что Смит все-таки сделал в своей великой книге, так это перечислил практически бесконечное число глупостей, которые могут быть вызваны руководством. Он углублялся в античную и современную историю, для того чтобы эффектно проиллюстрировать, какой вред могут нести правительственные меры регулирования, принимавшиеся с самыми благими намерениями.

Его книга — шедевр, написанный необыкновенно авторитетно. Это подлинное руководство, которое с таким же успехом могло быть озаглавлено: «Как заставить расти ВНП». И вдобавок в ней изложены основные принципы общего равновесия спроса и предложения.

Дух века бужуазии. Но, конечно, ее многочисленные достоинства не объясняют, почему «Богатство народов» оказало такое громадное влияние на последующий век. На самом деле нарождающемуся классу буржуазии необходим был глашатай ее интересов. Смит снабдил ее идеологией, которая служила целям этого класса. И, что было не менее важно, его концепция свободной конкуренции тешила ее самолюбие и отвечала моральным устремлениям. Заботясь о своем магазине, купец из Манчестера мог считать, что он и выполняет волю божью, и помогает королевской казне.

Это ни в коем случае не означает, что он заигрывал с истэблишментом. На самом деле в нем гнездилось здоровое недоверие бизнесмена (он, например, говорил: «Торговцы редко встречаются друг с другом даже для веселья или забавы; их разговоры всегда заканчиваются или заговором против общества, или предательским планом повышения цен». Смит определенно стоял за простого человека. Но он был убежден, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Попытки правительства помешать хозяевам объединиться в монополии, возможно, привели бы, как он полагал, к ухудшению ситуации, а не к ее улучшению. Тем самым эклектизм и прагматизм Смита делали его мировоззрение более убедительным.

КЛАССИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИКА: ОСЕНЬ МАЛЬТУСА И РИКАРДО

Полстолетия спустя после книги «Богатство народов» был открыт закон уменьшения прибыли. Забавно, но точно так же как Промышленная революция компенсировала Западному миру ужасные последствия этого мрачного закона, его Преподобие Т. Р. Мальтус (1766-1834) провозгласил теорию, в соответствии с которой рост населения должен был непременно сопровождаться снижением заработной платы рабочих до уровня, едва достаточного для пропитания.

Однако ключевой фигурой этого века был не столько Мальтус, сколько Давид Рикардо (1772-1823). Немногим писателям была дана удачливость Роберта Фроста, которого любили и люди с примитивными вкусами, и эстеты. Давид Рикардо был одним из этих счастливчиков. Ученые классического, неоклассического и посткейнсианского направлений — все ведут свою родословную из его окружения. То же самое можно сказать и о марксистах-социалистах. Как мы увидим далее, Карл Маркс не очень пригодился вульгарным буржуазным экономистам классической школы. Рикардо, однако, был заговоренным исключением, авторитетом, развив взгляды которого, как думал Маркс, можно добраться до истины.

Давид Рикардо никогда не учился в колледже. Родившись в преуспевающей семье испано-голландских евреев, приехавших в Англию, он был изгнан своим отцом с 800 фунтами за женитьбу без благословения. Через 12 лет он бросил занятие биржевого брокера, положив начало своим миллионам. Когда он уже обосновался и разбогател, ему попалась книга Адама Смита. Очарованный, Рикардо, однако, предположил, что в анализе Смита присутствуют фундаментальные ошибки, а в лекциях по макроэкономике — пробелы. Если бы не настоятельные советы Джеймса Милля, отца не по годам смышленного Джона Стюарта Милля (1806-1873), Рикардо стал бы не более, чем памфлетистом и членом парламента от какого-нибудь захолустья (rotten borough) . Старший Милль буквально угрозами заставил Рикардо написать его «Принципы политической экономии и налогообложения» (1817), и это составило славу Рикардо .

Благодаря изысканности логики Рикардо и загадочности его стиля, он стоит как-то особняком. Он более популярен по сравнению со Смитом и Кейнсом и со своими современниками, такими, как Мальтус, Дж. С. Милль, или более поздними авторами — Джевонсом, Вальрасом, Маршаллом и Викселлем. Джордж Дж. Стиглер, который уж во всяком случае неравнодушен к экономике Рикардо, справедливо отметил, что его логика «была скорее строгой в своем упрощенчестве, чем величественной в своей строгости».

В работах Рикардо отчетливо проступают как пороки, так и добродетели классической экономики. Он придерживался слишком простой и пустой версии закона Сэя, в соответствии с которой предложение всегда рождает собственный спрос, и поэтому проблема пере- или недоэкономии просто немыслима. Он считая, что результаты имеют одинаковую силу как в долгосрочном плане, так и в краткосрочном. В нерешительности он постоянно менял свои взгляды на рабочую теорию стоимости. Его пример вдохновил более мелких экономистов попытаться превратить экономику в неэмпирическую, чисто умозрительную науку. Многие согласятся с Джевонсом и Кейнсом в том, что Давид Рикардо направил экономику на ложный путь.

Предсказания стагнационной заработной платы и классовые возможности. С 1820 по 1870 гг,, т. е. целые полвека, экономисты и политики были загипнотизированы Рикардо. Как и Мальтус, он поставил не на ту лошадь — на уменьшение прибылей — как раз в разгар Промышленной Революции, развенчавшей этот закон. В наступающем новом столетии, когда важность землевладельцев померкла (вспомните цитаты из Денисона, приведенные в четвертой части книги, относительно того, что арендная плата за землю снизилась до менее 5% современного ВНП!), Рикардо полагал, что рента возрастет и недающая прибыли, неработающая земля удавкой повиснет на шее экономического роста.

Мрачный взгляд на экономику как на силу, приготовившую свидание с нищетой большинству людей, — вот что мог вынести из Рикардо «человек с улицы» и светский лев. Важно также, что для Рикардо квинтэссенцией экономики был закон распределения национального продукта среди основных классов общества: зарплата рабочих, прибыли капиталистов и рента землевладельцев. Имея ограниченный по своим размерам общественный пирог, он считал: «Что идет одному социальному классу, должно быть отнято у другого.»

Ничего удивительного, что капиталисты любили Рикардо. Они тщательно отыскивали у него тексты, доказывающие, что профсоюзы и реформы ничего не дадут массам. Неудивительно, что и социалисты любили Рикардо. В нем они находили подтверждение тому, что капитализм будет уничтожен, если рабочие получат право на весь продукт. По иронии судьбы, то же самое своекорыстие, предугаданное Смитом и Рикардо, в XX в. привело (как «невидимая рука») пролетариат, движимый целью — посредством конституционного действия вырвать для себя большую долю ВНП, — к урнам для голосования.

Упадок. Томас Кун в своей истории физики — «The Structure of Scitntific Revolutions» {University of Chicago Press, Chicago 1962, 1970) — анализирует бесконечный процесс развития науки. Умирает старая школа — нарождается новая. У нее новые модели и теории — новые «парадигмы», как их называет Кун. Новая школа объясняет целый спектр фактов со своих позиций.

Однако школы, как и люди, постепенно умирают. Студенты познают устаревшие истины от своих учителей и из священных учебников. «Розовые мухи», в которых рождаются новые идеи, остаются вне их поля зрения. Несовершенства ортодоксальных доктрин залакировываются как несущественные, если, конечно, их вообще все еще замечают. Наступает упадок, если не угасание. Так, Джон Стюарт Милль, признанный авторитет в научных кругах, чьи исследования выходят за пределы технической экономики (и недооцененный в этой области экономики), написал в своем классическом труде середины XIX столетия «Принципы политической экономии»: «По счастью, в законах стоимости не осталось ничего, что можно было бы подправить в настоящем или  будущем...»

Настало время обновления.

НЕОКЛАССИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИКА

Не далее, как столетие назад, древо экономики раздвоилось. Одно направление через неоклассическую экономику и кейнсианство пришло к современной посткейнси-анской магистральной экономике. Другое направление вышло из Марксова «Капитала» (1867, 1885, 1894) и его заново открытых более ранних работ по экономике.

Классические авторы особо подчеркивали важность стоимости и не принимали во внимание полезность и спрос. Они как бы работали с горизонтальными кривыми SS, пренебрегая всеми кривыми del. Где-то в 1870 г. одновременно и независимо друг от друга три человека заложили фундамент более стройного анализа, основанного на всеобщем равновесии, который смог бы синтезировать в себе полезность и ааементы бесполезности. Это были: У. Стэнли Джевонс (1835-1882) в Англии; Карл Менгер (1840-1921) в Австрии и Леон Валрас (1834-1910), француз, который как профессионал так и не смог найти себе места нигде, кроме как в Лозанне (Швейцария)!

Полезность, маргинализм, всеобщее равновесие. Неоклассическая революция важна не только потому, что открыла, как анализировать спрос и преференции полезности. Кроме того, она обобщила маргинальные понятия, в примитивной форме присутствовавшие в теории ренты Рикардо. И, наконец, особенно в глубоких математических исследованиях Леона Валраса, удалось подвергнуть анализу всеобщее равновесие.

Покойный Джозеф Шумпетер (1883-1950) часто говаривал, что из всех великих экономистов Валрас, конечно же, был величайшим, поскольку это он открыл всеобщее равновесие. Лагранж, этот «Шекспир от математики», говорил: -Из исех ученых — Ньютон, конечно, самый неликий, т. к. он открыл систему мира. И, к сожалению, другой системы мира, чтобы открыть ее, нет-. ПОЕсей видимости, Шумпетер чунствопал, что Валрас настолько же удачлив, насколько и велик, т. к. существует осмо лишь одна система всеобщего экономического равновесия, и Валрас открыл ее.

Политические заботы. По мере того, как политэкономия становилась все более «научной», она никогда не теряла интереса к практической политике. Большинство великих экономистов пишут в своих автобиографиях, что они занялись экономикой с единственной целью — разбогатеть. Тем не менее, очевидно, что, пробыв профессором экономики всю свою жизнь, человек становится более осторожным в оценках полезности тех или иных мер, направленных на всеобщее благо. С годами больше дорожишь «достигнутым». Вероятно, это, а не тенденция становиться более реакционным по мере достижения славы и высокого положения в обществе, объясняет охлаждение социалистического пыла англичанина Альфреда Маршалла (1842-1924) или американца Джона Бейтса Кларка (1847-1938).

Еще более интересен случай великого скандинавского экономиста Кнута Векселля (1851-1926). Почти до пятидесяти лет Векселлю не удавалось завоевать кресло профессора. Это был легкомысленный богемный тип, который в принципе не соглашался совершить таинство брака со своей женой. В довершение ко всему, отлично понимая, что это будет стоить ему места, в финансовом отношении так необходимого его семье, Векселль не мог себя заставить обратиться к шведскому королю, как положено по протоколу, — «Ваше Величество». К счастью, простого «дорогой сэр» хватило, чтобы получить работу.

Векселль верил в контроль над рождаемостью, что считалось ересью в 1870 г. Он не верил и заявлял об этом публично, в непорочное зачатие, о чем и написал книгу из тюрьмы, куда был заключен за богохульство. Когда царская армия стояла у границ Швеции, Векселль советовал соотечественникам распустить армию. И хотя он ни секунды не сомневался открыто выступать в защит; непопулярных мер, рекомендации Векселля, направленные на реформирование общества, в основном предвосхитили создание шведского общества всеобщего благосостояния, с его перераспределением доходов и пенсиями. Его глубокое, основанное на расчетах убеждение заключалось в том, что традиционный социализм — это бесперспективный путь к более справедливому обществу.

Парадигма монопольной конкуренции. То, что сегодня мы называем микроэкономикой, было достаточно серьезно разработано неоклассическими авторами. С запозданием, в 1930 г., расцвет монополий начала века и несовершенная конкуренция были втянуты в парадигму неоклассической экономики.

Математическая экономика и эконометрика. Джевонс, Валрас и Вильфред Парето (1848-1923) уже ввели элементы математики в экономическую науку. Но после 1930 г. этот процесс получил второе рождение.

Эконометрические измерения, включающие в себя методы современного моделирования и статистики и применение специальных приемов, пригодных для такой неэкспериментальной области знаний, как экономика, — характерная черта нашего времени. Кроме того, количественные характеристики открыли в истории экономики новый аспект. Рост национального дохода рассматривался такими китами, как Саймон Кузнец, Колин Кларк и Эдвард Денисон. Экономические историки («клиометрики»), изучающие экономику рабовладения или революцию в железнодорожных перевозках, использовали наиболее утонченные методы экономического анализа.

КЕЙНСИАНСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

В годы после первой мировой войны политическая экономия далеко продвинулась в объяснении и изучении экономической ситуации как развивающихся, так и передовых регионов. Однако долгое время не доставало одного. Хотя Уэсли Митчелл, Ал вин Хансен, а также многие европейские ученые, как Артур Спитхофф, достигли многого в описании циклов деловой активности, недостатком неоклассической экономики считается то, что она не выработала развитой макроэкономической модели, которая бы соответствовала ее чересчур развитой микроэкономике.

- Наконец, одновременно с «Великой депрессией» вышла в свет эпохальная «Общая теория занятости, процента и денег» Джона Мейнарда Кейнса (John Maynard Keynes. General Theory of Employment, Interest and Money. Macmillan, London, 1936). После этого экономическая наука уже не могла остаться прежней. Простодушная вера в закон СЭЯ улетучилась. Даже неоклассические теории денег и цен, развитые Маршаллом, Виксел-лем и Ирвингом Фишером из Йельского университета (1867-1947), заиграли новыми гранями в терминах концепции Кейнса. Как ни парадоксально, но с учетом нововведений Кейнса даже Теория полной занятости могла быть объяснена более четко, что было великодушно признано докейнсианцем А. С. Пигу (1877-1959).

Некто Томас Кун, занявшись исследованием экономической мысли, осознал, что прежде чем новые идеи займут достойное место в системе ценностей человечества, одно поколение сменится другим. Снова и снова прогресс науки шел от похорон к похоронам.

МАГИСТРАЛЬНЫЙ   ПУТЬ ЭКОНОМИКИ

Вся эта книга была посвящена современной посткейнсианской политической экономии — основному экономическому течению Америки и Скандинавии, Англии и Голландии, завоевывающему все новых последователей в Японии, Франции, Германии, Италии, везде на Западе. Торжеством посткейнсианства стало лучшее функционирование смешанной экономики. После второй мировой войны мы стали свидетелями беспрецедентного в истории роста производства и уровня жизни (этот же период был обезображен «стагфляцией»).

Данная книга, однако, не преследует цель прославления прошлых достижений. Как было продемонстрировано ранее, смешанная экономика даже нисколько не приблизила Золотой век. Мы до сих пор не знаем, как найти ту единственно совершенную модель политики доходов, которая избавит нас от необходимости выбирать между полной занятостью и стабильностью цен. Но, что нам действительно нужно сделать, так это отдать должное критикам обычной политэкономии, которая господствовала в прошлом, господствует сейчас и будет, несомненно, цвести в будущем. Поскольку, как утверждает Кун, наука, которая не остается всегда молодой, живой и открытой, неизбежно проиграет в соревновании со свежими идеями и моделями. Так же как цель развития цивилизации заключается не только в том, чтобы достичь неизменного состояния политической системы, приобретенного ею после провозглашения «нового курса», так и политическая экономия не есть драма с определенным числом актов, кульминация которой — новая экономика Камелота президента Кеннеди или скандинавской бюрократии.

РОМАНТИЧЕСКИЕ И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИЕ ОТХОДЫ КЛАССИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИКИ

Америка XIX века, молодая и яростно растущая, не могла принять устаревшего сценария экономики Рикардо. Нужно было только оглянуться вокруг, чтобы увидеть успехи экономики в достижении высокого уровня и стандарта жизни. Генри Ч. Кэри (1793-1879) отрицал уменьшающийся доход. Принимая наивную рабочую теорию стоимости, он делал вывод о том, что прогресс техники приведет в действие закон увеличивающейся заработной платы. Позднее в Америке получил распространение социальный дарвинизм, в соответствии с которым безжалостная свободная конкуренция приведет к неравномерному росту, а не к мальтузианскому существованию.

Германия Гете, все еще тихая заводь Европы, плетущаяся в хвосте космополитических Франции и Англии, также не могла принять мрачного расписания классической экономики. Вагнеровские представления о расе и народе соединились с гегельянским понятием ступеней исторического развития и вылились в неприятие классической экономики и ньютоновский синтез Просвещения. Фридрих Лист (1789-1846), основатель националистской школы германского экономического романтизма, провел свои самые творческие годы в Америке. Как раз там он выдвинул теорию протекционных тарифов, ускоряющих экономическое развитие и обеспечивающих органическое разнообразие, хотя его «Национальная система политической экономии» («National system of Political Economy», 1841) была позднее издана в Германии.

Немецкая историческая школа. С одной стороны, гегелевский дух времени, как мы видим, стал отправной точкой Марксовой экономики. Но с другой стороны, он привел к развитию немецкой исторической школы, состоявшей из ученых, во всеуслышание заявлявших о своем неприятии каких бы то ни было экономических теорий. Последние полагали, что предпочтительнее позволить всему многообразию фактов самостоятельно складываться в органическую картину. К концу XIX столетия эта школа ассоциировалась с катдер-социалистами, которые верили в звезду прусского государства, а также в то, что оно может благотворно влиять на рынок. Мы увидим, что историческая школа оказала сильное влияние на американских критиков классической и неоклассической экономики. Но с крушением Германской империи в первой мировой войне и в связи с тем, что она исчерпала свою созидательную энергию, историческая школа стала не способна порождать научные теории.

ИНСТИТУЦИОННАЯ ЭКОНОМИКА И ВЕБЛЕН

Принимая во внимание тот факт, что многие американцы получили образование в прошлом столетии в аспирантурах Германии1, не удивительно, что историческая школа «проросла» в Америке заново, на сей раз под именем «институционализма» (около 1890-1935). Когда Ричард Эли основал Американскую экономическую ассоциацию в 80-х годах XIX в., он провозгласил доктрину, по тем временам еретическую, которая гласила, что государство может играть положительную роль в экономической жизни2. В Университете штата Висконсин он и Джон Р. Коммонс создали новую, основанную на реальных фактах, политически ориентированную экономику, которая поставила университетские умы на службу прогрессивному правительству, о чем мечтал Лафоллет. В конечном итоге именно благодаря этой концепции появилась национальная система социального страхования и помощи безработным Рузвельтовского «нового курса».

КОНСЕРВАТИВНЫЕ КОНТРАТАКИ ПРОТИВ МАГИСТРАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКИ

Современная экономическая концепция по которой, как считается, достигнуто определенное согласие, сегодня подвергается нападкам с нескольких сторон1.

Во-первых, со стороны консерватизма существует простое неприятие, и хотя, если иметь в виду realpolitik, из всех оппозиционных течений консерватизм наиболее мощное и живучее, это историческое неприятие с познавательной точки зрения малоинтересно. Вы или чувствуете его или нет, и тут нет места интеллектуальным спорам!

Чикагская школа. Либертаризм. Можно сказать, что в процессе движения с правого фланга на левый новая экономика была вторично атакована представителями своей профессии — экономистами-либертаристами, апостолами свободной конкуренции. Такие имена, как Фрэнк Найт (1885-1972), Генри Саймоне, Фридрих Хайек и Милтон Фридмен, ассоциируются с этой основной школой2. Их роль очень важна. Она состоит в напоминании нам, что несут с собой рыночные цены и что бывает с обществом, которое игнорирует эти уроки.

Так, современная система контроля ренты действительно страдает серьезнейшими недостатками. А 20 лет тому назад Фридмен предупреждал, и это был глас вопиющего в пустыне, что искусственно поддерживаемый валютный курс Бреттон-Вудской системы порочен по своей сути в мире, где процессы инфляции и дефляции не будут проходить по старым законам диктата золотого стандартг.

Людям любых политических пристрастий следует прочесть работу Фридмена «Капитализм и свобода»3. Это проникнутое железной логикой, тщательно разработанное, очень убедительное изложение важной точки зрения. Прежде чем читать ее, вы можете спросить:

Ну можно ли сегодня всерьез протестовать против социального страхования? Против сельскохозяйственного законодательства? Против мер, направленных на поддержание высокого качества продуктов питания и лекарственных препаратов? Против обязательного лицензирования и квалификационной проверки врачей? И водителей автотранспорта? Против помощи иностранным государствам? Против коммунальных услуг? Против монополии почтовой службы? Минимальной заработной платы? Против контроля за ценами и заработной платой? Аналитической политики в области финансов и денежного обращения? Против требовании безопасности на дорогах? Обязательного и бесплатного среднего образования? Против запрета на продажу героина? Против улучшения жилищных условий рабочих-иммигрантов? Против установления максимального потолка процентных ставок на ссудный капитал? Государственного планирования? Может ли хоть один человек доброй воли протестовать против того, что папа Павел VI в своем окружном послании назвал централизованное планирование экономики ключом к экономическому развитию?

Если вы прочтете работы профессора Фридмена, или собрание его ныосуиковских колонок, вы увидите, что он сумел виртуозно обосновать каждое из этих провокационных отрицаний. И хотя, по здравому размышлению, можно согласиться с большим или меньшим числом этих утверждений, кто-то хорошо сказал: «Если бы Милтона Фридмена не существовало, его нужно было бы изобрести».

ГЭЛБРЕЙТОВСКАЯ КРИТИКА

Третий вызов новой экономике исходит от Дж. К. Гэлбрейта. Сегодня любой школьник знаком с его работами 'Общество изобилия» (The Affluent Society, 1957), «Новое индустриальное государство* (The new Industrial State, 1967), «Экономика и общественные задачи» (Economics and Public Purpose, 1973) и «Деньги» (Money, 1975)1.

Пятнадцать лет тому назад в президентском послании к собратьям по экономической гильдии мне пришлось сказать, что неэкономисты воспринимают Гэлбрейта слишком серьезно, а мы, экономисты, относимся к нему слишком легкомысленно. Еще рано оценивать, что такого есть в Гэлбрейте, что отличает его от новых экономистов, и по всей видимости, будет иметь значение в будущем. Однако следующее можно сказать уже сейчас.

Ученый-художник. Многие ученые мужи считают прегрешением, проступком, если не тяжким преступлением, писать слишком хорошо: делать так, ворчат они, — значит раздувать важность своих идей, преувеличивать их истинную ценность. Следовательно, Гэлбрейт автоматически становится подозрительным: к любому, чьи книги продаются так хорошо, необходимо присмотреться!

Затем, как и в случае с Марксом, просвещенные люди говорят, что идеи Гэлбрейта неоригинальны. «Общество изобилия» даже по названию — вторично, навеяно книгой Р. Тауни «Общество потребления», «техноструктура» — то же самое, что бюрократия управленческой революции Джеймса Бэрнхема; манипулирование вкусами потребителей при помощи рекламы — перепевы из Раскина; акцент на нужды общественного сектора — типичная популяризация Алвина Хансена; корпоративная автономия — просто Берли-Минс 40 лет спустя; восхваление крупных корпораций — подражание Шумпетеру; понятие военно-промышленного комплекса уходит корнями в прощальное предостережение Эйзенхауэра.

Но это значит не понимать главного. В технике изобретатель и инноватор не одно и то же. В истории идей мыслитель, создающий новый синтез, обладающий силой убеждения и обращенный в будущее, — вот основная фигура.

Иконоборец. У Гэлбрейта, в определенном смысле, не было учеников. В его исследованиях можно отыскать очень немного положений, поддающихся улавливанию и исследованию, которые можно использовать в качестве темы для написания диссертации или статьи в ученом журнале. Как же могут в таком случае его судьи доказать, прав он в своих подходах или нет?

Но на самом деле в Гэлбрейте можно найти нечто очень нужное и полезное: это критика господствующей в экономике ортодоксии — критика «обычной мудрости», как говорил сам Гэлбрейт, или «полученных знаний», как говорил Веблен. Его критицизм сам не убивает, он действует как вирус, облегчает задачу более страшной критике со стороны «новых левых» и их радикальных профессионалов-экономистов.

Спор между Гэлбрейтом, Р. Солоу и другими экономистами см. в книге P. A. Samuelson. Reedings in Economics (McGraw-Hill, New York, 1973), 7th ed. В ней Роберт Фитч, представитель радикального крыла экономистов, утверждает, что ошибаются те, кто считает Гэлбрейта скорее радикалом, нежели реакционно настроенным ученым, или наивным в своей вере, будто некто Генри Форд II 'или, скажем, совет директоров «General Motors*) ощущает на себе диктат технократов-компьютерщиков. Судьи Гэлбрейта не разделяют его точку зрения относительно того, что совреченные корпорации, управляемые собственной техноструктурой, с произволом абсолютного монарха формируют свой рынок. Но в свете изложенного в главе 39, продемонстрировавшей, что смешанная экономика не смогла выработать такой политики доходов, которая бы справилась с инфляцией, приверженность Гэлбрейта концепции постоянного контроля за ценами и зарабо гной платой в мирное время то теряет, то обретает вновь свою убедительность. Темой более глубокого рассмотрения может стать гипотеза Гэлбрейта-Еаумола-Мар-риса (Galbraith-Baumol-Marris), в соответствии с которой в основе поведения корпораций лежит стремление к «максимальному росту», а не к «максимальной прибыли.

-НОВЫЕ ЛЕВЫЕ- И РАДИКАЛЬНАЯ ЭКОНОМИКА

Насколько преждевременно оценивать долгосрочное воздействие идей Гэлбрейта, настолько же несвоевременно выносить суждение относительно важности критики магистрального направления экономики (так называемой новой экономики посткейнси-анского эклектизма). Критика эта исходит от тех, кто гордо именует себя «радикальными экономистами», и среди американских экономистов насчитывается по крайней мере десяток последователей этой новой школы.

Атака. Какова эта критика, можно судить по словам одного из наиболее значительных представителей этого течения — Джона Г. Гэрли (John G. Gurley) из Стэнфордского университета, который вместе с Эдвардом Шоу (Edward Shaw) ранее работал в области денежного обращения, что и принесло ему признание как эксперту магистрального направления экономической мысли. В последнее время, правда, он стал заниматься Китаем и с присущим ему красноречием защищать радикальную экономику.