Экономика

Экономика

Раздел: Бизнес, финансы

Сейчас уже прошло более века с тех пор, как в 1848 г. К. Маркс и Ф. Энгельс опубликовали «Манифест Коммунистической партии», содержащий следующие строки: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Пролетариям нечего терять кроме своих цепей». Прошедшие годы подтвердили некоторые из предвидений Маркса относительно перспектив развития промышленного капитализма, однако один из наиболее известных его прогнозов оказался ошибочным. Его утверждение, что богатые будут становиться богаче, а бедные — беднее, не может быть подкреплено тщательным историческим и статистическим исследованием. В Европе и Америке на протяжении длительного периода наблюдается устойчивое повышение минимального жизненного уровня независимо от того, измеряется ли он количеством пищи, одежды и жилищ или же продолжительностью жизни. Этот факт с очевидностью вытекает из статистических данных, которые будут приведены ниже.

Не так давно среди экономистов-историков было модным подробно описывать бедствия промышленной революции и положение обреченных на нищету масс, которые живут в городах, порождающих болезни. Фактически ни один роман Диккенса полностью не воздал должного условиям детского труда, продолжительности рабочего дня, технике безопасности и санитарным условиям на фабриках начала XIX в. Преобладала 84-часовая рабочая неделя с перерывами во время работы на завтрак, а иногда на ужин, а также на ланч. Из шестилетних мальчиков или девочек можно было выжать немало, поскольку никто не заботился о том, что станется с ними и каково будет их здоровье, когда они будут старше на 12 лет. Если у рабочего машиной отрывало два пальца, то у него все еще оставалось восемь.

Как бы ни была верна эта мрачная картина индустриальных городов, прежние историки ошибались, полагая, что подобные условия были хуже, чем условия доиндустриальной эры. Прежняя система работы на дому, при которой шерсть или пряжа выдавались рабочим, чтобы прясть или ткать дома, создавала наихудшие условия потогонной системы. Между сном и нуждой шла борьба в течение всех 168 часов недели. Вся семья, а не только ее кормилец, была вынуждена, образно говоря, сливаться в однообразном механическом труде, чтобы поддерживать свое существование. Именно поэтому рабочие союзы всегда выступали против этой системы производства даже более активно, чем против фабрики со всеми ее бедствиями.

К тому же в деревне бедность не столь очевидна, как в городах, где она бросается в глаза. Идиллическая картина здоровой и счастливой деревни, населенной дородными землевладельцами и счастливым крестьянством, — это, если говорить о большей части мира, — лишь мираж. И даже сегодня ни адская кухня Нью-Йорка или Гарлем, ни южная или северная окраина Бостона, ни «задворки» Чикаго и его «черная зона»1 не могут затмить бедность и убожество наших сельских районов: Тобэккороуд на дальнем Юге, отсталых в экономическом и культурном отношении районов Аппалачских гор, «пыльных районов»2 и горнопромышленных «городов-призраков».

Поэтому современные историки подчеркивают, что нынешние индустриальные условия, какими несовершенными они бы ни казались, все же представляют собой огромный шаг вперед по сравнению с предшествовавшими периодами коммерческого предпринимательства и аграрного феодализма. Насколько далеко вперед мы ушли, можно проиллюстрировать следующим отрывком, описывающим период, который некоторые еще могут помнить:

«В середине XIX в. в церковном приходе Маршама в Норфолке жила чета бедняков. Их звали Томас и Мэри Эдварде. 5 октября 1850 г. Мэри Эдварде родила своего последнего сына. Когда я родился, мой отец работал в коровнике. В семь дней недели он уходил из дому до рассвета и возвращался лишь поздно вечером, с наступлением темноты. В то время он видел своих детей только короткое время по воскресеньям, так как в зимние месяцы нас всегда укладывали спать еще до его возвращения домой. Заработную плату отца снизили тогда до 7 шилл. в неделю (около 1 долл. 40 центов), и если бы моя мать не работала на ручном ткацком станке, то семья умерла бы с голоду. Я помню, как мать сидела у станка по 16 часов в сутки, и за эти долгие часы работы она получала в среднем не более 4 шилл. (80 центов) в неделю, а зачастую и того меньше.

Дом, в котором я родился, был жалкой хижиной; в двух комнатах спали отец, мать и шестеро детей. Семья в то время испытывала крайнюю нужду. Когда мать лежала в постели с грудным ребенком, ее единственной пищей была жидкая овсяная каша с луком. Из-за плохого питании, или, точнее говоря, из-за голода, она смогла кормить ребенка грудью только одну неделю. После первой недели его перевели на хлеб, размоченный в очень скверном, обезжиренном молоке. Как только моя мать оказалась в состоянии встать с постели, она вновь должна была сесть к ткацкому станку... Цены на продовольствие возросли до уровня взвинченных во время голода цен... Единственным продуктом, цена которого не поднялась так высоко, было мясо, но этот продукт редко появляется в доме бедняка, если не считать случайного небольшого куска свинины весом около полутора фунтов, которого должно хватить семье в девять человек на целую неделю! Во время Крымской войны мясо появлялось в доме моего отца не более одного или двух раз в год!

Чтобы спасти семью от голода, отец каждую ночь приносил с поля своего хозяина несколько реп. Он обычно сам чинил нашу детскую обувь, стараясь поддерживать ее в самом лучшем состоянии, в каком только это было возможно. По субботам мою сестру и меня рано укладывали спать, чтобы мать могла постирать и починить нашу одежду, и в воскресенье у нас всегда было чистое и опрятное платье. В те времена мы не имели смены одежды. Эта работа отнимала у матери почти весь субботний вечер, но в воскресенье она вставала рано утром, чтобы приготовить скудный завтрак перед нашим уходом в воскресную школу.

Это была единственная школа, в которой мне довелось учиться».